Ойроэн (СИ) - Кочешкова Е. А. "Golde". Страница 29

В ту зиму, когда уехал Вереск, нарук приходил трижды. Трижды по три ночи я лежала в своей постели, слушая, как завывает самый холодный, самый злой ветер Диких Земель. Прижимала к себе сына, укрывала своим теплом, а сама думала про другого мальчика, про колдуна с белыми волосами, который обещал вернуться, да все не возвращался.

Я не винила его, не держала на сердце обиды. Знала, этот все бы сделал ради того, чтоб пораньше шагнуть на мой порог. Знала, не по доброй воле ушел... и не ради другой. Знала, худо ему там, вдали от меня.

Все про него знала. Много больше, чем хотелось бы.

Тогда не понимала еще, почему.

Ох, Любимая, как не хватало мне тебя в те дни! Твоей мудрости, твоего опыта. Я просыпалась утрами прежде сына и лежала, глядя в серую стену, но видела не завитки войлока, не вытертые узоры, а его... хромого путника с железками на ногах, косами шамана и глазами белого ирвиса. Поначалу думала – схожу с ума. Думала – приворожил он меня, заколдовал. Срезала с волос оберег, да ничего не изменилось: ложилась спать в степи, а глаза открывала рядом с ним, где бы он ни был. Не всякую ночь такое бывало, но слишком часто, чтоб сделать вид, будто показалось.

Тогда и начала догадываться, но гнала от себя эти мысли, не верила. Ты бы точно поведала мне в чем дело, но ведь тебя не было рядом, а больше я никому не могла рассказать о том, что творилось в моей душе.

Какой же одинокой ощущала я себя тогда... одинокой и глупой. Ужасно глупой. Не понимала, что со мной происходит, считала все это придурью, помрачением ума.

Откуда же мне было знать?..

1

– Плюнь! Ну-ка плюнь быстро! – я в ужасе метнулась к сыну, не видя перед собой ничего, кроме его маленьких пальчиков, сжимающих ярко-красный тлеющий уголь и слюнявого рта, в котором этот уголь исчез. – Господи!

Как он успел? Я же только на миг отвернулась!

Подбегая к нему, я думала увидеть кровавую рану на месте языка, думала, он взвоет прежде, чем я успею прикоснуться к нему... Но сын смотрел на меня ясными глазками и улыбался.

– Рад! Да что же это! – я разжала его зубы и залезла в рот.

Уголек лежал себе там спокойно – черный на черном от пепла языке. Я вынула его, остывший, похожий на простой камешек, и бросила к очагу. А потом отвесила сыну крепкого шлепка.

– Нельзя! Нельзя трогать огонь! Нельзя подходить к очагу!

Рад разревелся от обиды. И я следом за ним – от пережитого кошмара.

Думала, конец моему ребенку.

Всхлипывая, я подхватила его на руки и сунула на лежанку.

– Здесь сиди!

Спустя пару минут на мой крик и этот рев прибежала Вей.

– Дочка, что случилось?!

Сердито утирая мокрые ресницы, хлюпая носом и размазывая угольную грязь по лицу, я ей все рассказала.

– Ох!.. – только и сказала жена шамана. К тому моменту она уже держала Рада на руках и целовала в заплаканные глазки. – Шуна... похоже этот мальчик не боится огня.

– Как и его папаша, – я шмыгнула носом в последний раз и плюнула на пол. – Я-то так надеялась, что обойдется без этих пламенных фокусов! Лучше б он лицом на него походил!..

Вей вздохнула, сунула Раду в руки свой браслет. Это всегда его быстро утешало, вот и на сей раз он быстро затих, принялся стучать браслетом по вышитой подушке.

– А не похож? – спросила она осторожно.

– Ни капельки.

– Я-то думала он больше в отца пошел... От тебя-то совсем немного взял.

Это точно. От меня Раду достались только темные волосы, которые так и норовили завиться колечками, да мелкий рост.

– Глаза, вот, разве что, в этого, – признала я. – Такие же большие да синие. Девкам на погибель.

Вей рассмеялась.

– Далеко ему еще до девок-то...

– Далеко. Небось седая стану, покуда вырастет.

– Все мы становимся, милая. Колдунов рождаем или нет, а без седых волос до их жен и мужей нам никак не добраться. Знала бы ты, что вытворяли мои сыновья... Только Яра была умница, никогда никуда не лезла, ни одной глупости не сделала в детстве... – Вей тяжело вздохнула. – Да только уж лучше бы она в младенчестве свое отчудила...

Густая тяжелая тишина повисла между нами. Я никогда не спрашивала, что случилось с единственной дочерью шамана, но в этот момент почему-то показалось единственно правильным задать этот вопрос.

– Что с ней стало?

– Ох, милая... – глаза Вей быстро наполнились слезами. Она гладила Рада по голове, но взгляд ее был где-то очень далеко. – Яра так и не смогла полюбить степь. Она родилась во дворце... росла вместе с принцами, с малых лет знала такую красивую жизнь, какая мало кому достается. Наша девочка всегда хотела вернуться в Закатный Край, вернуться к той жизни. И вернулась, когда ей было всего двенадцать. Кайза сам отвез ее в Солнечный Чертог. Вот только не задержалась она там надолго. И пары лет не прошло, полюбила без памяти какого-то заезжего мальчика-музыканта и сбежала с ним, никому ничего не сказав. Она, как и ты, смелая была, упрямая... Хотела всем доказать, что уже взрослая и сама за себя решать может. Счастливой жизни хотела... Да только не надолго им боги послали счастья, – Вей промокнула глаза краем рукава. В этот миг она вдруг показалась мне много старше обычного. Все маленькие морщинки на ее лице проступили ярко, как трещины на разбитом кувшине. – Умерла она родами. В какой-то деревушке в паре дней от Золотой. Немного не успели доехать, вернуться... Мальчишка тот с горя чуть не утопился, но сначала решил отвезти ребенка во дворец. Знал, что там ее любили и ждали, мою девочку. Не знаю, что потом с ним было. А Яра... Она так и осталась в Чертоге, в усыпальнице при дворцовом храме.

– Как же... – пробормотала я растерянно. – Как же Шиа осталась в живых, коли мать ее родами померла? Разве так бывает?

– Всяко бывает, милая. Родить-то Яра успела, а вот потом... Повитуха сказала, она и дня не прожила – истаяла.

В горле у меня стоял ком. Я все еще слишком хорошо помнила, как сама чуть не померла, пытаясь разрешиться от бремени.

– Значит, Шиа даже не видела ее... Не запомнила, – почему-то думать об этом было особенно больно.

– Да. Вся ее жизнь – здесь в степи, с нами. Иной она не знает. Может, и к лучшему...

2

Я никогда не знала своего отца, но с трудом могла представить, каково это – не помнить лица матери. Не ведать какой она была, как звучал ее смех, как обнимали теплые руки... Без этих воспоминаний чего бы стоила моя жизнь? Кем бы я была тогда? Что может быть горше – не знать своего начала?..

Мать моя не была идеальной. Порой она злилась без повода, могла наподдать мне так, что потом не сядешь, могла выбранить самыми скверными словами. Но я быстро научилась не оставаться в долгу, так что мы друг друга стоили. К тому же она всегда остывала быстро. Мы обе не умели подолгу сердиться. И хоть часто цапались меж собой, никто чужой обидеть меня не смел. Никогда.

Однажды в какой-то феррестрийской деревне глупый мальчишка лет пяти бросил в меня камнем и попал в голову. Я пришла к матери в слезах, самой тогда было года три, не больше. Хорошо запомнила ее лицо, когда она взяла хворостину и зашагала в ту сторону, где играл этот маленький засранец. Думала, убьет... Она несколько раз крепко успела приложить его по заднему месту, прежде чем на рев мальчишки прибежала его мать. Что было дальше, моя память не сохранила, зато я накрепко усвоила – меня обижать нельзя. Ведь есть мама, которая за такое и убить может. В том, что это действительно так я позже убеждалась неоднократно. Мать могла постоять за меня не только перед глупым сопляком, она и толпы мужиков не боялась. В детстве мне казалось, что она вообще ничего не боится – ни богов, ни демонов, ни, уж подавно, людей. Только когда сама стала взрослой, поняла, сколь далеки от правды были эти наивные мысли. Мама была обычной... ну, почти. Она была из тех, кого в степи называют «сердце волчицы». Когда дело касалось ее «стаи», она теряла страх и теряла разум.