Слово - Алексеев Сергей Трофимович. Страница 59

— Простите, я хотел поговорить с вашим мужем, — вежливо заговорил гость. — Но он, видимо, болен… Видите, он с оружием! Если бы вы предупредили меня, что муж болен, я бы не настаивал на встрече… Простите великодушно.

Александра Алексеевна растерялась, побледнела, увидев в руках Никиты маузер.

— Никита! Что с тобой? Что ты!..

— Спокойно, Саша, — сдерживаясь, проговорил Гудошников. — Это враг. Позвони в милицию.

Повторять дважды ей было не нужно. Она верила ему и понимала с полуслова, как тогда, в Олонце, принимая на себя ответственность за судьбу спасенных книг.

Он сдал «гостя» приехавшим работникам милиции и тут же, сев за стол, коротко описал события, происшедшие на Печоре, и внезапное предложение задержанного им человека, явившегося от Каретникова. Милиция увезла его объяснение вместе с «гостем», а Никита, подозвав жену, усадил ее в кресло и, не зная, как начать, чтобы не напугать, сказал в открытую:

— Жить теперь будем с оглядкой, Саша… Чужим двери не открывай, на улице присматривайся к прохожим. За тобой могут следить. Береги себя и береги Степку. Они так просто теперь от меня не отступят…

Спустя неделю Гудошникова вызвали в НКВД. В повестке, врученной курьером, было сказано явиться для беседы к следователю Китайникову. Александра проводила его встревоженной, но Никита успокоил, дескать, хотят узнать подробности, только и всего.

Маленький чернявый следователь приветливо встретил его у порога, усадил за приставной столик и попросил написать все, что произошло в Северьяновом монастыре на Печоре в тысяча девятьсот двадцать втором году.

— Но я неделю назад все это описал в объяснении! — удивился Гудошников и рассказал о неожиданном госте и его предложении продать собрание.

Следователь куда-то позвонил, потом звонили ему, приходили, спрашивали, требовали — одним словом, поднялась какая-то тихая суматоха. Гудошников сидел в коридоре и ждал. Следователь Китайников шустро пробегал мимо него несколько раз, вспотел, покраснел, и, когда вновь пригласил Никиту Евсеевича в кабинет, он увидел на столе свою объяснительную записку, написанную дома, когда был задержан «гость».

— К сожалению, вашего гостя отпустили, — кусая губу, сказал Китайников. — Но ваши записи есть… В милиции дежурил молодой работник… Не разобрался как следует, не проверил, не согласовал с нами и отпустил…

— Да вы что?! — закричал Гудошников.

— Ничего страшного, — заверил следователь. — Его данные дежурный записал. Он житель Ленинграда, его сейчас же найдут и доставят… Я прочитал вашу записку, и у меня возникло несколько вопросов… Как вышло…

— Ищите ветра в поле! — перебил его Гудошников. — Так он вам и будет сидеть дома! Его уже наверняка и в Ленинграде-то нет! А то и в России!

— Не волнуйтесь, Никита Евсеевич, — спокойно продолжал следователь. — Отвечайте на вопрос… Как вышло, что вы, бывший комиссар, орденоносец, пошли на сделку с врагом?

Гудошников обмяк, качнулся, и поплыл пол под ним, однако в следующую секунду Никита Евсеевич справился с собой, перевел дух.

— А вы не круто берете, товарищ следователь? — спросил он.

— Я беру так, как этого требует современная обстановка, — невозмутимо ответил следователь. — Я вас слушаю.

— Мне все ясно, — подумав, сказал Гудошников. — Вы получили письмо, в котором на меня…

— Отвечайте на вопрос! — сухо предложил Китайников.

Никита Евсеевич помолчал.

— Да, вы правы, получается сделка, — пробормотал он, и в памяти ярко всплыла картина того далекого дня. Он увидел ее со стороны: каменный сарай с припертыми дверями, дыра в крыше, откуда курится синеватый, ни с чем не сравнимый по запаху дымок горящих рукописей, увидел себя, полуголого, лежащего на мерзлой земле с маузером в ноющей от боли руке. В маузере оставалось три патрона…

— У меня не было другого выхода, — твердо сказал Никита Евсеевич. — Бандиты могли уничтожить библиотеку.

— Поэтому вы отдали бывшему командиру карательного отряда свои документы и отпустили его с миром? — в тон Гудошникову продолжил Китайников.

— Документы я не отдавал. Их вытащили у меня, когда я спал в сарае. Потом меня вздернули на дыбу…

— А вы подумали о том, кому вы подарили свободу, жизнь и свои документы в придачу? — перебил его следователь. — Вы же коммунист, бывший комиссар! Вы хорошо понимали, что он — враг!

— Да, я подумал, — жестко сказал Гудошников. — В тот момент я и думал о том, что важнее для республики.

— И решили, что какие-то книги важнее, чем уничтожение врага?

— Да, я так решил! Я не мог рисковать монастырским собранием, — отрезал Никита Евсеевич. — Это бесценные книги. В них — история и культура России…

— Допустим, — снова перебил его Китайников. — Допустим, документы у вас взяли у спящего и иного выхода, как отпустить врага, у вас не было… Но кто может подтвердить это? Кто?

— Разве моим словам нужны подтверждения? — изумился и вознегодовал Гудошников.

— Да, нужны, — строго ответил следователь. — Так требует закон.

И тут Гудошников вспомнил Илью Потехина, спасского мужика, поехавшего на остров «драть железо», а угодившего в банду. Он был единственным живым свидетелем и даже участником тех событий. Правда, с тех пор, как Гудошников вывез книги из монастыря, он ничего не слыхал об Илье. Тогда Никита Евсеевич пощадил его, не выдал органам власти, рассудив, что вреда от запуганного мужика не будет. Илья вернулся к семье, в Спасское, и стал жить под крышей из соснового дранья. Об Илье знал только Сергей Муханов. Гудошников, приехав в Олонец за книгами, рассказал ему все свои злоключения, и о Потехине тоже. Если бы Илью следовало наказать за пребывание в банде, то Муханов наверняка бы сказал об этом. Бывший же комэск лишь пожал плечами, дескать, таких, как твой Потехин, одураченных и запуганных, нынче сколько угодно. Всех наказывать — тюрем не хватит. Пусть так исправляется, глядя на новую жизнь.

— Свидетель есть, — сказал Гудошников. — Если жив — подтвердит. Это Илья Иванович Потехин, житель села Спасское на Печоре.

Китайников неторопливо порылся в бумагах у себя на столе и положил перед Гудошниковым несколько тетрадных листов.

«Начальнику НКВД, — прочитал Гудошников крупные, старательно выведенные каракули. — От гражданина Потехина Ильи Ивановича, бывшего жителя села Спасское, а ныне вынужденного жить в Сибири, в городе Тобольске. Уважаемый гражданин начальник! Долго терпел я, да больше мочи нету скрывать от Советской власти про жизнь одного человека, которого зовут Гудошников Никита Евсеич. Он меня все время ищет, чтобы убить, потому что я свидетель, как он снюхался с белым карательным офицером Каретниковым, когда был в Северьяновом монастыре. Он меня еще там бил и хотел убить, потому что я видел, как он отдал свои документы этому недобитому врагу трудового народа, и с этими документами Каретников убежал от расплаты трудового народа. Но я тогда от Гудошникова убежал и спрятался, оттого и жив пока. И теперь пишу и боюсь его, до сих пор все прячусь, езжу с места на место, не могу вернуться к семье и детям. Он меня скараулит и убьет. Ходит он всегда с наганом. Спутался он с врагами народа, а выдает везде себя за героя. Какой же он герой, если бандитам помогал и с ними спутался?»

Гудошников, не дочитывая, отбросил письмо и обхватил голову руками. Звенело в ушах и, словно на дыбе, перехватывало дыхание.

— Сволочь, — прохрипел он, — пожалел гада… не расстрелял собаку…

И все-таки не укладывалось в сознании Никиты Евсеевича, что Илья мог продаться еще раз, теперь уже новому хозяину — гостю от Каретникова. Что-то здесь было не так, что-то неуловимо выдавало фальшь. Неужели Потехин мог предать его, оболгать и написать под чью-то диктовку страшное обвинение, после того как они вместе прожили целую зиму на острове? Спали, прижимаясь спина к спине, согреваясь теплом друг друга? После того как они спасали жизнь гибнущим книгам, сушили их, перелистывали до одури? Помнится, он же, Гудошников, учил его читать и писать. Неужели для того, чтобы он потом написал на него грязный донос?.. Почерк Ильи выветрился из головы, да и какой там почерк — каракули, и кто бы их ни выводил, они все похожи…