Непростая служанка (СИ) - Левая Мария. Страница 14

— Милая, — заметив меня, Мэлизент начала махать рукой, как бы подзывая к ним, — иди сюда, у нас Полуночный раут!

Я подошла ближе. Судя по корзинкам в руках девушек, они задумали устроить пикник. Видимо, именно его они называли Полуночным раутом. Что ж, я совсем не против принять участие. После разговора со Сквалло мне нужно было развеяться.

— Так все готовы? — Криста, как самая старшая и ответственная проверила все вещи еще раз. — Тогда пошли.

Шли мы недолго, во всяком случае, я не успела сколько-нибудь устать, и вскоре, миновав ворота замка, расположились на открытом месте недалеко от ближайшего лесочка. Тут же были расстелены два покрывала, из корзины Зун достал бутылку вина и бутерброды. Я хотела было разжечь костер, но на меня посмотрели, как на ненормальную, и идею пришлось оставить.

— За что пьем? — Криста подняла свою чашу с напитком, другой рукой передала порцию Мэли.

— За тебя, красавица, что все так ладно сообразила, — Зун плюхнулся рядом с ней и, не дожидаясь остальных, опустошил свою чашу.

— Жулик! — усмехнулась в ответ наша старшая, покраснев лицом. — Ты ко мне не клейся. Я ж замужняя была, больше не желаю.

У этих двоих явно что-то было. Во всяком случае, Крис на словах отказывала, но отнюдь не выглядела противящейся, когда Зун, что-то нашептывал ей на ухо. Я решила им не мешать и отползла к Мэлизент. За столь непродолжительное время мы с ней успели достаточно хорошо подружиться, и я не стеснялась задавать вопросы.

— И часто у вас так?

— Как? — Мэли выпила лишь чашу вина, но по покрасневшим щекам было заметно, что она уже успела захмелеть. — Зун с Крис всегда лопочут. Она хоть и говорит, что против, но ей-то нравится.

— Нет, я про такие ночные посиделки.

— А, Полуночный раут… Каждые две луны на него ходим. Ты теперь тоже будешь, — и усмехнулась, будто бы отличной шутке.

Получается, они часто собираются ночью, чтобы выпить вина и посмотреть в ночное небо. Хорошо, что в этот раз меня тоже взяли: звезды тут очень красивые и яркие. Я даже начала искать знакомые созвездия, и очень удивилась, когда смогла разглядеть парочку. Интересно, а Сквалло тоже любит любоваться ночным небом, или ему это все безразлично? Нет, наверное, все-таки любит: мне показалось, что такие вещи вполне в его духе.

— Мэли, а расскажи про Луну и Солнце, — к нам подсела Винна, единственная из всей компании, кто отказался от вина.

— Но, ты же и так это знаешь, — блондинка погладила фитру по голове, растрепав серебристые волосы.

— Но Марина то не знает, — упрашивала та. — Ну прошу, ну ты же любишь болтать, — пять сине-зеленых глаз умоляюще уставились на нее. Где только Винна научилась щенячьему взгляду?

— Ладно-ладно, — согласилась Мэлизент. — Милая, она мне правду сказала: ты не слышала историю о появлении Светил?

Я кивнула: среди мифов в библиотеке Сквалло такой мне не попадался (или я его проглядела), откуда мне было еще знать о нем?

— Тогда слушай, — он опрокинула еще одну чашу вина, и начала. — Еще нося имя Теивас, всесильное божество Агнус вознамерилось отделить темное время от светлого, вырвав свой правый глаз и поместив его на светлое небо. Люди, появившиеся позже, нарекли его Солнце. — она ненадолго замолчала и снова продолжила. — Но людям было мало одного Солнца, стали они жить не только светлым временем, но и временем темным. Пришел первый король людей Эзекил к божеству и просил у него света и в темное время. Согласился Агнус и вырвал левый глаз и поместил его на темное небо. Люди нарекли его Луной и тоже радовались ему. Так появилась на небе Луна, и звездами стали кровавые капли из божественного глаза, — сделав очередной глоток, Мэлизент закашлялась и прервала рассказ. Мы с Винной тут же принялись стучать ее по спине, и вскоре кашель прекратился.

— Опять про ночные светила рассказываешь? — подошедшая Криста мило подмигнула нам.

— А чего не рассказать то? — натянула улыбочку Мэли. — Милая не ведает, поведала я.

— А что, верно не ведаешь? — спросил у меня Зун, пожевывая бутерброд. — Или герцог не рассказывал?

— Глупости ты говоришь, — вступила в разговор Винна, — с какой такой интересности милорд должен Марине про Светила говорить?

Про свои уроки письменности со Сквалло я никому не говорила, как и про то, что пишу для него книгу. Знали об этом только три человека: я, он и Зун, то и дело застающий нас за процессом, — и никто другой знать был не должен. Во всяком случае, я этого не хотела, отчего злобно зыркнула на паренька, чтобы не смел выдавать мой секрет. Но то, похоже, был сильно захмелевший, и рот закрывать не собирался.

— А ты не знала? — Зун сделал удивленные глаза. — Его Светлость — мне показалось, или это прозвучало с иронией? — учит нашу милочку писать да читать. Каждый день, — последнюю фразу он произнес особенно отчетливо, чеканя каждое слово.

— Что значит каждый день? — Криста серьезно на меня посмотрела. — Марина, это правда?

Я пристыжено опустила взгляд. Боже, никогда не думала, что меня будут порицать за учебу!

— Каждый день — значит каждый день, — не унимался Зун, — а про уроки пусть сестренка сама расскажет.

Под пристальным взглядом трех девушек мне пришлось все выложить: и про уроки словесности, и про уроки письменности, и про книгу. От себя я добавила, что герцог ставит со мной эксперимент, хотя и не была в этом уверена. Я ожидала укоров в свою сторону за столь близкое общение с хозяином, но никто не стал меня ругать. Наоборот, мои соседки даже больше воодушевились, и весь вечер расспрашивали меня обо всех подробностях наших встреч.

— А Вам я нравлюсь? — произнесла она свой невинный вопрос, и дыхание сперло.

Конечно, вопрос не был столь неожиданным: Филис понимал, что рано или поздно его ему кто-то задаст. Правда, он не ожидал услышать его так скоро, и уж тем более не думал, что его о таком спросит ученица-служанка. Филис против воли посмотрел на нее. Марина была симпатичная: конечно, первой красавицей Труиза ее было не назвать, но и страшной тоже. Вытянутое, словно от удивления лицо в обрамлении наспех собранных светлых волос, высокий рост, объемные губы и пронзительные карие глаза.

Глаза — вот, что привлекало в ней. Они были похожи на глаза испуганного, но любопытного и озорного олененка. Карие, почти древесные глаза в сочетании со светлыми волосами Филис еще не встречал ни у кого. Все необычное всегда будоражит любопытство, манит и зовет. Только сейчас, пристально глядя на Марину, он смог рассмотреть их подробнее, но этого было недостаточно.

Поймав себя на мысли, что уж больно долго он смотрит на девушку, Филис отвернулся.

— Уже поздно, — резко сказал он. — Иди.

Объяснять ей что-либо не было желания; да и нечего было объяснять. Филис сам не понимал, почему этот вопрос заставил его реагировать так, и какой ответ, он тоже не догадывался. Марина ушла и только тогда он смог искать это объяснение.

«А Вам я нравлюсь?» — звучало в голове. Филису она нравилась, в какой-то степени. Внешность Марины мужчине была, определенно, по душе. Нравился ему открытый и веселый характер девушки, нравилось ее любопытство и нравился ее энтузиазм. Но она, скорее всего, интересовалась не этим. Филис не был знатоком женщин, но от кузины знал, что такие вопросы девушки задают, когда хотят знать про любовь. Можно ли любить почти незнакомого человека?

Если подумать, он знаком с Мариной совсем мало, всего четыре луны, последние две из которых она с завидной регулярностью лезла к нему в мысли. Много ли он о ней знает? Он знает, что когда она смущается, у нее краснеют кончики ушей, что заметно сквозь светлые волосы; знал, что, когда она пишет, пальцами свободной руки выстукивает на столе только одной ей известный шифр; знал, что если она о чем-то задумалась или замечталась, то обязательно будет либо крутить прядь волос, либо грызть кончик пера. Знала ли она что-либо подобное о нем?

Но и не знал о Марине Филис многого. Не знал, о чем она думает перед сном; не знал, какое ее самое сокровенное желание; не знал, откуда она и кто. Последнее незнание, наверное, должно было насторожить его, но он доверял ей не меньше, чем тому же Зуну, которого знал с детства. И Филис хотел узнать об этой служанке все. Марину хотелось постоянно узнавать. Он очень долго не мог понять, почему к ней относится не так, как к остальным, а потом понял. Кажется, это называется любовью.