Удар Молнии - Алексеев Сергей Трофимович. Страница 24

— Ну, давай, — согласился генерал.

— Даю!.. Значит, так: «Лежал я на площади посередине столицы одного суверенного государства, и было надо мной южное ночное небо с овчинку. И одолевали меня интересные мысли. Вот лежал я и думал: была у нас великая империя из пятнадцати республик, из пятнадцати братских народов, которые научились мирному сосуществованию и жили без единого выстрела. И был единственный дворец — Кремлевский, за древними, неприступными стенами. Но сотворили из этих народов стада голодного, однако же крупнорогатого скота, а каждому племенному быку дали по дворцу. Стало у нас пятнадцать дворцов, пятнадцать отличных скотных дворцов с бугаями, у которых с целью освобождения вынули железные кольца из ноздрей, а с целью защиты бычьих прав не подпиливали рогов. И начали они бодаться между собой, бодать свои стада, вздымая на рога своих рогатых и безрогих соплеменников. И послали меня сотоварищи чистить от навоза эти дворцы. И чистил я всего лишь второй, а впереди было еще тринадцать…» — Крестинин сделал паузу и вдруг попросил: — Дедушка Мазай, выручи, дай хлорэтильчику, если есть? Я автомат высуну, а ты запихай в подствольник.

Ампула с хлорэтилом у генерала была свежая, еще невскрытая. Он достал ее из бронежилетного кармана, обернул тампоном и запихал в подствольный гранатомет Крестинина. От прямого или даже скользящего попадания в бронежилет на теле вспухал болючий кровоподтек. Побрызгаешь его хлорэтилом, «заморозишь» — и жжение как рукой снимает…

— Ну что, продолжать? — спросил майор, возвращая ампулу таким же образом. — А то после штурма все забуду, ни одной мысли…

— Не наводи тоску, — сказал генерал. — О подвигах Геракла уже написано.

— Чистить авгиевы конюшни — удовольствие, — отозвался Крестинин. — А вот скотные дворцы… Какой тут подвиг?

— В жизни всегда есть место подвигу, — отпарировал дед Мазай и пополз вдоль железобетонных блоков.

Крестинин был близок ему по циничному отношению к современной политике…

Он приехал под утро, когда генерал и в самом деле заснул. Офицер-порученец не стал его будить сразу, хотя имел такой приказ, а прежде усадил гостя на кухне и сварил ему кофе.

— Мне тоже кофе, и побольше, — распорядился генерал, пожимая руку майора. — Пошли в кабинет.

Посвящать Крестинина в дела последних дней оказалось излишним: Сыч все ему поведал и, должно быть, проинструктировал. В Москве было тихо, не стреляли, в окна семнадцатого этажа было видно огромное светлеющее небо, однако летописец отчего-то начал сочинять свои мемуары, изменив привычному правилу.

— «Своего бывшего командира я застал запертым на конспиративной квартире, в полном унынии и непривычном состоянии подавленных чувств, — тоном рассказчика заговорил Крестинин. — Было ощущение, что находится он в каком-то спрессованном пространстве, в тягучей, как мед, среде, где трудно сделать всякое движение…»

— Двигаться трудно, — перебил его генерал. — А об унынии ты напрасно. На три дня можешь освободиться от службы?

— Могу, — пожал плечами майор, глядя выжидательно.

Дед Мазай подал ему телефонную трубку:

— Звони, освобождайся.

Крестинин удивленно похмыкал, покачал головой, однако отзвонился своему начальству и получил «добро», не объясняя сути дела.

— Теперь слушай внимательно, — генерал притворил дверь в кабинете. — Сейчас же разыщи Головерова. Вместе с ним соберите группу из пяти наших мужиков, кто свободен или кто может дня на три отключиться от всяких дел. В условиях полной конспирации. Я знаю, Тучков болтается без работы, Грязев…

— Грязева в Москве нет.

— Кто есть? Знаю, Шутов в Бутырке…

— Есть Отрубин и Володя Шабанов.

— Отлично, хватит, — дед Мазай уселся за стол. — Первая группа — Тучков, Отрубин, и Головеров — старший. Передай ему: пусть возьмет под наблюдение Кархана.

— Ты Сычу не доверяешь, дед?

— Сычу доверяю, его службам — нет… Лучше подстраховать, потому что Кархан может исчезнуть. А мне отпускать его нельзя!

— Все понял, — прервал закипающую ярость майор. — Головеров не отпустит.

— Твоя задача следующая, — продолжал генерал. — На Вятской улице есть трикотажная фабрика товарищества «Гюльчатай». Возьми Шабанова и пройди с ним эту фабрику вдоль и поперек, пролезь все дыры, наизнанку ее выверни. Там что-то есть! Чую!

— Думаешь, там держат Катю? — Не знаю, — не сразу сказал дед Мазай. — Но очень уж подходящее место… Посмотри, что за люди, какую… продукцию выпускают. Сними на пленку всех Живых, все, что шевелится. Поглядим, что за личико у этой восточной красавицы… Имей в виду, там должна быть хорошая охрана, пропускной режим. Так что лучше идти в нерабочее время, перед началом смены и выходить после нее.

— Сделаем, товарищ генерал!

— Головеров пусть раздобудет радиотелефон. Связь со мной каждый час… Возможно, в определенный момент потребуется провести операцию по захвату Кархана. Я дам команду.

— Вопросов нет, — озабоченно заключил майор. — Только ты, дед, зря Сычу не доверяешь…

— Я же сказал — Сычу доверяю! — возмутился генерал. — «Брандмайору» не верю. Если в стране полулегально действуют дудаевские спецслужбы и делают что хотят, значит, у нас нет органа государственной безопасности, а есть только люди, из собственного честолюбия исполняющие свой долг. Они партизаны. Почему же и нам не партизанить, если живем как на оккупированной территории?

— Скорее бы на пенсию! — вдруг помечтал Крестинин уже возле порога. — Сесть бы за мемуары! А то в голове уже нет ни одной свободной клетки, все исписал… Башка трещит от мемуаров! Даже первую фразу уже написал на бумаге: «В мои молодые годы мое Отечество напоминало потухший вулкан». Красиво звучит?

— Может, не потухший, а спящий? — предположил дед Мазай.

— А этого никто не знает, спящий или потухший. Человеческая жизнь такая короткая…

Он не успел дослушать Крестинина и выпроводил его за порог, поскольку офицер-порученец позвал к телефону — срочно звонил Сыч. Генерал схватил трубку…

Оказалось, что сегодня утром, услышав сообщение по радио о трагической смерти генерала Дрыгина, упомянутой вскользь среди прочих происшествий за прошлые сутки, бежал из Бутырского следственного изолятора Вячеслав Шутов, бывший майор, бывший аналитик разведслужбы «Молнии», бывший снайпер и бывший начальник тира в «Динамо»…

Еще на вокзале во Владивостоке, скрывшись от милицейской проверки, он пересчитал заработанные деньги, купил билет до Уссурийска на электричку и решил, что это самый подходящий и достойный вид транспорта, чтобы ездить по России. В поездах дальнего следования, в уютных купе с постелью тоже неплохо, однако ведь осатанеешь от тоски, от одних и тех же лиц, вынужденного распорядка дня, а Сане Грязеву хотелось обновления, постоянной смены декораций и многочисленной публики. В электричке же, как в огромном калейдоскопе, ничто не стояло на месте, все катилось, бурлило и сверкало неожиданными, непредсказуемыми гранями и комбинациями. И не требовалось много денег на один прогон от начальной до конечной станции. После Уссурийска дела пошли вообще блестяще. Пока он ждал следующей электрички, поплясал на вокзале, заработал на билет и на полсотни пирожков с мясом и капустой. Единственное, что сдерживало его свободу и руки, был чемодан, за которым приходилось следить во время пляски, поскольку его чуть не украли в Уссурийске, а потом еще присматривать в электричке, чтобы кто-нибудь случайно не прихватил. В чемодане было много хороших и полезных вещей, которые сейчас казались ему бесполезными. Добравшись до Спасска-Дальнего, Грязев все-таки решился избавиться от груза: переоделся в новый «концертный» костюм, надел на себя все пять рубашек, которые были, в купленную небольшую сумочку на ремне положил электробритву, чечеточные туфли, полотенце, мыло и зубную щетку. А чемодан с лишними вещами поставил на вокзале у стены и «забыл».

Первое ощущение от такого пути было потрясающим: за каких-то тридцать-сорок минут он зарабатывал столько денег, сколько не зарабатывал их никогда в жизни за такой срок. Он не знал, каковы доходы у музыкантов и певцов в подземных переходах Москвы, и полагал, что небольшие, судя по тому, как избалованный, ко всему равнодушный и озабоченный москвич шел мимо, и лишь приезжие останавливались послушать, поглазеть на столичную культуру подземелий и бросить в шапку (чемодан, коробку из-под обуви или просто на асфальт) какую-нибудь мелочь. На Транссибирской магистрали народ был совершенно иной — любопытный, изголодавшийся, заводной и невероятно щедрый. Скорее всего потому, что за последние десять лет напрочь отвык и истосковался по национальным ритмам и танцам, сбитый с толку и замордованный африканскими ритмами и эротическими танцами под эти ритмы. И ладно бы, если на танцора-одиночку собиралась пожилая консервативная публика; более всего поражало, что зрителем была молодежь, чуткая к красоте и виртуозности исполнения, особенно заводная и чувствительная. В одной общей толпе были и нищие студенты, и «новые русские» в цветных пиджаках «с чужого плеча», и остепенившиеся, разбогатевшие комсомольцы в строгих костюмах. В Хабаровске навалили столько денег, что можно было взять билет на самолет. Пришлось еще полчаса плясать на «бис», после чего в круг вырвалась какая-то подвыпившая парочка и стала исполнять классическую цыганочку. Тем временем Саня Грязев прихватил кепку, туго набитую деньгами, и скрылся: опять к нему направлялись два стража порядка с дубьем.