Человек воды - Ирвинг Джон. Страница 17

Они окружили меня, Пафф и Лидия, а чуть даль-ще перед лотком — этот злобный Красавчик. Его злорадство я могу понять! Но позади него собралась, клянусь вам, целая толпа. Поглазеть на разыгравшуюся драму куда интереснее, чем на обыкновенное получасовое шоу. Толпа жаждет зрелищ. Вот если бы они могли созерцать эти полчаса что-то особенное. Если бы они могли выставить на поле торговцев вразнос, натравить на них айовских свиней, позволить им защищаться своими идиотскими лотками, — вот это было бы настоящее получасовое зрелище!

Я складываюсь.

Я прилаживаю свой лоток с товаром и пробиваюсь вместе с ним мимо продолжающего бубнить Красавчика. Затем я врезаюсь в эту мерзкую толпу; словно широким ножом, я рассекаю массы, двигаясь вперед. Я продолжаю двигаться; я несу лоток на спине, сгорбившись под его тяжестью и пробиваясь вперед; мой щит защищает меня от атаки сзади. Я вижу впереди очертания искаженных страхом лиц, сторонящихся меня вместе с моей ношей; вслед мне выплевывают оскорбления. Временами мой щит застревает, но чаще его хватают. С моего лотка что-то хватают! Я чувствую, как они, словно хищные птицы, хватают то значок, то брелок. Вокруг меня чудовищные джунгли: все мои пряжки расхватываются дикарями.

Обогнув последний угол дальней зоны, я замечаю — слишком поздно, чтобы избежать столкновения, — исполненного достоинства копа из студенческого городка. Мне остается лишь пониже опустить голову; я слышу рядом его шумное дыхание, вижу его нахальное лицо, ныряющее куда-то вниз, плывущее между моими изнуренными коленями. Каким-то чудом мне удается не наступить на его нагрудный значок. Продолжая свой исход, я жду, когда его пуля пробьет щит и вопьется мне в позвоночник. Но ничего такого не происходит, и я благополучно добираюсь до ворот команды Айовы.

А что, если, думаю я с ужасом, мой щит обезглавил его? Что если, когда я видел, как падала его голова, она падала уже отсеченной?

Я вваливаюсь в комнату концессионеров стадиона, падая на колени под тяжестью лотка. Кто-то оказывается настолько добр, что снимает эту ношу с меня. Это номер 368, в своем галстуке с красными футбольными мячами.

— Боже мой, 501-й! — восклицает он, глядя на мой опустошенный лоток. — Ты продал все подчистую! На какой трибуне?

Меня окружают другие. Главный бухгалтер начинает подсчитывать, на какую сумму я реализовал товару и каков мой процент. Я слишком обессилел, чтобы объяснять. Он обнаружил, что я «продал» все брелки, кроме одного, все значки, кроме четырех с надписью «Налетай соколом!», все маленькие айовские булавки, с прикрепленными к ним золотыми мячиками, и все пряжки. Затем он объявляет, что я «продал» товару больше чем на триста долларов. Проделав загадочные для меня математические подсчеты, он определяет мои «комиссионные» и заявляет, что я заработал двенадцать долларов семьдесят пять центов.

— Меня обчистили, — признаюсь я наконец. — Они меня достали!

— Они? — произносит шокированный 368-й.

— Толпа, — со стоном отвечаю я, пытаясь подняться с колен. — Сумасшедшие фанаты, — говорю я. — Они захватили меня. Они хотели меня уничтожить!

— 501-й, — насторожился 368-й, — ты хочешь сказать, что они отняли у тебя твой товар?

И я слабо машу рукой в сторону моего растерзанного лотка и моих изодранных о гравий брюк.

Но, почувствовав, что ко мне вернулась способность дышать, я понимаю, что мне следует поскорей убираться отсюда. Сюда вот-вот нагрянет Фред Пафф. Позади меня слышен рев толпы — мяч вводят в игру. Большая часть торговцев рассеивается; даже 368-му, алчному болельщику, не терпится уйти. И тогда я делаю взмах рукой, дескать со мной все в порядке, и ему нет необходимости торчать со мной и утешать.

— Мы должны что-то предпринять в связи с этим, — бормочет он, но его мысли уже на поле, где разыгрывается мяч.

Если бы я не был до такой степени измучен, я бы сказал ему, что мы должны объединить всех торговцев. Я бы разъяснил ему, насколько выгодно участвовать в разделе прибыли, а также о притеснениях пролетариата. Дайте детонатор человеку в галстуке с футбольными мячами! Новый Маркс! Торговцы всего мира, объединяйтесь!

Но в этот момент, в пяти ярдах от границы своей зоны, «Нотр-Дам» вводит мяч в игру, и мастер ответной подачи — стремительный № 25 — получает его, словно по велению волшебной палочки. И тут 368-й заявляет:

— Нам нужно ходить по двое с одним лотком.

— Тогда вам придется делить комиссионные пополам, — вмешивается бухгалтер.

— О черт, нет! — возражает 368-й. — Комиссионные нужно удвоить. Только не говорите, что кто-то не наживается на всем этом дерьме… — Несомненно, 368 — великий бизнесмен, подцепивший свой галстук по дешевке.

Но размышления прерываются. Стадион над нами разразился звериным воем. Номер 25 из «Нотр-Дам» терпит крушение прямо поверх своего собственного номера 40, и святой покровитель в золотом шлеме блокирует его.

Наш 368-й торопится вдоль боковой линии игрового поля под стадионом, направляясь к ближайшему пандусу, в то время как главный бухгалтер бросается к склепообразному тамбуру в дальнем конце комнаты.

Завидуя скорости номера 25 из «Нотр-Дам», я решаю, что пора сматываться. На этот раз движение гораздо плотнее. Поток зрителей, пропустивших ввод мяча в игру, захлестнул ворота. Поперечная глыба из обмотанного одеялами тела выдавливает меня из подземной толчеи через выход для прессы, такой же незанятый сейчас, как и номер 25 из «Нотр-Дам», который обнаружил себя в полном одиночестве посредине поля: за ним лишь отставший судья «Айовы» на линии, а впереди — ничего, кроме дальней зоны «Айовы». Рев болельщиков хозяев поля заглушается предвещающим гибель гулом и пронзительным, неудержимым радостным криком, взлетающим над неистовыми католическими трибунами. Банда Воинствующих Ирландцев шлет свой громкий зеленый привет.

И тогда я пускаюсь бегом в сторону другой дальней зоны — прочь от того места, где номер 25 втягивает в себя первую кровь; прочь оттуда, где, как я подозреваю, валяется обезглавленный коп из студенческого городка и где вербуется добровольная армия ROTC [9], чтобы прикончить меня.

Я благополучно покидаю заключенное в стены стадиона футбольное поле, если не считать ушибленных о бамперы припаркованных машин коленей, и стараюсь избегать пристальных взглядов владельцев машин из ROTC с их опущенными вниз подозрительными глазами, еле видными из-под белых шлемов МР [10]. И зачем только они напяливают на себя эти шлемы, когда им нужно-то всего припарковать машину?

Затем я плетусь по пустынному студенческому городку, направляясь к реке Айова, мимо устрашаюте тихих больничных корпусов. Перед входом в детский корпус несколько фермеров, неуклюже развалившихся на бамперах своих пикапов, поджидают своих жен и детей, которые пришли за предоставляемым университетом бесплатным социальным обслуживанием. Здесь лечат свиные укусы, выкидыши и бесчисленные животные болезни, которые каким-то образом привязываются к фермерам и их семьям.

Я безучастно бреду мимо; на мгновение меня ослепляет страшное, абсурдное видение — маленький Кольм, изуродованный одной из этих безумных свиноматок, пожирающих собственных поросят.

Теперь нужно пройти прямоугольный двор перед корпусом студенческих спален. Я слышу лишь один заведенный патефон, вызывающе громко проигрывающий клавесинную пьесу Скарлатти, более суровую и страстную, чем разлетающееся вдребезги стекло. Это уж точно не футбольный фанат. Здесь нет никого, кто бы мог видеть, как я останавливаюсь послушать музыку, а потом двигаюсь дальше и вдруг слышу за собой шаги.

Они очень тяжелые, вконец усталые. Возможно, это тот сбитый с ног коп из студенческого городка, со своей кое-как прикрепленной головой. Но даже если это так, он не может быть более усталым, чем я. Я останавливаюсь. Я жду, пока шаги приблизятся и чья-то рука ласково накроет мою руку. Я валюсь на колени; я прикасаюсь лбом к нагретому солнцем асфальту квадратного двора перед спальным корпусом и чувствую, как по моему позвоночнику проходится Скарлатти — а вместе с ним и эта ласковая рука. Я вижу пару стройных, тонких девичьих ног. Когда ноги замечают, что на них смотрят, они прижимаются друг к другу: обе коленки сгибаются, становясь похожими на две округлые половинки розовой детской попки. Слабая рука пытается приподнять мою голову; я помогаю ей. Я кладу перепачканный серым гравием подбородок на край ее юбки.