Хроники Ордена Церберов (СИ) - Ясная Яна. Страница 13

Рыжий дернул повод, в очередной раз пытаясь дотянуться до вьючной лошади, послушно идущей в поводу,  и вернул мои мысли из кабинета магистра Жара на дорогу.

Коряжка был деловит и радостен: он любит ездить большой компанией, радостно знакомился с собратьями, совал ко всем добродушную рыжую морду… и никогда не упускал случая угоститься чужими харчами, хитрая скотина.

—  Танис, следи за своей клячей, —  цыкнул сквозь зубы Камень, едущий прямо передо мной.

—  Сам ты кляча, —  вполголоса отбрехнулась я, но повод потянула, не давая Коряге на этот раз обкусить веточку с придорожного куста.

Его  высокомерный гнедой, чуя настроение хозяина, хлестнул хвостом. 

В церберском отряде мы с Коряжкой были примерно на равных ролях: он —  самый мелкий, ниже остальных коней почти на ладонь, я —  самая молодая. 

Да и плевать: зато у Коряги самый длинный в отряде хвост, у меня —  самый чувствительный дар!

—  Цербер Танис Болотная, повтори-ка, что ты сказала, —  ласково приказал Камень, который с утра лаял на людей, словно с цепи сорвался.

Позади послышались смешки: мы с напарником радовали отряд своей грызней с самого выезда.

А я, вздохнув про себя (ну как магистру пришло в голову ставить Солнышко во главе отряда?), послушно “повторила”:

—  Я сказала, “сейчас заплачу”! 

Смешки стали громче, а я развила мысль:

—  Обидно же! Коряжка орденский конь, а не кляча, и вообще, вон у него какой хвост…

—  По хвосту выбирала?

—  Ага, —  простодушно согласилась я, и насмешка не получила продолжения.

Утром Камень проснулся в приподнятом настроении. Правда, не весь: верхняя половина напарника была недовольной. Заметив, что я его рассматриваю, Камень натянул поверх утреннего жизнелюбия штаны, да и свалил из комнаты —  тем самым дав мне без помех одеться.

Я, в отличие от Камня, благодаря ночным магическим (и не магическим) экспериментам не выспалась вся.

К утру ночные ощущения утратили силу, и я сомневалась, а было ли примерещившееся мне внимание?

Стоит ли верить ничем не подтвержденным ощущениям, если   заклинания, проверенные что церберами, что ведьмами, ничего не отыскали? 

Впрочем, верить всегда нужно себе. А потому я схожу к аргусу Эстону, расскажу ему всё (кхм, почти всё) и пусть что хочет, то и делает. Хочет —  защиту над акрополем поднимает, хочет —  гонит к лекарям прихворнувшее Око…

Но не сложилось.

А я ярко представляла, как это было бы: акрополь Кремос, комната лекаря —  тесная, загроможденная сундуками, шкафами, полками. Сам  лекарь, пропахший лечебными травами и едкими настоями, требующий описать, что произошло. И я, честно (лекарям не врут!) рассказывающая, как всё было:

“—  Сперва мне показалось, что за мной кто-то наблюдает, а потом я почему-то решила, что будет хорошей идеей, если я разденусь и буду себя трогать. Скажи, лекарь, что со мной?

—  И-и-и, душенька, да это тебя естество зовет, мужика тебе надо! Всё, иди отсюда, лекарство за дверью сама найдешь!”

Камень, сощурившись, оглянулся на мой смешок, и я из уважения к его старшинству сделала вид, что смеялся кто-то другой, но не я, нет!

Илиан отвернулся, а я задумалась: а может, и правда, не было никакого взгляда?

Себе, конечно, нужно верить —  но если я просто не поняла, что хотела себе сказать? И на самом деле это и впрямь, кхм, “естество зовет”?

Мужика-то у меня действительно давненько не было…

Может, и впрямь, завести кого? Мужиков вокруг —  полный акрополь, на любой вкус. Пониже, повыше, тоньше, толще, темные, светлые, да хоть бы  и рыжий —  “лекарство” по душе подобрать не долго.

Составим с Солнышком расписание, будем по очереди хахалей в комнату таскать!

У церберов на плотскую любовь запрета нет: это семью двенадцать лет заводить не моги, а любиться —  любись, лишь бы службе помехой не стало.

Мне про это еще наставница рассказывала. 

Тетка Карима, когда поняла, что на болоте мне жизни больше не будет, здорово вспылила — столько сил ею было в будущую преемницу вложено, а из-за моей дурости всё прахом пошло! 

Но потом, когда гнев у нее уже схлынул, а задница у меня еще не зажила, стала понемногу отходить и наставлять бедовую-непутевую, рассказывая, что там у них да как:

—  Как только звезды в Зале Испытаний новичка признают —  всё, пути тому назад нет. Цербер своей волей из ордена уйти не может, только с позволения старших. А они раньше, чем через двенадцать зим, не отпускают. Да и потом —  еще по службе поглядят.

Я повозилась на лавке, пытаясь осторожно согнать наглую муху: жар, вроде бы, спал, спасибо Ведающему Тропы, и в озноб меня больше не бросало, только укрыться все еще было выше моих сил. А эта тварь назойливая кружила, кружила, стремясь сесть на подживающую спину или то что пониже —  да и жигануть так, что искры из глаз сыпались.

Тетка Карима поглядывала на моё шебуршение искоса, поджав губы.

—  А раньше, что —  совсем никак? —  я, наконец, устроилась поудобнее и затихла.

—  Ну, почему… можно за золото. Но цену назначает орден, и он не торгуется. И обязательно должен найтись человек, который тебя выкупить захочет —  самому за себя откуп заплатить нельзя. Это если вообще орден согласится отпустить. А не согласится —  так просто откажет, и никто ему в этом не указ.

—  А если, скажем, цербер —  баба, и понесет?

Муха вернулась, и теперь жужжала где-то над ухом, зля неимоверно.

—  Ты себя-то самой умной не считай! —  вскипела тетка Карима.

Спина заныла: нынче ей как раз за то и прилетело,  что  посчитала я себя самой умной.

Я затихла, замерла, выжидая —  но миновало, и буря прошла стороной, тетка успокоилась так же быстро, как и рассердилась.

—  Орденские бабы, конечно, нос дерут до небес. Да только родить не могут.

Думать об этом мне, шестнадцатилетней, было неприятно: пусть мужа мне ждать не приходилось, но детьми ведьме обзавестись никто не запретил бы. 

Детей я хотела. 

Не прямо сейчас —  но когда-нибудь потом, попозже!

—  Но беременная баба —  ордену один убыток, —  продолжала между тем наставница. —  Да и мужикам след бы думать о том, как какую пакость изловить, а не как детишек прокормить. Так что как только станете вы новичками —  так и проведут над вами обряд. Парней выхолостят, девкам чрево замкнут.

—  Так что, —  хмыкнула я, —  Парни там все что боровы холощеные?

—  Дура, ой, дура! —  рассердилась тетка Карима, и моя задница испуганно сжалась на знакомые слова. —  Окстись, девка, мужик без яиц - не мужик! Нет. Просто пустым семя становится, и прорасти не способно. Шесть лет, пока орден щенков натаскивает, и еще шесть лет, пока они злыми псами рыщут, вынюхивая, где какая пакость затаилась, детей церберам не видать. Зато как срок минует и волшба спадет, тем, кто доживет, устав семьей обзавестись дозволяет, и даже из ордена для того выходить не обязательно.

Мерзкая муха теперь жужжала совсем перед носом, и я, замерев, приготовилась —  а потом резким движением выкинула руку!

Спину обожгло болью, подсохшая корочка треснула и показала мне звезды из глаз посреди бела дня.

Я лежала, блаженно обмякнув, чувствуя, как по спине растекается упоительная прохлада.

—  Ох, Ведающий Тропы! — причитала тетка Карима, накладывая мне на спину жирную мазь толстым слоем.  —  Почему, ну почему, такая сила —  такой дуре!

Я потихоньку уплывала в сон.

Над головой ехидно и назойливо жужжала муха.

Я мотнула головой, отгоняя воспоминания (и привязавшегося ко мне слепня), косы подскочили и снова шлепнулись на грудь.

Дорога, по которой вёл отряд Солнышко, давно отделилась от большака и нырнула в лес. Вокруг шумели кронами деревья —  и никакой тебе избушки тетки наставницы…

Только тянуло знакомым моховым запахом —  кажется, где-то к самому лесу подступились болота —  да метался перед конской мордой  слепень, словно вырвавшись из воспоминаний.

Примерившись, я сшибла мерзкую тварь простеньким “огненным плевком”.