Чистильщик (СИ) - Шнайдер Эйке. Страница 34

— Мне, — сказали они хором.

Кнуд дернул за рукав, но Эрик неотрывно смотрел на командира. Казалось бы, чего проще: повиниться, попросить пощады. Оказаться на виселице из-за сотворенной по пьяни глупости — даже не преступления, они ведь на самом деле не собирались бежать! — немыслимо, невозможно…Ульвар — нормальный мужик, поймет. Он и сейчас не злится. Альмод… Казалось бы, чего проще — повиниться, опустить взгляд: так щенок падает на спину перед матерым волком, подставляя беззащитное подбрюшье, безмолвно признавая полную власть… и все обойдется, Эрик знал это не разумом, а тем нутряным чутьем, каким загнанный зверь находит единственный возможный путь к спасению. Он заставил себя распрямить плечи, не думать о ледяном страхе, скрутившем нутро.

— Это была моя идея, — сказал он, по-прежнему глядя в глаза Альмоду. — Выпивка кончилась, а таверна на станции не закрывается на ночь. Глупо, признаю. Но глупость — не оправдание.

Болтаться в петле за пьяную выходку — еще глупее. Но умел наворотить — умей и ответить.

Глава 15

— Это я сказал про таверну, — вмешался Кнуд. — Эрик не знал про нее. Так что это была моя идея. И в лес его потащил я.

Ульвар расхохотался.

— Балбесы. Оба. Я не собираюсь давать делу ход: если дергать Первого из-за каждой мальчишеской глупости, у него других забот не останется.

— Глупость в этом мире натворила куда больше бед, чем явная злонамеренность, — медленно произнес Альмод. — И я не намерен оставлять ее безнаказанной.

Эрик не отвел взгляд.

Так просто сказать — дескать, пьян был, не ведал, что творил, смилосердствуйся! Только знал ведь — и про запрет, и что творил, знал. Стоил его маленький бунт виселицы?

— Воля твоя, — сказал он. — Оправдываться не буду: что сделано, то сделано.

— Вот же, два барана упертых! — Ульвар вклинился между ними. — Все, хватит.

Он взял за плечи Эрика и Кнуда, подтолкнув к тропе.

— Марш домой, пока я тоже не разозлился.

Кнуд дернул за рукав, увлекая следом. Сдвинуться с места получилось не сразу: ноги дрожали.

— Я всегда ценил твои советы и твою помощь, — негромко прозвучал за спиной голос Альмода. — Но очень прошу: не лезь в то, как я управляюсь со своими людьми. Или мы всерьез поссоримся.

— Если ты пойдешь с этим к Первому, всплывет имя и моего парня. Он не заслужил плетей. Они оба не заслужили.

— И все же — не лезь.

Оба надолго замолчали.

— Легко отделались, — прошептал Кнуд.

Эрик покачал головой.

— Пока не отделались.

Его не на шутку трясло: еще немного — и зубы застучат.

— Ты белый весь…

— Пройдет. — поморщился Эрик. Не признаваться же, что перепуган до полусмерти.

— Пройдет, конечно, — с готовностью согласился Кнуд. — Все обойдется, вот увидишь.

Эрик совсем не был в этом уверен. Альмод вполне мог закусить удила и довести дело до конца — просто для того, чтобы никто впредь не смел ему указывать. А что потом снова придется четвертого искать — так, положа руку на сердце, много ли с него, Эрика, до сих пор было проку? Заботы одни.

— Королевская труппа завтра дает премьеру, — сказал Альмод за спиной. — Сходим? Вчетвером, пока Астрид здесь и ты не ушел за четвертым?

— Давай. Почему бы и не развеяться? Кто автор?

— Виги Копейщик. Новая трагедия.

Ульвар расхохотался:

— Да уж, развеемся. Астрид будет рыдать, у Тиры тоже глаза наверняка окажутся на мокром месте, да и ты…

— Лучше обливаться слезами над вымыслом, чем над явью.

Эрика снова затрясло — они болтали о пустяках, когда его собственная судьба висела на волоске. Или Альмод давно все решил? Пожмет плечами, глядя на его, Эрика, тело, добавив что-нибудь вроде «глупость наказуема», и пойдет проливать слезы над трагедией великого Копейщика. В пьесе, наверняка, и личности поинтересней, и страсти погуще…

Он мотнул головой. Хватит. Хватит умирать прежде смерти, что будет — то будет. Вон, солнце какое. И птицы поют. И, может быть, все еще обойдется. А не обойдется — сам доигрался.

У входа в особняк Альмод жестко взял его за плечо.

— Пойдем.

Значит, не обойдется.

Дежурные у входа уже сменились. Альмод велел послать за Ингрид — дескать, пусть придет в подвал — и потащил Эрика за собой. Воображение мигом нарисовало сырые мрачные застенки, освещенные неровным пламенем факелов, дыбу и стол с железными инструментами — почему-то здорово напоминающими операционный набор Лейва. Но подвал оказался сухим и чистым, темноту развеял привычный огонек светляка, и если бы не решетчатая дверь в дальней стене, да не столб с металлическими оковами, прицепленными выше человеческого роста, было бы, пожалуй, почти уютно.

— Ничего не изменилось, — Альмод огляделся по сторонам. — Сколько лет здесь не был.

Он прислонился к стене, скрестив руки на груди.

— Не вижу виселицы, — негромко сказал Эрик.

— Вешают, кажется, во дворе — но могу соврать, на моей памяти ни разу не было. Зачем, когда командир волен сам открутить голову любому из отряда. Разве что случится нечто совершенно из рук вон…

Вешают во дворе. Уже легче. Если только Альмод не решил зачем-то поманить его надеждой, чтобы потом оказалось еще страшнее.

— Здесь порют. А вон там, — он мотнул в сторону решетчатой двери — карцер. И то и другое случается. Не слишком часто, но случается.

Он помолчал, добавил негромко, словно разговаривая сам с собой.

— Думал, больше не смогу сюда спуститься. Нет. Стены и стены…

— Сколько плетей полагается за побег? — спросил Эрик.

— Полсотни. И две недели в карцере.

Альмод замолчал, пристально глядя на него. Эрик не отвел глаз.

— Когда мой командир погиб, — произнес, наконец, Альмод. — никто ни слова бы не сказал, если бы я удрал от прорыва — но перед тем предупредил местных. Они бы успели уйти сами и увести скот. Чтобы твари не жрали и не размножились. Дело было не в человеколюбии. Чем больше у тварей пищи, тем сильнее они становятся. Но я… да что там, наложил в штаны и дал деру. А когда отдышался, решил, что раз все мертвы, значит, я могу просто рвануть на другой конец страны. Никто не найдет. Решил, что я могу вернуть себе свободу. Что до местных… хотел бы сказать, что думал, будто те два отряда, которые должны были выслать после нас, позаботятся и предупредят, но… — он усмехнулся. — Я о них и не вспомнил. Как не подумал о том, что сожрав командира, твари станут сильнее, новые отряды подойдут не мгновенно и…

Скрипнула дверь, Альмод резко обернулся.

— Звал? — спросила Ингрид.

— Да. Когда Эрик и Кнуд собирались в город, им сказали, что нельзя выходить за стены?

Ингрид помедлила.

— Признаться, мы резались в кости и на кону стояли немалые деньги. Могла и забыть.

— Это не ответ. Да или нет?

— Да. — сказал Эрик. — Нас предупредили, что нужно оставаться в городе.

Ингрид вздохнула.

— Дурак. Я предупредила, что нельзя, но не сказала, почему.

— А это уже неважно. Можешь идти.

— Альмод…

— Или я выведу тебя силой.

Она помедлила, прежде чем шагнуть обратно за дверь.

— Я тогда сглупил, — сказал Альмод, снова прислоняясь к стене. И лицо и голос казались совершенно бесстрастными. — Моя глупость стоила жизни двум отрядам, пришедшим следом, жителям Озерного и еще полудюжине наших, кто погиб, когда, чтобы остановить прорыв, пришлось собрать всех, включая прорицателей, которые обычно не сражаются, и Первого.

Он снова надолго замолчал. Эрик не мог оторвать взгляд от его рук, вроде бы небрежно сложенных на груди — только пальцы побелели до синевы.

— За эту глупость я заплатил. Когда меня поймали, Первый велел заменить плети, положенные за побег, на кнут. Не поскупились нанять городского палача.

— Полсотни ударов кнутом не переживет никто.

Кнут — это не плети, кнут разрывает мясо до костей, ломает ребра, разбивает суставы, а одного правильно поставленного удара в область почек хватит для того, чтобы через несколько дней умереть в муках. Если не вмешается целитель, конечно.