Отель «Нью-Гэмпшир» - Ирвинг Джон. Страница 23

— Давай, Младший, подумай, — сказал Чип Доув, и сказал рискованно, поскольку его насмешливый тон выдавал его сомнения в том, что Младший Джонс вообще может думать. — Что тебе нравится во Фрэнни Берри? — спросил Доув.

— У нее милые маленькие ножки, — сказал Гарольд Своллоу.

Все уставились на Младшего, но он просто плескался под струей воды, не обращая ни на кого внимания.

— У нее великолепная кожа, — сказал Честер Пуласки, беспомощно привлекая тем самым еще больше внимания к своим угрям.

— Младший! — сказал Чип Доув.

Младший Джонс выключил душ. Какое-то время он просто стоял, ожидая, пока с него стечет вода. Рядом с ним я чувствовал себя таким же, каким год назад был Эгг, когда только еще учился ходить.

— Для меня она просто одна из белых девушек, — сказал Младший Джонс.

Он помедлил, обвел нас всех взглядом и направился к выходу.

— Но, похоже, хорошая девчонка, — добавил он мне.

После этого он снова включил мой душ, пихнул меня под холодную струю и вышел из душевой, оставив после себя сквозняк.

То, что даже Чип Доув не рискует заходить с ним слишком далеко, произвело на меня впечатление, но еще большее впечатление произвело то, в каком трудном положении Фрэнни, а самое большое впечатление произвело то, что я с этим ничего не могу поделать.

— Этот подонок Чиппер Доув рассуждает о твоей заднице, титьках и даже о твоих ногах, — сказал я ей. — Ты следи за ним.

— Моих ногах? — переспросила Фрэнни. — И что же он говорит о моих ногах?

— Ну ладно, — сказал я. — Это был Гарольд Своллоу.

Все знали, что Гарольд Своллоу с прибабахом; в те дни, если кто-то был с такими же выкрутасами, как Гарольд Своллоу, то про него говорили, что он с поворотом, как вальсирующая мышь.

— А что про меня сказал Чип Доув? — спросила Фрэнни. — Меня именно он интересует.

— Все, что его интересует, это твоя задница, — сказал я ей. — И он со всеми ее обсуждает.

— Мне на это наплевать, — сказала она. — Меня это не интересует.

Я повесил голову. Мы стояли в верхнем холле того, что теперь было арендованным домом, хотя для нас он все еще оставался семейным домом Бейтсов. Теперь Фрэнни редко заходила в мою комнату. Мы делали уроки по своим комнатам и встречались поговорить только перед дверьми ванны. Фрэнк, похоже, даже ванной не пользовался. Теперь каждый день в холле перед нашими комнатами мать складывала все новые картонки и ящики; мы готовились переезжать в отель «Нью-Гэмпшир».

— И я не пойму, Фрэнни, на что тебе сдалась эта команда болельщиков, — сказал я. — Уж тебе-то зачем?

— Потому что мне это нравится, — ответила она. В тот день мы встретились с Фрэнни как раз после тренировки болельщиков, недалеко от нашего места в папоротниках. Подойдя к спортивному полю Айовы Боба, мы не увидели ничего для нас (теперь уже учеников школы Дейри) особенно нового. На тропинке, которая сокращала путь к спортивному залу, к кому-то приставали: его столкнули в лужу грязи, истоптанную футбольными шиповками, — лужу как будто расстреляли из пулемета. Когда мы с Фрэнни узнали мальчишек-беков и увидели, что они кого-то бьют, то побежали другим путем. Эти беки вечно кого-то били. Но мы не пробежали и двадцати пяти ярдов, как Фрэнни схватила меня за руку и остановила.

— Я думаю, это Фрэнк, — сказала она. — Они подстерегли Фрэнка.

И тут мы, конечно, пошли назад. На какую-то секунду, пока мы не увидели, что там в действительности происходит, я ощущал себя очень храбрым; я почувствовал, как Фрэнни взяла меня за руку, и крепко сжал ее ладонь. Ее форменная юбочка болельщицы была так коротка, что я тыльной стороной ладони касался ее бедра. Затем она выпустила мою руку и завизжала. Я был в своих беговых шортах и почувствовал, как мои ноги похолодели.

Фрэнк был в своей оркестровой форме. Они полностью стащили с него штаны цвета дерьма (с мертвенно-серыми лампасами). Трусы у Фрэнка были где-то на коленях. Его форменная курточка была задрана до груди, один серебряный эполет плавал в грязной луже, напротив лица Фрэнка, а серебряная фуражка с коричневым околышем, почти не отличимая от грязи в луже, была смята коленом Гарольда Своллоу. Гарольд держал Фрэнка за одну руку, вытянув ее на всю длину; Ленни Метц вытянул другую руку Фрэнка. Фрэнк лежал на животе, яйцами в самом центре лужи, его непривычно голый зад ходил вверх-вниз, когда Чиппер Доув надавливал на него ногой, потом отпускал, потом снова давил. Честер Пуласки, блокирующий задний, сидел на голенях Фрэнка.

— Ну, давай, посношайся! — сказал Чиппер Доув Фрэнку.

Он втиснул зад Фрэнка глубоко в грязную лужу. Шипы оставляли на голом заду белые вмятинки.

— Ну, давай, давай, грязееб, — сказал Ленни Метц. — Ты слышал, что тебе сказали: сношайся!

— Прекратите! — заголосила Фрэнни. — Что вы делаете?

Фрэнк, казалось, был больше всех встревожен, увидев ее, но даже и Чиппер Доув не сумел скрыть удивления.

— Ба, кого мы видим, — сказал Доув, но я чувствовал: он отчаянно придумывает, что сказать еще.

— Мы просто делаем ему, как он любит, — повернулся к нам Ленни Метц. — Фрэнк любит трахать всякую грязь, правда, Фрэнк?

— Пустите его, — сказала Фрэнни.

— Мы ничего плохого ему не делаем, — сказал Честер Пуласки, он постоянно смущался из-за своих угрей, поэтому смотрел на меня, а не на Фрэнни; возможно, он не мог видеть ее прекрасную кожу.

— Ваш братец любит мальчиков, — сказал нам Чиппер Доув. — Правда, Фрэнк? — обратился он к нему.

— Ну и что дальше? — сказал Фрэнк.

Он был зол, но не плакал; возможно, он ткнул кому-нибудь пальцами в глаза, возможно, одному или двоим от него и досталось. Фрэнк никогда не сдавался без драки.

— Долбиться в жопу, — сказал Ленни Метц, — это отвратительно.

— Это все равно, что в грязи полоскаться, — сказал Гарольд Своллоу, но, судя по его виду, он с большим удовольствием куда-нибудь убежал бы, а не держал за руку Фрэнка.

Гарольд Своллоу всегда выглядел неуверенно. Как будто он впервые в жизни ночью переходит оживленную улицу.

— Слушай, мы ничего плохого ему не делаем, — сказал Чиппер Доув.

Он снял ногу с задницы Фрэнка и шагнул к нам с Фрэнни. Я вспомнил, что тренер Боб всегда говорил, что травмы колена опаснее всего, и задумался, сумею ли я выбить Чипу Доуву коленку, прежде чем он разделает меня под орех.

Не знаю уж, о чем думала Фрэнни, но она сказала Доуву:

— Я хочу поговорить с тобой. Один на один. Я хочу побыть с тобой наедине прямо сейчас, — сказала она ему.

Гарольд Своллоу фыркнул таким странным носовым тоненьким смешком, как могла бы фыркнуть только вальсирующая мышь.

— Ну что же, это возможно, — сказал Доув Фрэнни. — Конечно, мы можем поговорить. Наедине. В любое время.

— Сейчас, — сказала Фрэнни. — Я хочу или сейчас, или никогда, — сказала она.

— Ну хорошо, сейчас, — сказал Доув.

Он глянул на своих товарищей по команде и закатил глаза. Честер Пуласки и Ленни Метц выглядели так, будто умирали от зависти, а Гарольд Своллоу нахмурился, уставившись на зеленое пятно от травы на своей футбольной форме.

Это было единственное пятно на нем: маленькое зеленое пятнышко там, где он в своем полете слишком близко наклонился к земле. А может быть, он нахмурился потому, что распластавшееся тело Фрэнка закрывало ему вид на ноги Фрэнни.

— Отпустите Фрэнка, — сказала Фрэнни. — И пусть остальные идут в спортзал, — прибавила она.

— Конечно, мы его отпустим, — сказал Доув. — Мы и так это сейчас собирались сделать, правда? — сказал он; квотербек давал сигнал своей команде.

Они отпустили Фрэнка. Фрэнк поднялся на ноги, стараясь прикрыть свое интимное место, облепленное густым слоем грязи. Он со злостью, не говоря ни слова, оделся. В это мгновение я больше боялся его, чем кого-либо другого; остальные, во всяком случае, делали то, что им было сказано, — семенили по тропинке к спортивному залу. Ленни Метц повернулся, оскалился и махнул рукой. Фрэнни показала ему — вали, мол. Мокрый Фрэнк протиснулся между мной и Фрэнни и заковылял домой.