Миледи и притворщик (СИ) - Ванина Антонина. Страница 126

Когда младенец появился на свет, я пришла к соседнему шатру, чтобы снять счастливое семейство. Думала, попроситься внутрь, чтобы запечатлеть малыша на груди отдыхающей после родовых мук матери, а увидела, как женщина, еле переставляя ноги, с обвисшим под платьем животом уже суетится и собирает вещи перед отправкой в дорогу, а её малыш лежит завёрнутым в тряпку и заливается плачем.

Я была шокирована, а ещё очень зла на отца семейства, что в это время беззаботно развалился на ковре и ни на что не реагируя, попивал чай.

Хотя, чему я удивляюсь? Я ведь каждый день вижу, как после долгой дороги мужчины отдыхают в своих шатрах, пока женщины варят им еду, собирают верблюжий навоз и редкие веточки кустарников для костра, как вычёсывают верблюдов на шерсть, как тянут огромные бурдюки с водой, ворочают увесистые чаны с едой – в общем, трудятся, не покладая рук и ещё получают тычки и окрики от мужей и отцов за свою нерасторопность.

– Почему здесь женщины работают больше, чем мужчины? – спросила я Иризи. – Разве это справедливо?

– Так ведь мужчины ведут всю ночь караван. Они так устают.

Устают от езды на верблюдах? А женщины что, не на верблюдах едут? Всё с Иризи ясно, в душе она такая же приверженка патриархата, как и гаремные дивы. Тоже готова признать верховенство мужчин, правда, не над собой.

Пришлось мне обратиться с тем же вопросом о царящей вокруг несправедливости к Шанти, на что он ответил:

– Это старый обычай. Так было испокон веков. Женщина хранит домашний очаг, занимается скотом и садом, а мужчина в это время наготове, вдруг враги нападут на деревню или караван и надо будет обороняться.

– Ясно. А сейчас на нас кто должен напасть?

На это Шанти лишь пожал плечами и многозначительно произнёс:

– Только богам ведомо, что может случиться в следующий миг.

Ну да, а что я хотела услышать от сарпальского мужчины, пусть даже и с половиной тромской крови?

Я даже была готова обидеться на Шанти за его ретроградность, если бы не видела каждый день, что он постоянно чем-то занят и в шатре с чашкой чая не отлёживается. То он варит обед и ужин псу, то чистит посуду, то подшивает что-то, то строгает колышки для привязи верблюдов, то пытается навязать свою помощь Иризи в знак примирения, а когда не получается, идёт помогать старой сгорбившейся жене гончара таскать мешки с навозом.

Последнее меня особенно умиляло. А ведь во всём караване я больше не видела мужчин, кто готов был помочь маленьким слабым женщинам. Разве что молодые холостые парни молодым незамужним девушкам, но это совсем другая история.

Шанти же часами ходил за старушкой и всякий раз, когда она натыкала на палку верблюжий кизяк, он открывал мешок, куда она и складывала свою добычу. Попутно они всё время о чём-то болтали, Шанти с неподдельным вниманием слушал старушечьи истории, а я смотрела на них и думала: может в этой старушке Шанти видит свою несчастную одинокую мать? Сейчас она далеко, и с ней нет никого рядом, потому Шанти чувствует свою вину и пытается подарить сыновью любовь хоть кому-то, кто отдалённо напоминает ему мать.

Помимо фоторепортажа о буднях обитателей каравана я продолжала снимать виды городов и деревень, что встречались на нашем пути. Чего только я не увидела за это время, и чего только не запечатлела на камеру. Например, Башни Покоя, над которыми непрестанно кружат стервятники, ведь на верхней площадке лежат тела почивших горожан, которые не на чем сжечь и некуда закопать. Здесь любят приговаривать, что птицы уносят почивших прямиком в Небесный Дворец на пир богов. На самом деле птицы просто склёвывают мёртвые тела. Всё как в Жатжайских горах, только более эстетично и таинственно.

Кроме башен мне довелось снять опрокинутую и побитую кирками статую некоего божества. Шанти сказал, что не так давно власть в городе сменилась, потому старые боги были свергнуты, чтобы уступить свои постаменты для новых идолов.

И не только разломанные статуи встречались нам на пути, но даже порушенные города. Шанти подолгу уговаривал сначала Леона, а потом и Чензира отклониться от маршрута, чтобы посмотреть на них. Я же всегда была готова к съёмкам необычных мест, потому и не возражала провести лишних четыре часа в дороге ради серии снимков древних руин.

На месте очередной груды каменных блоков, как сказал Шанти, некогда стоял город, где много столетий назад сектанты убили любимого внука сатрапа. За это он приказал стереть город с лица земли, что и было исполнено. Всё, что от него осталось, так это раскиданные по пустоши каменные блоки с высеченными на них надписями, но не на сарпальском языке, а выполненные каким-то архаичным рубленым алфавитом.

– Смотри, какой камень, – в который раз подзывал меня Шанти, пока я делала снимки руин. – Необычный. И надпись странная.

Не знаю, что может быть странного и необычного в заурядном сером камне, но только из уважения к Шанти я сделала снимок так, чтобы поразившие его надписи попали в кадр.

Я заметила, что он рвался навстречу очередным руинам с большей охотой, чем к очередному храму Азмигиль, что на нашем пути встретились лишь в городке под названием Гурамия. Это местечко запомнилось мне только забавным происшествием, когда на постоялом дворе наши верблюды решили подраться с местными конями за охапки сена возле поилок. В принципе, я могла их понять – коней на постоялых дворах всегда кормили лучше, чем верблюдов, ведь верблюд может несколько дней потерпеть без обильной пищи, так пусть потерпит ещё и покормится в следующем городе, где выросло больше травы. А в следующем городе рассуждали примерно так же, и верблюды покидали его снова голодными. Неудивительно, что в конце концов случился бунт. Правда теперь объеденными стали кони – травы и сена от одного города к другому больше не становилось.

Здешние города вообще поражали своей мрачностью и безысходностью. Виною всему иссыхающие колодцы и острый дефицит воды. Если целыми днями горожане прятались от зноя в своих домах и выбирались на улицу лишь после заката, чтобы у городского колодца получить свою порцию воды, то крестьянам в деревнях приходилось туго.

В один из дней наш караван проходил мимо хлопкового поля, что раскинулось у подножия безжизненных гор. Сотни женщин и детей тащили по сухой земле меж рядов засохших кустов тюки с ватными комками внутри. Лица их были закрыты платками от вздымающейся в воздух пыли, пальцы – исколоты жёсткими листьями и коробочками растений, которые приходится вскрывать, чтобы добыть заветный кусочек хлопка. Как только таких кусочков набирался целый тюк, женщины и дети тащили свои улов к телегам, где гордо восседали беззаботные мужчины, чтобы взвесить урожай и погрузить его в обоз.

– Шанти, – поразилась я, – откуда здесь вода? Как эти люди вырастили целое поле хлопка, если земля здесь превратилась в пыль?

– Это сейчас она высохла, а несколько дней назад между кустов по ложбинкам текли ручейки воды. Сейчас её перекрыли, чтобы хлопок засох, а коробочки сами собой вскрылись. Так всегда делают перед сбором урожая.

– Ясно. А где источник воды, которая текла по каналам между кустами?

– В горах, – махнул он рукой на восток. – Хочешь посмотреть?

Разумеется, я хотела. Аккуратные каналы по периметру поля, перекрытые дощечками, привели нас к склону горы, откуда из прорытого вглубь горизонтального туннеля стекал скромный водопад, что наполнял небольшой пруд и ответвляющуюся о него оросительную сеть влагой. Тот туннель, как сказал мне Шанти, уходит на много километров вглубь горы навстречу подземным водам. Такие сооружения есть в каждом городе и деревне Сахирдина, без них в пустыне невозможна жизнь. Многие поколения рабочих высекали эти подземные штольни и продолжают углублять их по сей день, лишь бы найти подземные воды, что с каждым годом только иссякают. Если однажды рабочие не смогут продолбить кирками путь для новых потоков, полям и деревне быстро придёт конец.

Этот рассказ взбудоражил меня. Я попросила разрешение залезть в туннель, уговорила привести к горному склону рабочих с кирками, чтобы они продемонстрировали свой нелёгкий труд в борьбе с засухой. Ведь именно об этом просил меня визирь, когда отправил с караваном на юг Сахирдина – показать сытым северянам ежедневное сражение сарпальцев со стихией во имя жизни и воды. То, что у нас запросто затекает через водопровод в любую квартиру, здесь великое сокровище, которому нет цены.