Бандит (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович. Страница 45

А тут еще и девица устроила «пихульки», как кот, который не желает, чтобы его сейчас держали «на ручках». Она мычала, стонала, пихала меня в грудь кулаками, и похоже что совершенно не понимала, где находится и что сейчас нужно делать.

Мда…добрые дела, как известно, абсолютно наказуемы. А еще — инициатива всегда имеет инициатора. Это чеканные армейские истины, которые знает любой, хотя бы месяц отслуживший в армии человек.

Я вышел из кучи дерьма, матерясь и шипя сквозь зубы, а потом ничтоже сумняшеся, примерился, и врезал девушке по скуле, предварительно положив ее на землю возле толстенного дерева (по-моему шелковица, там все было усеяно ягодами). Бил не сильно, не для того, чтобы сломать или убить (боже упаси!), но резко, так, чтобы ее мозг (если он вообще есть у нее в черепной коробке) сотрясся, и как следствие — пошел на перезагрузку.

На какое время она вырубилась — я точно знать не могу, потому не стал терять времени, подхватил ее в прежнем режиме, и прижав к себе, как можно быстрее пошел по улице, уходя от центральной магистрали и пытаясь сообразить — как лучше выйти к нужным мне кварталам.

Этот поход я наверное буду вспоминать до конца своих дней. Это было просто ужасно. Девчонка оказалась невероятно, неподъемно тяжелой и неудобной к переноске! Она была голой, а значит, скользила в моих руках и все время норовила сползти на землю. Я нес ее как маленького ребенка, прижав к себе, но вес ее не менее сорока килограммов, а для меня, едва только поднявшего на ноги и накачавшего мышцы дальние кроссы с таким обременением были еще событием запредельным. Тяжело мне было, ох, как тяжело! Ведь приходилось идти быстро, но еще и так, чтобы никто не заподозрил наличия у меня на груди голой девицы в бессознательном состоянии.

Кстати сказать, мне еще дважды приходилось вырубать эту на удивление шуструю девушку, собиравшуюся очнуться в самый что ни на есть неподходящий момент — когда мы пересекали какую-нибудь людную улицу. Однажды чуть не попался — девица очнулась как раз тогда, когда мимо меня проезжала здоровенная черная карета с золотым гербом — очнулась, и высунула свою голову «из меня». Один из шестерых всадников в золоченых доспехах, что сопровождали карету (то ли почетный эскорт, то ли телохранители, то ли все вместе взятое) удивленно на меня оглянулся, но я в это время уже повернулся у нему спиной и пошел в узкий переулок, попавшийся на удивление вовремя. Всадник к моему облегчению строя нарушать не стал, и скоро цокот копыт растаял в дымной городской дали. Ну а я даже с некоторым удовлетворением двинул девице по сусалам. Завтра половина ее лица точно будет выглядеть сплошным синячиной. Однако это гораздо лучше, чем валяться на мостовой с переломанной шеей или раздавленной головой.

До дома добрался наверное часа за три, может даже больше. Так по крайней мере мне показалось. Я уже потерял счет минутам и часам, когда показался мой темный убогий домик, и когда я вошел во двор и подошел к двери дома — со стоном выпустил из рук спасенную черт знает кого, опустился на землю рядом с ней, тяжело дыша и мечтая только об одном — доползти сейчас до колодца, набрать воды в деревянную бадью, что стоит рядом с ним, а потом смыть с себя уличное дерьмо и липкий пот, который пропитал мою одежду так, будто я попал под хорошенький такой летний теплый ливень.

Посидев так минут пять, я поднялся и не обращая внимания на попискивающую девицу, пошел исполнять это самое свое сокровенное желание. Прямо на ходу разделся, сбрасывая с себя мокрую одежду, и минут двадцать наслаждался, поливая себя холодной водой и натираясь мочалкой, сделанной из надранного с деревьев лыка. Мыла тут у колодца не было, но идти в дом грязным мне очень не хотелось.

Затем я прополоскал одежду, вымывая из нее пот, и напоследок уже занялся своими загаженными сапогами. И это было хуже всего. Пришлось идти к сортиру и вымывать сапоги прямо над благоухающим «очком». Воняло…это не передать. Но загаживать площадку перед домом я не хотел.

Отмыв сапоги, поставил их сушиться, снова вымылся, и тут все-таки вспомнил о спасенной мной жертве торгашей, ради которой я собственно и претерпел такие страдания. Вот честно — у меня будто память отшибло, забыл про нее, да и все тут! Привык что кроме меня в доме больше никого нет, вот и…хмм…в общем, слегка лажанулся.

Посмотрел, и…сердце екнуло. Девушки возле крыльца дома не было. Обнаружилась моя пропажа возле ворот — она пыталась открыть задвинутый тяжелый запор, повиснув на нем как старая мочалка, выброшенная на помойку и зацепившаяся за ветку дерева. Грязная, в синяках, со спутанной копной волос — девушка выглядела так жалко, так убого, что даже у меня, видавшего виды старого циника сжалось сердце и застучало в висках. Как же можно довести девушку до такого состояния?! Что могло случиться, чтобы такая, довольно-таки симпатичная девица дошла до последней черты и пробавлялась кражами, и…чем еще?

Нет, на девушку низкой социальной ответственности она точно не походила. Если бы зарабатывала этим самым местом — была бы вполне сыта и благополучна. И ей не надо было бы красть с решетки торговки кусок мяса, рискуя при этом лишиться здоровья и самой жизни.

Девушка простонала, сползла за землю и тихо зарыдала. Потом оглянулась, увидела меня, ойкнула, и хриплым, сорванным голосом сказала:

— Не подходи! Не походи, гадина! Как я вас всех ненавижу, как я вас ненавижу!

Я хмыкнул, пожал плечами, и тут вдруг обнаружил что стою перед девицей совершенно голым — одежда моя сохнет, и опять же — мое нынешнее отшельничество сыграло со мной эту самую шутку — забыл, что дома теперь не один и надо мне как-то прикрывать свой так сказать срам. Впрочем — какое это имело значение? Голая, парализованная, можно сказать практически умершая девушка — с какой стати ее должно волновать, как выглядит то, кто и в каком виде стоит перед ней на земле? Как говорится — ты о другом сейчас думай, совсем о другом!

Видимо мои мысли как-то ей передались, потому что она судорожно вздохнула и уже более-менее нормальным голосом спросила:

— Ты кто?! Где я?! Что со мной случилось?! У меня ноги не ходят! Понимаешь?! Ноги не ходят!

И в глазах ее разлилась такая паника, такой ужас, что я невольно поморщился. Да, в этом мире нет места инвалидам, особенно — безногим инвалидам. Тут нет социальных работников, нет пенсий, нет врачей, нет просто добрых людей, которые возьмут на содержание жалкую, никому не нужную калеку. И что ей тогда остается делать? Умереть, и больше ничего. Чтобы сразу, чтобы не мучиться, ползая в нечистотах на улицах этого жестокого, злобного города.

— Я Келлан — сказал я как можно мягче — Сейчас я возьму тебя на руки и отнесу к колодцу. Там вымою, потом отнесу в дом. Не бойся, ничего плохого я тебе не сделаю. Это я тебя спас от торговца и принес сюда. Это мой дом. Я не буду тебе рассказывать — кто я такой, чем занимаюсь, и вообще…это не твое дело. Но, хорошая новость — по крайней мере, в ближайшее время ты голодать не будешь.

— Зачем? — спросила девушка, глядя на меня темными глазами с зелеными крапинками.

— Что — зачем? — не понял и удивился я.

— Зачем ты меня спас? Зачем принес сюда? Насиловать? Или ты меня съешь?

Я невольно расхохотался, а когда приступ глупой смешливости прошел, вытирая слезы, сообщил девице, что я молоденькими девушками не питаюсь. Как впрочем и старыми девами. Принес сюда потому, что не мог оставить ее валяться на мостовой. А спас…да кто знает, зачем я ее спас! Наверное потому, что дурак. Такой вот непроходимый дурак.

Но дурак я очень чистоплотный, а потому — ей придется подчиниться и отправиться вместе со мной к колодцу. Нет, вымыв ее, я не буду насиловать это юное тело. Даже если бы оно было абсолютно чистым и здоровым — я не насилую женщин, и не насилую мужчин. И даже коз, гусей, и лошадей. Женщины мне дают и так, и гораздо более красивые, чем она. А если девица, имени которой я пока так и не услышал, хочет оказаться под крышей дома и съесть что-то сытное — ей придется подчиниться, и возможно, что и лишиться своих пышных сальных волос. Так как насекомых, которые обитают в таких грязных волосах, я на дух не переношу и жестоко, зверски их искореняю. Так что пусть терпит и смирится. Все плохое, что с ней могло случиться — уже случилось. Теперь будет только хорошее.