Правила Дома сидра - Irving John. Страница 108

– Прекрасно. Только очень занята.

– Догадываюсь чем, – сказала Дебра Петтигрю.

В котельной под омаровым садком Рей Кендел сооружал собственную торпеду.

– Для чего? – спросил Гомер.

– Просто хочу узнать, могу ли я сам ее собрать.

– А в кого будете стрелять? И из чего? – допытывался Гомер.

– Самое главное для этого – гироскоп, – сказал Рей. – Выпустить торпеду нетрудно. Труднее поразить цель.

– Этого я не могу понять, – признался Гомер.

– А я вас. Вот вы хотите посадить сад для приюта. Похвально. Но вас здесь не было пять месяцев, а моя дочь не могла вырваться на день, повидаться с отцом, очень занята. Я этого тоже не понимаю.

– Мы приедем, когда зацветут сады, – опустив глаза, сказал Гомер.

– Самое прекрасное время года, – только и ответил Рей.

По дороге в Сент-Облако Гомер спрашивал себя, что прячется за уклончивостью и даже холодностью Рея Кендела. Он как бы хотел сказать ему: «Вы от меня таитесь, так знайте, я ни о чем вас расспрашивать не буду».

– Делает торпеду! – воскликнула Кенди, встретив Гомера. – Зачем?

– Поживем – увидим, – ответил Гомер. Д-р Кедр помог им разгрузить саженцы.

– Какие-то они хилые, – сказал он.

– Им еще расти и расти. Они будут плодоносить через восемь-десять лет, – объяснил Гомер.

– Ну, этих яблочек мне не дождаться.

– Яблони сами по себе очень украсят холм.

– Но уж очень они хилые.

Ближе к верхушке холма земля еще плохо оттаяла. Хорошие ямы не получались. На дне собиралась вода, натекавшая сверху – в лесу кое-где лежал снег. Надо бы подождать с посадками, но корни саженцев могут загнить, и от мышей, жди пакости. Его раздражало, что он не может согласовать сроки событий: яблони сажать рановато, а Кенди вот-вот родит. Но управиться с садом до появления младенца просто необходимо.

– Как это я умудрился воспитать в тебе такую скрупулезность? – диву давался д-р Кедр.

– Хирург должен быть скрупулезным.

К середине апреля все ямы были готовы и сад посажен. Гомер работал не разгибаясь три дня; ночью спина так ныла, что он не мог спать, ворочаясь с боку на бок, как Кенди. Наступили теплые весенние ночи, под толстым одеялом было жарко; и когда у Кенди стали отходить воды, они сначала подумали, что это она вспотела.

Гомер отвел Кенди в больничное отделение. Сестра Эдна занялась обычным приготовлением роженицы, а Гомер отправился за д-ром Кедром, ожидавшим в кабинете сестры Анджелы, когда его позовут.

– Этого буду принимать я, – сказал он. – Родному человеку всегда труднее. А отцы в родильной только мешают. Если хочешь, можешь, конечно, быть рядом, только ни во что не вмешивайся.

– Хорошо, – кивнул Гомер, явно нервничая. Это с ним было так редко, что д-р Кедр улыбнулся.

Сестра Эдна возилась с Кенди, а сестра Анджела скребла и мыла, готовя родильную. Гомер уже надел маску, но, услыхав в спальне мальчиков шум, пошел взглянуть, что там приключилось. Один из Джонов Кедров или Уилбуров Уолшей вышел во двор пописать к мусорному баку и вспугнул копающегося в нем большого енота; енот бросился наутек, а мальчишка от страха надул в трусы. Гомер поменял трусы, хотя ему не терпелось вернуться в родильную.

– Ночью писать лучше в доме, – объяснял он всей спальне. – А Кенди сейчас рожает младенца, – добавил он неожиданно для себя.

– Кого? – спросил кто-то.

– Или мальчика, или девочку.

– А как вы его назовете?

– Меня назвала сестра Анджела.

– И меня! – откликнулось несколько голосов.

– Девочку назовем Анджела, – сказал Гомер.

– А мальчика?

– Мальчика – Анджел. Это все равно что Анджела, только без «а» на конце.

– Анджел? – переспросил кто-то.

– Точно, – ответил Гомер Бур и поцеловал одного за другим всех сирот.

– А вы его оставите здесь? – вопрос догнал Гомера уже на пороге.

– Нет, – ответил он невнятно, натягивая маску.

– Что? Что? – закричали сироты.

– Нет, – приспустив маску, громко произнес Гомер.

В родильной было жарко. Никто не ожидал такого резкого потепления, сетки в окнах были еще не вставлены, и д-р Кедр не разрешил их открыть.

Услыхав, что младенца, мальчика или девочку, назовут ее именем, сестра Анджела разрыдалась, потоки слез так и хлынули из глаз, и д-р Кедр велел ей сменить маску. Коротышка сестра Эдна с трудом дотягивалась до лба д-ра Кедра, по которому лил пот. И когда появилась головка, одна капля упала на крошечный висок. Так Уилбур Кедр буквально своим потом окрестил еще не совсем родившегося младенца. А Давид Копперфильд родился в рубашке, вдруг почему-то вспомнилось Гомеру.

Плечики, по мнению д-ра Кедра, немного задерживались. Он взял в обе руки подбородок с затылком и слегка потянул младенца вниз, пока не показалось одно плечико. Тут же появилось второе, и весь младенец вывалился наружу.

Гомер, прикусив губу, одобрительно кивнул. – Анджел! – возгласила сестра Эдна, обращаясь к Кенди, все еще улыбавшейся под действием наркоза.

Сестра Анджела отвернулась, промочив насквозь вторую маску.

И только когда вышел наружу послед, д-р Кедр сказал: «Превосходно», – как всегда говорил в таких случаях. Затем нагнулся и поцеловал Кенди, неуклюже, сквозь маску – куда-то между широко открытыми, уже ясными глазами. Этого он никогда не делал.

Назавтра повалил снег и шел весь день – сердитый апрельский снег, не желающий сдавать позиций. Гомер озабоченно поглядывал на посаженные деревца; тщедушные, присыпанные снегом, они напомнили ему несчастных гусей, которые так неосмотрительно сели отдыхать на подтаявший лед мельничного пруда.

– Перестань волноваться из-за деревьев, – сказал ему д-р Кедр. – У них уже началась своя жизнь.

Так же, как у Анджела Бура, младенца десяти с лишним фунтов, который не был ни сиротой, ни жертвой аборта.

За неделю до мая в Сент-Облаке еще лежал снег, потому что в эти местах сезон весенней слякоти еще не кончился. Гомер отряхивал от снега каждую ветку на деревцах, около одного, особенно хрупкого на вид, он заметил мышиные следы и разбросал по саду отравленные зерна – кукурузу и овес. Тонкие стволы саженцев заключили в металлические сетки. Олени уже успели погрызть верхушки ближайшего к лесу ряда. И еще Гомер поставил в лесу подальше от сада плошки с солью, может, хоть это удержит оленей от набегов на новорожденный сад.

Кенди кормила Анджела грудью, пуповина у него подсохла и отпала, писанька зажила. Обрезание Гомер сделал сам.

– Тебе в этом нужно практиковаться, – сказал ему д-р Кедр.

– Хотите, чтобы я практиковался на собственном сыне? – спросил Гомер.

– Пусть это будет первая и последняя боль, которую ты ему причинишь, – возразил Уилбур Кедр.

Утром в их комнате на стеклах все еще были морозные узоры. Гомер прижал подушечку пальца к стеклу, пока она покраснела, и коснулся Кенди мокрым холодным пальцем. Кенди тут же проснулась – нежные прикосновения к колючему бритому лобку никак не могли ее разбудить.

Гомер и Кенди радовались, что снова спят вместе на одной кровати, что, приютившись между ними, сосет грудь Анджел. Иногда молоко у Кенди прибывало раньше, чем малыш начинал плакать, и оба от этого просыпались. Никогда еще они не были так счастливы. Какая важность, что за неделю до мая небо хмурое и холодное, как в феврале. Что их секрет, доверенный Сент-Облаку, рано или поздно откроется. Впрочем, для многих в Сердечной Бухте и Сердечном Камне никакого секрета уже давно не было. Но жители Мэна не любят никого торопить: придет срок, человек сам во всем сознается.

Каждые два дня Анджела взвешивали и осматривали в провизорской, сестра Анджела вела запись, а д-р Кедр с Гомером по очереди щупали ему животик, проверяли глазки и хватательный рефлекс.

– Признайтесь, – сказала сестра Эдна Гомеру и Кенди во время этой важной церемонии, – вам здесь нравится.

В тот день в Сент-Облаке было около нуля, мокрый снег, шедший с утра, сменился холодным дождем. В тот день у Олив Уортингтон появился свой секрет. Если бы она была уверена, что Гомер и Кенди по одному ее слову вернутся в «Океанские дали», она, возможно, сразу бы поделилась с ними своим секретом, схватила телефонную трубку и позвонила, но жители Мэна не любят это грубое изобретение; во всяком случае, не по телефону сообщать столь важную весть: телефон застает человека врасплох. Другое дело телеграмма; она оставляет время справиться с чувствами. И Олив отправила телеграмму, чтобы дать им на размышление хоть небольшой срок.