Правила Дома сидра - Irving John. Страница 127

У Кенди в руках были щипцы для спаржи, Гомер подумал, что она сейчас швырнет их в него, но она только открывала их и закрывала.

– Уолли меня возненавидит, – промолвила она жалобно.

– Ты мне всегда говорила, что Уолли знает, – сказал Гомер. – И все равно любит тебя.

– А ты меня разлюбил, да? – сказала Кенди. И заплакала в голос. Бросила в Гомера щипцы, прижала стиснутые кулаки к бедрам и до крови прикусила нижнюю губу.

Гомер хотел чистым полотенцем вытереть ей губу, но она оттолкнула его.

– Я люблю тебя, но мы становимся дрянными людьми, – сказал он.

– Мы хорошие люди! – Кенди затопала ногами. – Мы поступаем правильно. Не хотим делать другим больно.

– Мы поступаем, подло – сказал Гомер. – Пора это прекратить.

Кенди в отчаянии взглянула в окно; Уолли у дальнего, глубокого конца бассейна уже не было.

– Поговорим позже, – шепнула она Гомеру, взяла из одного бокала лед и прижала к губе. – Встретимся у бассейна.

– У бассейна не поговоришь.

– Буду ждать тебя в доме сидра, – сказала она, поглядывая на обе входные двери, Уолли мог вкатиться в любую секунду.

– Не лучшее место для встречи.

– Ты просто выйдешь погулять и зайдешь туда. Я тоже так просто выйду. До встречи. Черт бы все побрал! – крикнула Кенди и ушла в туалетную.

Уолли в это время как раз въезжал на террасу.

Хорошо, что туалетная оборудована для Уолли, особенно удобен умывальник – на высоте кресла-каталки, как в детских садах или в Сент-Облаке, вспомнила Кенди. Опустившись на колени, она подставила губы под струю холодной воды.

– Как двигается посуда? – спросил Уолли Гомера, который псе еще мучился с решеткой.

– Решетка сегодня очень грязная.

– Прости, пожалуйста, – искренне посочувствовал Уолли. – А где Кенди?

– Кажется, в туалете.

– А-а, – протянул Уолли и покатил в угол кухни, где на полу валялись щипцы и несколько сломанных стеблей спаржи. Наклонился, поднял щипцы и подал их Гомеру.

– Поедем посмотрим последнюю пару подач, – предложил Уолли. – Оставь эту чертову посуду. Кенди домоет. – Уолли выкатился во двор и стал ждать Гомера с машиной.

Поехали в джипе Кенди, опустив верх, кресло-коляску не взяли: играют дети, можно подъехать к самой штрафной черте и смотреть игру из машины. Городок очень гордился освещением на стадионе; хотя, конечно, глупо, что дети так поздно играют, завтра рано вставать, да и площадка не очень ярко освещена; мячи, улетающие за черту, теряются: те, кто ростом не вышел, с трудом берут высокие подачи. Уолли любил смотреть, как играют дети. Когда Анджел играл, он не пропускал ни одной встречи. Но Анджел уже вырос, и игра малышни казалась ему нестерпимо скучной.

Когда они подъехали, игра, к счастью (Гомер терпеть не мог бейсбол), подходила к концу. Подавал красный, весь в поту, толстячок, между подачами он явно тянул время, ждал, наверное, полной темноты (или отключения света), чтобы принимающий пропустил мяч.

– Знаешь, о чем я только жалею? – спросил Уолли.

– О чем? – спросил Гомер, страшась услышать ответ. Может, о том, что не может ходить? Или любить Кенди?

Но Уолли неожиданно ответил:

– О том, что не могу летать. Об этом я жалею больше всего. – Он глядел не на игру, а поверх высоких электрических мачт, куда-то в темное небо. – Быть над всеми и всем. В небе.

– А я никогда не летал, – сказал Гомер.

– Боже, ведь это правда, – искренне удивился Уолли. – Ты действительно никогда не летал. Тебе очень понравится. Надо это организовать. Анджел тоже будет в восторге. – И прибавил: – Вот чего мне больше всего недостает в жизни.

По дороге домой Уолли потянулся к переключателю скорости и перевел на нейтральную.

– Заглуши на секунду мотор, – сказал он Гомеру. – Давай немного проедемся так.

Гомер выключил мотор, и джип бесшумно покатил дальше.

– А теперь погаси фары, – попросил Уолли, – всего на секунду.

Гомер подчинился. Впереди виднелись освещенные окна «Океанских далей»; оба так хорошо знали дорогу, что ехали в темноте, не опасаясь; но тут деревья загородили огоньки, машина подпрыгнула на незнакомом ухабе; им на миг показалось, что они потеряли направление, съехали с дороги и сейчас врежутся в дерево. И Гомер тут же включил фары.

– Вот так и в небе, – сказал Уолли, когда они свернули на подъездную дорогу и впереди в свете фар замаячило его инвалидное кресло.

Взяв Уолли на руки, Гомер понес его к креслу. Уолли обнял его за шею.

– Не думай, старик, что я не ценю все, что ты для меня сделал, – сказал он, когда Гомер осторожно усаживал его в кресло.

– Да будет тебе, – сказал Гомер.

– Нет, это очень серьезно. Я-то знаю, что ты для меня сделал. Никак не могу выбрать момент сказать, как я тебе благодарен. – С этими словами Уолли громко поцеловал Гомера куда-то в переносицу.

Гомер в явном смущении выпрямился.

– Это ты, Уолли, сделал для меня все в жизни, – сказ. он.

Но Уолли только махнул рукой.

– Это несравнимые вещи, – сказал он, и Гомер пошел ставить на место джип.

Перед сном Гомер пошел поцеловать Анджела.

– Ты вообще-то можешь больше не приходить ко мне каждый вечер, – сказал Анджел.

– Я прихожу не по обязанности, а потому что мне очень приятно.

– Знаешь, о чем я думаю? – спросил Анджел.

– О чем? – сказал Гомер, опять со страхом ожидая ответа.

– Я думаю, что тебе надо завести подружку, – немножко помявшись, отвечал Анджел.

– Вот когда ты обзаведешься подружкой, тогда, может, и я решусь, – рассмеялся Гомер.

– И у нас будут парные свидания, – сказал Анджел.

– Я буду сидеть сзади, – подхватил шутку Гомер. – Конечно, я очень люблю водить машину.

– Мы с тобой не долго проедем. Ты очень скоро захочешь остановиться.

– Это уж точно, – веселился Анджел. – Пап, – вдруг сказал он, – а Дебра Петтигрю была такая же толстая, как Мелони?

– Да нет! – ответил Гомер. – Были признаки, что она станет со временем пышкой. Но тогда ей было далеко до сестры.

– Трудно себе представить сестренку Толстухи Дот тоненькой.

– А я и не говорю, что она тоненькая, – сказал Гомер, оба опять рассмеялись, и Гомер, улучив минуту, чмокнул сына в переносицу, как его только что поцеловал Уолли. Прекрасное место для поцелуя – Гомеру очень нравилось, как пахнут волосы Анджела. – Спокойной ночи. Я очень тебя люблю, – сказал Гомер.

– И я тебя люблю, пап. Спокойной ночи, – сказал Анджел, а когда Гомер был уже у двери, вдруг спросил: – Что ты любишь больше всего на свете?

– Тебя. Больше всех на свете я люблю тебя.

– А после меня кого?

– Кенди и Уолли, – ответил Гомер, стараясь слить два имени в одно слово.

– А потом?

– Потом доктора Кедра и всех в Сент-Облаке.

– А что ты сделал в жизни самое лучшее? – спросил Анджел отца.

– Завел тебя.

– А что на втором месте?

– Познакомился с Кенди и Уолли.

– Это было давно?

– Очень.

– А еще что? – настаивал Анджел.

– Спас женщине жизнь, – сказал Гомер. – Доктора Кедра не было. А у нее начались припадки.

– Ты мне рассказывал. – Анджела не трогало, что отец был когда-то блестящим помощником д-ра Кедра. Разумеется, про аборты Гомер ему не рассказывал. – Ну, а еще что? – допытывался он.

Сейчас бы и надо все ему рассказать, подумал Гомер. А вместо этого скучным голосом произнес:

– Больше ничего. Я не герой. И ничего выдающегося в жизни не сделал. Даже ни вот столечко.

– Это не страшно, – утешил его сын. – Спокойной ночи

– Спокойной ночи, – ответил Гомер.

В кухне никого не было. Ушли спать оба или Уолли лег один неизвестно, дверь в спальню закрыта и светлой щелки под дверью нет. Но лампа на кухне горит, и снаружи перед домом свет не погашен. Гомер пошел в контору павильона посмотреть почту. Увидев в конторе свет, Кенди поймет, где он. В дом сидра он зайдет на обратном пути, оставив в конторе свет; Уолли подумает, что Гомер или Кенди там заработались.