Правила Дома сидра - Irving John. Страница 71

– Привет! – вдруг нелепо сказал толстяк.

– Кому привет-то, парень? – спросила Мелони.

Вдруг резко опустила ремень и хлестнула пряжкой ему по голени, где из-под завернутых джинсов виднелась дряблая кожа. Мужчина согнулся, пытаясь руками прикрыть голые ноги, но Мелони, размахнувшись, ударила его пряжкой по лицу. Он охнул и сел и, схватившись за щеку, обнаружил глубокую рану длиной с сигарету. Не успел он сообразить, что происходит, как пряжка со всей силой опустилась на переносицу. Яркая вспышка боли ослепила его. Одной рукой он пытался защитить голову, другой – схватить Мелони. Но она легко уворачивалась и била его куда попало, водитель прижал колени к груди, уже обеими руками защищая голову. Какое-то время пряжка кромсала ему спину. Наконец Мелони перестала бить пряжкой. По ногам и спине заходил другой конец ремня. Казалось, она никогда не остановится.

– Ключи в машине, парень? – спросила она между ударами.

– Да! – прохрипел толстяк.

Напоследок Мелони хлестнула его еще раз-другой и пошла через дорогу, через сад, шлепая ремнем по яблоням – наловчилась им действовать.

Человек, которого звали Чарли, вроде пришел в себя, но не шевелился и не открывал глаз.

– Она ушла? – немного спустя спросил толстяк.

Он тоже не двигался, сидел зажмурившись и боялся открыть глаза.

– Кажется, да, – ответил Чарли, но ни один не шелохнулся, пока не послышалось тарахтение мотора.

Мелони вдруг подумалось: спасибо д-ру Кедру, что нашел ей тогда работу и она выучилась водить машину. Но тут же забыла о нем, развернула грузовик и поехала обратно к яблочному павильону. Старший воззрился на нее с изумлением.

В присутствии женщин, делающих ценники, она рассказала, как два работника хотели ее изнасиловать. Толстяк оказался мужем одной из них. Мелони настаивала, чтобы насильников уволили.

– А их работу буду делать я. Одна за двоих, быстрее и лучше. Не то вызывайте полицию, – прибавила она. – Я расскажу, как они на меня напали.

Жена толстяка побледнела и слушала молча. Но ее напарница опять сказала:

– Да ведь это бродяжка. Чего ее слушать?

– Бродяжка? – разъярилась Мелони. – А я могу делать еще кое-что. Лучше, чем ты. Думаю, ты на спине тьфу, дерьмо. – С этими словами Мелони стегнула ремнем в сторону женщин – те отскочили как ошпаренные.

– Эге! Да ведь это ремень Чарли, – удивился старший.

– Точно, – сказала Мелони и вдруг, вспомнив Гомера, чуть не расплакалась. – Чарли его потерял, – добавила она. Пошла к грузовику, взяла из кузова свой узел – вещи, завернутые в пальто миссис Гроган, – и затянула его ремнем.

– Я не могу уволить этих парней, – сказал старший. – Они работают здесь всю жизнь.

– Тогда вызывай полицию.

– Смотри-ка, она смеет тебе приказывать, – сказала жена толстяка.

– Молчи, дерьмо. Никому я не приказываю, – огрызнулась Мелони.

Старший подумал немного и разрешил Мелони остаться. Жить она будет в доме, где делают сидр.

– Не знаю, захочешь ли ты остаться здесь, когда приедут сезонники. Иногда они берут с собой жен и детей. Но если в бригаде будут одни мужчины, ты вряд ли останешься. Они все негры.

– Сейчас я, во всяком случае, останусь, – сказала Мелони, оглядывая незнакомую для себя обстановку.

Ферма «Йорк» была меньше и беднее «Океанских далей». В доме, где делают сидр, меньше кроватей, не так удобно и чисто. Видно, о сезонниках никто особенно не заботился. Не было здесь Олив Уортингтон. Резко пахло яблочным уксусом, стены вокруг пресса заляпаны высохшим яблочным жмыхом. В кухне, вместо плиты, большая электрическая плитка, из-за которой часто вылетали старые пробки. У насоса, дробилки и тусклых лампочек под потолком был другой щит с пробками. В холодильной камере освещения не было, так что плесень в глаза не бросалась.

Но Мелони здесь явно понравилось. В Сент-Облаке ей приходилось наводить порядок в заброшенном жилье.

– А эта ферма «Океанские дали»? Зачем она тебе? – спросил старший.

– Я ищу любимого, – ответила Мелони.

У нее есть любимый? Такое трудно себе представить, подумал старший. И пошел посмотреть, что с пострадавшими. Толстяка жена успела свозить в больницу, но перестала с ним разговаривать (и будет злиться на него еще три месяца). Он довольно спокойно говорил о наложенных швах, но сильно разволновался, узнав, что Мелони остается на ферме, во всяком случае на время сбора яблок, и будет жить в сидровом доме.

– Как ты мог оставить ее, – кричал толстяк. – Она же убийца!

– А зачем ты к ней приставал? Будешь приставать – уволю. Я еле ее утихомирил, – развел руками старший.

У толстяка был сломан нос, в общей сложности ему наложили сорок швов: тридцать шесть на лицо и четыре на прокушенный язык.

С человеком, которого звали Чарли, возни было меньше – зашили всего четыре раны на укушенном ухе. Но зато, прыгнув на его, Мелони сломала ему два ребра, да еще от ударов он заработал сотрясение мозга. А в пояснице начались такие боли, что в сезон он не смог лазить по лестнице собирать верхние яблоки.

– Господи, спаси и помилуй, не хотел бы я встретиться с ее дружком, – сказал Чарли старшему.

– Держись от нее подальше, – посоветовал тот.

– А мой ремень у нее? – спросил Чарли.

– Заведешь с ней разговор о ремне – уволю. Купи себе новый.

– Да я к ней на пушечный выстрел не подойду, не то что ремень просить. А что, она сказала, ее дружок тоже сюда приедет? – спросил он старшего.

– Раз она его ищет, – ответил тот, – значит, он ее бросил. Испарился и адреса не оставил. Помоги ему Бог! – И потом еще несколько раз повторил шепотом последнюю фразу.

– Будь у тебя такая женщина, ты бы разве ее не бросил? – спросила женщина, назвавшая Мелони бродяжкой.

– Во-первых, у меня такой женщины быть не может. А во-вторых, если бы была, я бы ее никогда не бросил. Побоялся.

Мелони лежала в сидровом доме на ферме «Йорк», недалеко от бухты Йорк, западнее Оганквита. От Гомера ее отделяли сотни миль широкой полосы побережья. Мелони слушала возню мышей: то шмыгают туда-сюда, то грызут что-то. Одна рискнула взбежать к ней на матрас. Взмах ремня – и мышь, перелетев через четыре кровати, шмякнулась о стену. Пряжка перебила ей хребет. Мелони встала, подобрала трупик, воткнула в него острый кончик карандаша, а тупой вставила в щелку между планками перевернутого ящика, который служил прикроватной тумбочкой, и передвинула ящик к изножью. Пусть трупик будет предупреждением для остальных. И правда, мыши на какое-то время угомонились. Мелони лежала одна в пустом доме и читала «Джейн Эйр», а за окнами в темном саду на ветках незримо наливались яблоки.

Она два раза перечитала абзац в конце двадцать седьмой главы. «Несбыточные мечты, построенные на песке решения, – вот и все, что у меня осталось, вот с чем пускаюсь я странствовать».

Мелони закрыла книгу, выключила свет и легла на спину. Острый запах яблочного уксуса наполнял ее широкие ноздри. Гомер Бур дышит таким же воздухом, подумала она. Перед тем как заснуть, Мелони прошептала: «Спокойной ночи, Солнышко», – хотя слышали ее только мыши.

На следующий день в Сердечной Бухте пошел дождь. Лило по всему побережью – от Кеннебанкпорта до бухты Рождества. Дул северо-восточный ветер, такой сильный, что даже тяжелые, намокшие флаги на яхтах, стоявших у причала, поднимались под его порывами и вытягивались в сторону берега. Мокрые полотнища флагов хлопали на ветру с монотонным, глухим звуком, и в такт ему, так же ровно и монотонно, ударялся о старые покрышки у края причала катер Рея Кендела.

Рей лежал под трактором в амбаре номер два; то ремонтировал глушитель, то спал. Здесь, под большой знакомой машиной, спалось особенно хорошо. Ноги Рея торчали из-под трактора, порой он распластывался в такой странной позе, что можно было подумать, будто тяжелая машина раздавила его и он уже мертв. Случалось, кто-нибудь из работников замечал это и испуганно спрашивал: «Рей? Это ты там?» Рей Кендел пробуждался ото сна, возвращался в действительность, как д-р Кедр со своих эфирных небес, и отвечал: «Да. Это я. Я здесь». – «Работаешь?» – спрашивал обеспокоенный собеседник. «Ага, – отвечал Рей. – Работаю. Все в порядке».