Король долины - Ирвинг Клиффорд. Страница 41

Брачную ночь они провели в номере отеля. Гэвин просто испугал ее своей страстью. Она была невинной и, конечно, испытывала скованность и робость. Но супруг, несмотря на весь пыл, старался быть кротким и сдерживал себя. Он преклонялся, он был терпелив, это ей льстило — и к утру боль и смущение уже забылись.

Не то чтобы она получила удовольствие, занимаясь с ним любовью, ничуть — она просто мирилась с этой необходимостью. Однако она хотела любить его, она старалась. Она даже догадалась изобразить удовольствие. И тут же обнаружила, что это очень на него действует… Еще она заметила, что в минуту страсти его охватывает какое-то ослепление: он едва осознавал ее присутствие в этот миг. Потом она уяснила, что, если постараться и угодить ему (а чувство супружеского долга облегчало эту задачу), если позволить ему делать с ней все, что он хочет, то он будет доволен. «Тебе хорошо было?» — спрашивал он потом, а она улыбалась, кивала в ответ, нежно целовала его в губы… хотя вовсе не понимала, что он имеет в виду и что она должна чувствовать. Он же, гордый собой, успокаивался и вскоре засыпал. Ладно, думала она, сейчас медовый месяц, я его жена и должна уступать его желаниям, ночью я раба. Ночь принадлежит ему… и тут она делала законный вывод: зато день — мой.

Впрочем, было две или три ночи, когда она теряла власть над собой и отвечала ему с такой страстью, которой сама же потом пугалась. Казалось, он извлекает что-то из нее наружу, что-то укрытое так глубоко, что она тревожилась из-за этого куда больше, чем из-за своей стеснительности. В те ночи она слышала себя как бы со стороны. Слышала, как, совершенно забывшись, кричит — грубо, вульгарно. Чей это голос? Откуда? Из каких глубин? И она чувствовала, как что-то пробуждается в самых дальних тайниках её существа. В такие ночи она любила его больше всего, с незнакомой материнской страстью. Она ворковала над ним и гладила его по худой спине, пока он не засыпал. Но он этого не замечал! Он не чувствовал разницы! Это озадачивало ее, обижало до боли, однако она была слишком неопытна, чтобы понять, почему. А оттого, что он не обращал на нее внимания, она любила его еще больше — за то, что он умел пробудить в ней ответные порывы, так изумлявшие ее.

Солнце нещадно палило сквозь легкую дымку. В долине все деревья стояли в цвету, вбирая тепло земли и солнца. С ветки на ветку порхали малиновки и пустельги, и своим гамом нарушали тишину. Груши и миндаль возносили к небу густые грозди белых цветов, а яблони втыкали в горизонт острые красные бутоны. Воздух был свежий и душистый. Из дилижанса, катящегося вниз по склону холма, долина казалась ковром, затканным розовыми, лиловыми и кремовыми узорами. Лорел раздвинула занавески, высунулась в окошко.

— Боже! Да это сад! — воскликнула она в восхищении.

— А разве я тебе не говорил? — щеки Гэвина зарделись от удовольствия. Он прижал ее руку к губам. Вот об этом он и мечтал… но это уже не мечта, вот она, рядом с ним, наяву, из плоти и крови! Она поспешно улыбнулась:

— Да-да, ты говорил…

И вновь повернулась к окошку, наблюдая, как проносятся мимо деревья и кусты; потом тут и там замелькали коровы, их белые и коричневые бока, потучневшие на сочных молодых травах, лоснились на солнце. Гэвин следил за ее лицом и сам молодел, видя этот чисто детский восторг.

Моя королева! Моя королева, — беспрестанно повторял он про себя, как ребенок, твердящий молитву.

Впереди появился город. Он крепко схватил ее за руку:

— Смотри туда!

Сквозь шлейф пыли она увидела Дьябло, вереницу приземистых деревянных и глинобитных построек. Одни прятались в тени ив и тополей, другие были ничем не защищены от беспощадных лучей южного солнца. Дилижанс подкатил к первым мексиканским хибарам на окраине, и кучер подстегнул лошадей; те, почуяв конец пути и предвкушая полные ясли в прохладной конюшне, побежали резвее.

Гэвин показал на жалкие лачуги:

— Тут живут чумазые. Лезут сюда без конца. Хотя и они нужны — из них получаются хорошие слуги. У тебя будет столько слуг, сколько захочешь.

Она склонилась над саквояжем, припудрила нос, слегка нарумянила щеки. Помадой она не пользовалась, а ресницы в краске не нуждались. Гэвин гордо взглянул на нее, сузив глаза. Ну, теперь они увидят! Он уже разглядел кучку людей, собравшуюся перед «Великолепной» в ожидании его прибытия в город.

Колеса сверкнули на солнце в последний раз, и дилижанс остановился. Гэвин неслышно засмеялся. Мужчины были в костюмах, дамы нарядились во все лучшее, как на праздник, — в ситцевые платья с турнюром из Канзас-Сити и шляпки с вуалями и перьями. Два мальчугана подняли вверх плакат с надписью крупными буквами: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ГЭВИН И МИССИС РОЙ! Слим Гарднер откопал где-то ржавый кларнет, и когда колеса дилижанса замерли, поднес его к губам и издал три несусветных гудка. Они что, смеются надо мной? — спросил сам себя Гэвин — но потом сообразил, что его встречают, как короля. Ну да, они же любят меня!

Он благодарно улыбнулся Слиму, и тут сквозь толпу к дверце дилижанса протиснулся Сайлас Петтигрю, схватил своей пухлой ладошкой руку Гэвина и затряс ее.

— Гэвин, ты — как бальзам для наших душ! Добро пожаловать домой!

Гэвин церемонно кивнул и улыбнулся, а Петтигрю тем временем напустил на себя чопорный и торжествующий вид:

— Гэвин! От имени и по поручению граждан Дьябло я от всего сердца поздравляю тебя и твою супругу…

— Спасибо, Сайлас — Вдруг Гэвин посуровел. На кой черт ему это подхалимство? Да разве такого он хотел?..

— Сайлас, миссис Рой устала с дороги, и нечего ей тут томиться, выслушивая кучу речей. Лучше скажи, где Эд? И где мой сын? Он подал кабриолет?

Сайлас откашлялся:

— Высунься в окно — и увидишь Эда. Он, как всегда, сидит на веранде «Великолепной». А Клейтон здесь, с кабриолетом.

— Хорошо, — Гэвин помахал толпе рукой, и приветствия усилились. — Передай людям, что через недельку-другую я приглашаю всех к себе. Зажарим пару бычков. Выпьем, потанцуем на воздухе. Все как полагается. И они смогут тогда поглазеть на миссис Рой. Рад буду всем. Приглашаются все, белые, конечно.

— Отлично, Гэвин, а…

Но Гэвин уже отвернулся и отдавал приказания кучеру:

— Перегружай эти чемоданы в кабриолет! Да поосторожнее!

Он шепнул пару слов Лорел и выбрался из дилижанса. Тем временем несколько человек из встречавших протиснулись пожать ему руку, но он отмахнулся, повернувшись к ним спиной, направился к «Великолепной» и поднялся по ступенькам.

— Эд, — сказал он, охваченный жалостью. — Ах ты ж, старый греховодник…

Риттенхауз попытался улыбнуться:

— Привет, Гэвин! С возвращением!

Какое-то время Гэвин молча сжимал руку Риттенхауза, пристально глядя на него. И постепенно жалость уходила, а слезы на глазах высохли. Да, Эд совсем старик. Беспомощный калека! А вот он, Гэвин, вернулся победителем, с королевой! И в глубине души он неожиданно воздал хвалу Господу за ниспосланное ему счастье жить и быть здоровым.

— Эд, малышка устала с дороги, мне надо о ней позаботиться. Я к тебе попозже загляну.

— Когда, Гэвин? — спросил Риттенхауз.

— Потом, Эд. Когда я приведу в порядок дела на ранчо. И девочку надо устроить… — Он внезапно отвернулся. — Где, черт побери, Клейтон?

И сбежал вниз, перепрыгивая через ступеньки.

— Сынок!

Клейтон вышел из-за кабриолета — он там привязывал ремнями чемоданы.

Он был тощий, смуглый — и какой-то натянутый. Широко шагая навстречу ему, Гэвин почувствовал дрожь в руках. Не подведи меня, сынок… Он подошел поближе, положил Клейтону руки на плечи, а потом заглянул в глаза. Как будто в зеркало: тот же ровный, изучающий взгляд, та же закаленная солнцем ясная синева глаз, на дне которых затаилась едва уловимая угроза.

Гэвин неловко обнял его. Клейтон не отстранился. На губах его появилась улыбка. Чего же я в нем побаиваюсь? — спросил себя Гэвин.

— С приездом, Гэвин!

— Чертовски рад вернуться! Я по тебе соскучился, мальчик. И по этой проклятой долине тоже… — а потом, помолчав, сказал с усилием: — Ты уже ее видел?