Война 2 (СИ) - Говда Олег Иосифович. Страница 20

— Не понимаю.

— Вы все поймете без слов, когда увидите колодец в моем саду. Нет, я открыт перед вами, я не пытаюсь закрутить дерзкую интригу, поверьте!

— Все еще не понимаю.

— Давайте сначала поедим. Хотите — уходите сейчас, я вас не держу. Я и правда не держу вас. Тем не менее… я, раз уж мы говорим открыто, действительно… э-э… хотел бы обратиться к вам с разъяснением моей позиции… но несколько позже. Но сначала — обед! — И он указал взглядом на дверь.

И почему у меня возникло ощущение, что Таленк дергает свежеиспеченного господина императора за ниточки?

Обед был сервирован в покоях, которые размерами не уступали бальному залу Варлойна. Мы сели на краю огромного стола, напротив друг друга. Лакеи в зеленых ливреях начали вносить блюда, от серебряных крышек которых отражалась позолота стен и потолка.

— За этим столом я, иногда, э-э… устраиваю процесс интеракции, сиречь заседание выездного совета магистрата, — поведал бургомистр с прежней полуулыбкой. — Тут рассаживаются ратманы*, и начинается обсуждение жизни города и законов. Хотите как-нибудь взглянуть, как выглядит ад? Приглашаю вас на заседание. Это мой тяжкий безотрывный труд на благо… Ах, это оладьи с вишневым сиропом! Попробуйте, это очень вкусно! Я совершенно не ем мяса и рыбы, господин император, но ем яйца и пью молоко. Вино потребляю редко и сегодня его нет на столе, но стоит вам захотеть… ваша просьба равна для меня приказу!

— Благодарю, я буду есть то же, что и вы.

Вот как. А я уже недоумевал, почему на столе нет ни мясных, ни рыбных блюд. Ну что ж, придется есть оладьи, похожие на огромные куски ноздреватого поджаренного хлеба, и отварные яйца, мелкие, будто украденные у голубей — таковы яйца местных кур, не прошедших селекционный отбор.

Бургомистр отрезал ножом кусочек оладьи и, наколов на вилку, аккуратно отправил в рот. Голос его гулко отдавался в совершенно пустом зале. Даже лакеи покинули нас.

— Управлять ратманами и городскими ритмами сложно, ваше величество. Не так сложно, как империей, но… Ассимиляция с дерьмом, прошу прощения. Каким бы ни был святым человек, пришедший в политику, он в ней обязательно замажется и станет смердеть душой невыносимо…

У молока был странный сладковатый привкус.

— Процент здравомыслящих и честных людей у власти всегда невелик, а прочие… у некоторых в голове хлебушек, а у других просто мякина, и это не считая обыкновенных безумцев и алчных подлецов… И со всеми приходится работать и договариваться… И это тяжело, да, тяжело… Очень тяжело… э-э… дирижировать оркестром из алчных и безумных ратманов. Вы и сами, наверное, с этим уже столкнулись… Соратники и подданные не всегда образец чистоты и святости, пусть они даже высшие наследственные дворяне… Пейте-пейте, это прекрасное ослиное молоко! Оно, говорят, сходно по лечебным качествам с молоком человека…

Я поперхнулся и с трудом удержал рвотный позыв. А Таленк смотрел куда-то мимо меня и ласково улыбался, хитрый тролль!

— Блаженный эликсир вечной молодости, — промолвил он как бы между прочим, отпивая из своего кубка. — У меня в имении десять ослиц, каковые снабжают меня молоком бесперебойно. Мне уже шестьдесят, а я, как видите, весьма молодо выгляжу…

Я промычал нечто, срочно пытаясь зажевать оладьем мерзкий привкус.

— Чего вы хотите, бургомистр? Давайте без околичностей. Я ведь вижу, вы чего-то хотите. И я даже догадываюсь — чего.

Таленк улыбнулся и сказал с внезапным участием:

— Оладьи замешаны на коровьей простокваше. Да, чего я хочу? Норатор. Мой талант к созиданию пустил корни в этом городе. Я стараюсь для города изо всех сил и хочу, чтобы так продолжалось до тех пор, пока я буду оставаться на посту бургомистра, а оставаться на этом посту я планирую, пока силы духовные и физические меня не покинут. Вы же знаете… ах да, возможно, еще не успели узнать, что столица Санкструма по старой хартии вольностей управляется выборным бургомистром. Господа ратманы выбирают бургомистра каждые четыре года, и пусть этим бургомистром буду я. Вам может показаться, что я ревностно цепляюсь за власть… Что ж, так и есть. Власть над городом — моя жизнь, моя энергия, моя страсть, и я хочу, чтобы эта власть длилась как можно дольше. Ни вы, ни новый архканцлер согласно хартии не может отставить меня от власти, но палки в колеса вставить вы можете. Вы можете даже обвинить меня в предательстве и казнить… чтобы попытаться поставить на пост своего человека, хотя я и город будем сопротивляться, и многим дворянам и купцам, чьи интересы я представляю это не понравится… В общем, вы можете создать мне массу э-э… проблем.

Я скрипнул зубами. Ловушка. И при этом я ему обязан. И он знает, что я обязан. Черт! Игорные дома, рынки, экономика огромного города — теневая и явная, и все это я должен буду отдать в его загребущие руки, да еще во время войны!

Таленк проговорил как бы про себя, едва слышно, голосом-вздохом:

— Однажды я поддался другой страсти… в юности… и сотворил с юной девой нечто непотребное… Нет-нет, ничего такого… Она осталась жива и даже после родила. Не от меня, разумеется. Ее с трудом выдали замуж, ведь она уже не была непорочна… вы понимаете, э-э, о чем я… Ее отец и братья поймали меня после и… э-э… Сорок лет я — скопец. Я не могу физически любить женщину. Несколько позднее я сделал с ними — с ее отцом и братьями — много всякого… Ее я не тронул, но они… Один из братьев еще недавно гостил в подвале вот этого дома. Но как-то я понял, что его страдания больше не приносят мне горького удовлетворения, что они как бездонная черная яма — чем больше в нее кидаешь, тем больше она хочет. И я ее прикрыл. — Таленк сделал паузу и сказал с расстановкой. — Я физический и душевный урод, господин император, и прекрасно это знаю. Но механизм моего разума точен. Я живу для себя и своих… оставшихся мне удовольствий, главное из которых — власть. И я, повторяю, хочу, чтобы это удовольствие длилось как можно дольше. И желательно: без особых для меня треволнений.

Настала тишина, только постукивала от ветра плохо закрепленная рама стрельчатого, в пол, окна, за которым виднелся все тот же сад, роскошный сад маньяка.

Я смотрел на столешницу, украшенную перламутровыми узорами, изображавшими нагие любовные пары. Они сношались, порой, в таких позах, какие я даже в молодости не рисковал пробовать, поскольку подозревал, что они нарушают законы физики и могут закончиться сломанными конечностями или шеей.

— Как видите, я совершенно открыт, — глухо произнес Таленк. — И я отдаю себя на вашу милость.

Ой ли? А если я сейчас сыграю в сурового императора и заартачусь, не разделю ли подвал с трупом одного из братьев, а? Хотя после Ренквиста меня мало чем можно напугать, Таленку это удалось. Передо мной сидел опасный и опытный маньяк, готовый проделать со мной много скверных вещей, если я не сумею с ним правильно договориться. Все эти слова о том, что я свободен и могу катиться на все четыре стороны были, конечно, той еще брехней, и Таленк понимал, что я понимаю, что он брешет, как попова собака.

А еще мне очень хотелось спросить, не он ли прозрец? Но я сдержался, не спросил. Сказал вместо этого:

— Я отдам вам Норатор, но с условиями.

Лицо Таленка осветила улыбка:

— Я весь внимание, господин император!

— Никто не смеет больше устраивать торговые монополии, ни морские, ни сухопутные. Это раз. На всех таможенных воротах будут стоять мои люди. Это два. Брат Литон и его монахи сочтут доходы от всех игорных заведений, каковые заведения будут оплачивать процент в казну Варлойна. Это три. Дирок будет снесен. Это четыре. И пять. Ваша стража может понадобиться мне для войны.

— Это все?

— Все. Вы использовали мое спасение для политической интриги, однако первично то, что вы спасли меня и Санкструм. Я воздам вам почести как спасителю императора. Воздам официально, в газете. Награжу орденом. После такого благоволения я не смогу, даже если очень захочу, ставить вам палки в колеса — меня сочтут неблагодарной скотиной.