Женщины его Превосходительства (СИ) - Кам Ольга. Страница 42

Печально, когда никого нет. Когда не к кому прийти и просто поговорить.

Кто-то назовет это одиночеством, но одиночеством это становится только тогда, когда начинаешь нуждаться в чем-то большем, чем пустой холодный номер. И, когда перспектива провести день в четырех стенах, если не пугает, то уж точно действует на нервы. До этого момента это всего лишь образ жизни.

Так вот, кажется, я очень близко подошла к границе между «образом жизни» и «одиночеством». И даже занесла одну ногу, чтобы ее переступить.

У меня в руках папка с бумагами, которую оставила Алина, и я внимательно их читаю на заднем сиденье. Кропотливо перелистываю тонкие листы, вникаю в строчки. Как в древний манускрипт, сулящий мировое открытие в области науки и всеобщее признание.

В каком-то роде так оно и есть. Открываю для себя неизведанные стороны своей жизни и признаюсь, что в ней не все так гладко, как мне бы хотелось думать. То есть помимо всего прочего, у меня еще и беда с прошлым, о котором я так самоуверенно забыла.

Чувствую как с каждой последующей буквой или цифрой у меня холодеет все внутри. Сжимается в тугой комок и подкатывает к горлу. Словно кто-то натягивает до предела очень тугую пружину и вот-вот готов ее отпустить. До максимальной отдачи. До визга, до крика, до зубного скрежета. От злости, обиды и ненависти.

С трудом разжимаю челюсти, давая отдохнуть онемевшим мышцам лица. Повторяю это упражнение несколько раз. Открываю и закрываю рот, как выброшенная на берег рыба, пойманная на крючок и с песком на брюхе. Правда, от подобного образа я все же далека и задыхаюсь далеко не от предсмертных мук. Выравниваю дыхание. Как истинный йог. Чуть ли не бубню про себя индийскую мантру об успокоении души своей. Но не для того чтобы действительно успокоиться, а чтобы хладнокровно выстроить план действий.

Но завтра, завтра я обо всем подумаю. Как следует, до мельчайших деталей. Сегодня только наброски, общие штрихи.

Наши с братом отношения не сложились, по-моему, с первых минут моего рождения. Он не хотел сестру. Он вообще никого не хотел, желая оставаться в семье единственным. И неповторимым. Это вроде бы даже какая-то наследственная черта – быть эгоистом до мозга костей. Она распространялась на всех, кто жил в нашем доме. Как бактерия. Вроде гриппа или кишечной палочки.

Мы с Максом были просто обязаны ей заразиться. У нас не было для защиты от нее иммунитета в виде хоть одного любящего родственника, который смог бы смягчить суровые нравы нашей семьи. Мы росли детьми своих родителей. Не больше и не меньше. Поэтому никаких привязанностей, родственных чувств и прочей сериальной херни. Главная цель – занять собой как можно больше свободного пространства. В доме, в жизни, в будущем.

Родители хотели еще одного сына. Как конкурентоспособного элемента их строгой семейной системы. Это именно тот случай, когда дети не радость, а способ сделать солидное вложение в свое будущее, чтобы в старости получить хорошие дивиденды. Только расчет. Холодный и вдумчивый.

Я в чем-то им проиграла. Им всем. И не угодила. Прежде всего, по половой принадлежности. Особь женского пола, по определению, явление ненадежное и бесперспективное.

Переубеждать их в обратном не хотелось. То ли не хватало гонора, то ли все та же наследственная черта причудливо изогнулась и дала совершенно иной результат. Я просто ушла. А надо было остаться, чтобы быть хоть немного в курсе.

После смерти родителей мы остались с Максом один на один. Но проведенные вдали от него дни, дали о себе знать. Я потеряла хватку и расслабилась. Совсем забыла, что это непозволительная роскошь. Пускать все на самотек.

Поэтому теперь я, не мигая, смотрю в белоснежные листы и ощущаю предательскую дрожь по всему телу. Счет закрыт Максимом Цезаровым, а все деньги переведены на его имя. Мне интересно знать на каком основании. По какому праву. Да, и вообще какого хрена. Но это будут, наверное, последние вопросы, которые я ему задам. Потом. Когда придумаю, как до него добраться.

Алина была права по поводу неожиданного сюрприза. Однако это далеко не удар в спину. Это тот удар, который следовало бы ожидать. В нем есть все составляющие родственных традиций. Как привычка собираться всем вместе на Новый год. Кто-то наряжает елку под веселенькие мотивчики, а кто-то методично уничтожает друг друга. У каждого свое хобби. По душе и по возможностям.

Знакомое приземистое здание. С разбитым крыльцом и тоскливым цветом серых стен, темной крышей и белыми оконными рамами. Миллион таких же расположилось по всей стране на ничем не примечательных глухих улицах. В тени небоскребов и жилых кварталов. И просто в тени. Словно спрятавшись от стыда за густыми кронами деревьев, чтобы случайно не попасться на глаза тем, кто их не хочет видеть. Здания-невидимки. Люди-невидимки.

Выбрасываю в урну папку и, чуть помедлив на выщербленных ступенях, захожу внутрь. Запах, от которого меня раньше чуть не стошнило, теперь кажется знакомым. Он как будто приводит в норму все функции организма. Отвлекает от ненужных мыслей и возвращает сбившуюся планку жизненной позиции на место.

За административной стойкой меня встречает милая девушка. То есть она изо всех сил старается именно такой выглядеть, но ее улыбка то и дело сползает с губ, и она с большим трудом возвращает ее на место. Называю свою фамилию. Объясняю ситуацию. Возможно, очередная финансовая помощь. Может быть, просто помощь. Мне или вам. Вы не понимаете? Не трудитесь. Я и сама не в курсе, о чем говорю. Просто дайте немного времени для реабилитации. Ваших подопечных? Конечно, и их тоже. Спасибо, вы ничем не можете мне помочь. Я сама. Я сама. Вы не против?

Она не против. Она оценивает мой внешний вид коротким взглядом, равнодушно пожимает плечами, словно говорит «Делайте, что хотите». В ее записи занесено мое имя. Напротив него записана сумма пожертвования. Как и в любом другом месте, здесь тоже многое играют деньги. Они открывают двери и пускают внутрь, а уж хочешь ты туда зайти или нет – дело твое.

Не торопясь иду по узким длинным коридорам, замечаю рисунки и слабо им улыбаюсь. Я прохожу мимо палат, в которые некоторые двери открыты. Я вижу в них застеленные кровати, прозрачные трубочки капельниц и столики, заставленные медикаментами и детскими влажными салфетками. Сложные конструкции медицинских приборов и красочные книжки со сказками. Я вижу на полках застиранных зайцев, мишек, собак. С черными глазами-пуговками, испуганно следящих за мной. За каждым шагом.

И только потом замечаю ребенка. Девочку.

Растеряно останавливаюсь. Замираю. И, кажется, не дышу.

У нее светло-голубые глаза. Пронзительно голубые в обрамлении густых темно-рыжих ресниц. И только по цвету ресниц можно сказать, что она рыженькая, потому как волосы на голове у нее тщательно сбриты. Бледные тонкие губы, вздернутый аккуратный носик, острые скулы. Она настолько худая, что создается впечатление, будто ее кожа светится изнутри. Изможденная. Уставшая. Словно вот-вот упадет в обморок. Или умрет. Прямо здесь. В коридоре. На холодном полу. С большими голубыми глазами и лиловыми синяками на руках.

– Вам дальше, – видя мое замешательство, вдруг отзывается девочка и отводит взгляд. Голос у нее не звонкий, а хриплый. Глухой. В нем лишь отголоски заливистых детских нот. Слабое напоминание.

– Что? – я неловко перекладываю сумку в другую руку. Но и не думаю шевелиться. Стою себе на месте и смотрю на это человекоподобное существо. То ли в шоке, то ли в прострации.

– Я говорю, дети дальше, – терпеливо повторяет она с таким пренебрежением, будто сама к категории «детей» не относится. Но ей лет шесть, не больше, а глаза уже тусклые и безжизненные. Мне становится не по себе от этого. Хочется передернуть плечами и как-то исправить картинку, представшую передо мной. Раскрасить ее. Наделить теплом и светом.– Маленькие. Совсем. Вы же их ищите? Если приходят, то только за ними.

Нет. Не ищу. Это уж точно.

– Нет, – эхом повторяю я свои мысли.