Женщины его Превосходительства (СИ) - Кам Ольга. Страница 72

Я тоже не могу увидеть в ней ту шикарную блондинку, которую помнила. В ней что-то существенно изменилось. Черты лица, фигура, взгляд. Всего понемногу. Но до неузнаваемости.

Минуту мы смотрим друг на друга. В немом молчании. Пока ее губы не изгибаются в неуверенной улыбке. Непроизвольный жест, едва заметное движение, вспыхнувшая в ее светлых глазах настороженность. Она бросает взгляд за мою спину. «Ты одна?» – и накрывает ладонями живот.

Ей теперь есть что защищать. Это заметно. Это бросается в глаза.

Ее беременность. Ее ожидание. Ее напряженность. Ее страх. Ее боязнь. Не за себя. А за того, кто у нее под сердцем.

– Нет, – качаю головой. – Не одна.

Вика долго не решается впустить меня внутрь. Все что связано со мной, связано с ее прошлым. Возможно, все это время она только и делала, что пыталась его забыть. И в глубине души с ужасом ждала момента, когда оно вернется. В лице меня. Или не меня, но того, кто со мной.

В ее глазах причудливое переплетение чувств. Говорят, у беременных чутье на опасность. Врожденный материнский инстинкт, призванный защищать свое потомство. Вика боится моего прихода. И это читается в ее взгляде.

– Я тебя разбудила? Прости, – с усмешкой говорю я.

На нее действует либо мой пофигистичный тон, либо мое совершенно пофигистичное настроение. Она отходит в сторону и слабо улыбается.

– Все так же не спишь по ночам?

Делаю шаг внутрь. Осторожно разглядываю обстановку. Скромный холл, обставленный скромной мебелью. Едва заметный запах корицы и свежих цветов. Вика среди всего этого – милая учительница начальных классов.

Я бы поверила. Я бы, правда, поверила в их нарочитую сдержанность. И недостаток средств. Если бы ничего не знала. Но знаю я иногда больше, чем положено. Поэтому вся эта хренотень с игрой в бедных крестьян меня не трогает.

Ни капли.

– Ты исчезла, Викуль. Ушла и даже ничего не сказала.

В их доме теперь настоящий семейный уют. Здесь все пропахло близкими отношениями, утренним кофе и счастливым ожиданием. На стенах – фотографии. С улыбками и сияющими глазами. На каминной полке фотографии. На фоне природы и еще какой-то повседневной х?йни. Комнаты наполнены простой бледной мебелью и любовью. Наверняка на втором этаже уже готова детская. С розовыми или голубыми занавесками, розовой или голубой кроваткой, на которой заботливо разложены розовые или голубые распашонки.

На кухне аккуратным рядом стоят витамины для беременных.

На столе брошен журнал «Мой малыш».

Все по правилам семейного кодекса. Родительскому фен-шую.

– Как у тебя дела? Где Тимур?

Когда-то Вика устраивала настоящие феерические шоу в магазинах нижнего белья. Дефилировала в ажурных трусиках и едва заметных бюстгальтерах по торговому залу под жадными взглядами продавцов и простых зевак. Она всегда умела правильно преподносить себя и свое тело. В лучшем ракурсе. Чтобы до слюноотделения.

Сейчас она стоит, прислонившись плечом к дверному косяку, и внимательно смотрит в темноту за дверью. Туда, где припаркован черный автомобиль. Ее волосы собраны в небрежный узел. Светлые пряди падают на бледные скулы. Черты ее лица стерлись, потеряли резкость. Полные розовые губы и уставшие глаза. Она вся мягкая и нежная. В пастельных тонах. Она похожа на Мадонну с иконы. Ей не хватает только младенца. И это упущение будет исправлено через несколько месяцев.

– Он не зайдет? – спрашивает, не оборачиваясь. Словно не у меня. – Может быть пригласить?

Но я отвечаю:

– Не надо. Не пойдет.

Вика закрывает дверь и усмехается.

– Знаешь, странно вообще его здесь видеть. С тобой, я имею в виду. Такие как он, не появляются в каком-либо месте просто так. Если бы не ты – я бы испугалась.

– Ты и испугалась, – замечаю я.

– У меня для этого есть все основания.

Вика проходит на кухню и щелкает электрическим чайником. Достает посуду и возвращается в тесную гостиную с двумя чашками. Разворачивает салфетки. Ставит на стол сахар и вазочку с французским печеньем. Движения у нее медлительные. Неспешные. Осторожные. Как будто она вся из стекла. И от любого неосторожного жеста может разбиться. Вдребезги.

Опускаюсь на мягкий диван. И прикрываю глаза. Вика – воплощение домашнего комфорта и устроенности. В том понимании, что все у нее происходит как по нотам слезливой мелодрамы. Даже вазочка с печеньем, словно из киношной бутафории.

Да никому не нужно печенье посреди ночи.

Их чуть ли не святые отношения и карамельный быт – извращение в моих глазах. В доме моего детства царила совсем другая обстановка. Я росла в другой атмосфере. У меня сформировались другие идеалы. Между матерью и отцом никогда не было любви. Были взаимные интрижки на стороне, холодные взгляды друг на друга и общая договоренность соблюдать некие правила игры. Игры в такую всю правильную семью. Они старательно сохраняли видимость внешнего благополучия, но всегда оставались лишь партнерами. Деловыми.

Лет в девять, я сказала матери:

«Я свою няню люблю больше, чем тебя».

А она насмешливо вскинула бровь и отсалютовала мне бокалом с виски, заметив:

«Какую по счету, милая?».

Я даже не задумалась над ее иронией.

«Третью или четвертую. Я точно не помню».

Поэтому в доме Вики вчерашняя надпись на холодильнике черным маркером «Не скучай, моя хорошая», для меня межличностная патология. Семейная аномалия.

Вика задумчиво разливает чай, а потом размеренно перемешивает сахар в своей чашке. Ей немного неудобно за надписи, фотографии и гребанное печенье. Ей неудобно за то, что у нее все тихо и ровно. Обыкновенно. И за то, что она так легко отреклась от всего, что у нас было. Забыла.

А мне неудобно, что я стала этому свидетелем.

Мы запиваем это неудобство между собой чаем. Мы его проглатываем. И стараемся не замечать. Делать вид, что ничего не произошло. Мы все те же. И какая, собственно, разница, что в жизни каждой изменилось.

Но Вика светится. Сияет. Даже посреди ночи. От нее исходят волны счастья. Они наполняют ее изнутри. Меня – нет.

Я давлюсь горячим напитком, и мне жутко хочется закурить. Но по правилам я сдерживаюсь и не травлю ее восприимчивый организм никотином.

– Кого ждете? – спрашиваю, стараясь найти иное применение рукам.

Как и любая будущая мама, Вика с воодушевлением поддерживает предложенную тему.

– Мы не узнавали пол ребенка. Для нас это не имеет никакого значения.

Хорошее все-таки это местоимение «мы». Фундаментальное. За ним не маячит одиночество. Оно твердое и уверенное. За ним общность и единение.

– Но если родится девочка, назовем ее Аней.

Закатываю глаза к потолку.

– Господи, это так трогательно, – не смотря на мой неприкрытый сарказм, я с трудом сдерживаю умильную улыбку. – Спасибо, я тронута.

– Надеюсь, ты появишься на ее рождение, – тихо, и как будто между прочим, добавляет она. – Мне бы этого очень хотелось.

От ее наивной откровенности уже хочется не только курить, но и плакать. Что ей ответить? Не могу? Не могу, потому что вижу себя на ее месте? Свою извращенную проекцию. Или не могу, потому что не вижу. Даже представить не могу. И от этого еще хуже.

Не могу, потому что чужое счастье имеет стопроцентное попадание в собственное сердце? Находит в нем отклик. И отзывается тихой болью. Но с каждым ударом.

Мне бы уйти. Встать и уйти, пока это не стало невыносимым. Пока еще не поздно выбросить из головы представление о том, «Какэтобываетунормальныхлюдей».

«Какэтобываеткогдатебялюбят».

«Какэтобывает…».

– Вряд ли получится, – виновато улыбаюсь и встаю. – Столько дел еще.

Вика смотрит на меня снизу верх. Недоверчиво.

– Каких дел, Ань?

– Государственной важности.

Больше мне добавить нечего. И нечего рассказать. Так бывает, когда живешь в параллельных реальностях. Когда не хочешь портить чье-то кристально чистое существование своими дебильными проблемами.

Уже на пороге говорю:

– Береги себя.