Женщины его Превосходительства (СИ) - Кам Ольга. Страница 89

Отвожу руку за спину и преданно смотрю в зрачок камеры наблюдения. Возможно, даже изображаю приветливую улыбку. Я не произвожу впечатления потенциальной опасности. Во мне нет и намека на агрессию. Если бы не глубокая ночь, я вполне могла бы сойти за курьера или посыльного. За рекламного агента или работника социального обеспечения. За кого-нибудь столь же беспечного. И совершенно невразумительного. За того, кому легко открывают дверь, чтобы послать.

Я очень надеюсь, что в тусклом свете фонаря на мне не различить темно-бордовые потеки крови. Это бы испортило весь эффект.

Щелчок замка. Который занимает ничтожное количество времени. Но я готова нетерпеливо дернуться. Сдерживаюсь. И как только между нами появляется тонкая полоска света, поднимаю руку и направляю дуло в лоб мужчине.

– Добрый вечер, – говорю я и делаю шаг вперед. Оказываюсь в темной гостиной.

Он смотрит на меня меньше испуганно, больше подозрительно. Как будто не верит своим глазам. Может быть, надеется что я – его сон. И в реальности меня не существует. К его несчастью мы не выбираем реальности. И в какой момент им врываться в наш младенческий сон.

Хмыкает. И отходит назад.

– Я бы не назвал его приятным.

– И это только начало, – заверяю я. Киваю за спину. Но взгляда от него не отвожу. Никогда не знаешь, чего ожидать от таких вот умиротворенных граждан, которые готовы принять у себя огнестрельное ранение. Еще вопрос, готовы ли. Увы, никто разъяснить нюансы мне не может. Потому как единственный человек, который мог бы это сделать уже минуть десять как в отключке.

И мне это очень не нравится. Я бы даже сказала, что данный факт, загоняет меня в глубокую пропасть ужаса. Но с ужасом, страхом и истерикой придется подождать. До лучших времен.

Я снова киваю и говорю:

– Нужна помощь. Срочно, – мой голос тих и спокоен. И ладонь, сжимающая рукоятку, почти не дрожит.

– Пушку опусти, – сквозь зубы отвечает он. Однако смотрит в черное дуло, как завороженный. Уверенна, оно занимает сейчас все его мысли. Я смотрю на него, он на ствол. У нас полное взаимодействие. И взаимопонимание.

Меня посещает мысль, что я выбрала не те методы убеждения.

Чтобы не нарушить равновесие, установившееся между нами, осторожно бросаю взгляд за его спину. Короткий. Почти незаметный. Меня привлекает чье-то движение. Которого быть не должно. Бледная тень на лестнице в глубине дома меня нервирует.

– Будем спорить? – Все так же спокойно интересуюсь я. Пока еще спокойно.

– А что ты сделаешь?

– Послушайте, Николай, вы не психолог случаем? У меня в машине умирает человек и ему нужна ваша помощь. Уж простите, что так не корректно вас об этом прошу. – Пистолет дергается в такт каждому моему слову. Словно поддакивает.

Он пытается улыбнуться мне. Но его губы растягиваются лишь в подобие улыбки.

– Сними для начала предохранитель, – почти угроза. Я почти ей прониклась. Прочувствовала ее до самых кончиков волос.

– Да его тут и нет, – когда он понимает что происходит, уже поздно. Его красивое лицо бледнеет. Я это замечаю даже в серой темноте. Я ощущаю его бешеные удары сердца. Как свои собственные. Я слышу тоненький голос из коридора:

– Папочка, что случилось?

Я больше не целюсь. В него. Меняю свои приоритеты. Быстро и четко. Произношу, нараспев:

– Ничего, милая, у папочки срочный вызов.

Девочка, ей может быть лет пять или шесть, смотрит на меня большими испуганными глазами. Точно такими же смотрит на меня Николай. Они одинаковы в своем страхе. Друг за друга. Я – их камень преткновения. Центр ужаса. Сосредоточение опасности.

У него больше нет желания язвить.

Тихо сообщаю:

– Я плохо стреляю. В тире попадала три раза из десяти. Но ей же этого хватит?

И нет, во мне ничего не проснулось при виде ребенка. Ни жалости, ни сострадания. Ничего. Я не собиралась делать ничего плохого. Только в самом крайнем случае.

И это не вопрос выбора. Если бы он задержался еще на минуту. Или надумал, что-нибудь еще мне сказать, мир бы удивился очередной жестокости. Или не удивился.

Но Николай не задерживается. И ничего не говорит. Молча выходит на улицу и направляется к машине. Мы остаемся с девочкой одни. Прохожу внутрь и везде включаю свет.

– Ты только не убегай никуда, – оглядываюсь по сторонам. Щелкаю выключателями. Высокие люстры заливают ярким свечением просторную гостиную. – Ты же не хочешь устроить папе неприятности?

От страха она засовывает большой палец в рот, глаза наполняются прозрачными слезами. Голубые чистые глаза. С темными густыми ресницами. У нее растрепанные светлые волосы и отпечаток подушки на розовой щечке. На ее ночной рубашке почти до колен нарисован Микки.

Мне еще никогда не доводилось брать в заложники детей. Мне вообще никогда не доводилось брать никого в заложники.

Тишину нарушает сдавленный крик. Потом судорожный всхлип. На сцене появляется новое действующее лицо. Молодая женщина в наспех накинутом халате, застывает в дверях, зажав рот ладонью. В отличие от дочери проблем со слезами у нее нет. Да, и с нормальной человеческой реакцией тоже.

Устало перевожу на нее взгляд и спешу успокоить.

– Не надо, леди. Не надо слез. Присядьте.

Указываю ей на диван, но она не двигается. Она застывает как каменное изваяние с выражением ужаса в глазах. При свете их модных и ярких светильников, выгляжу я не очень. Это факт. А еще у меня пистолет в руках.

Она все время твердит: «Я знала. Я знала». И качает головой. Как собака на приборной панели. Я пытаюсь убедить ее, что ей нечего боятся. А она все повторяет и повторяет «Я знала. Я знала».

На пороге появляется Николай. Его домашний костюм весь в крови. От вида которой меня начинает мутить. Глубоко выдыхаю. Чувствую, как волна облегчения прокатывается по телу. Он придерживает Романова за плечи, а тот, согнувшись пополам, кривится от боли. И даже тихо ругается.

– Убери эту бешеную суку, – цедит Николай. – Она пугает мою семью. Эля, приготовь все для операции, – он быстро смотрит на дочь и вымученно улыбается. – Солнышко, иди к себе в комнату. Папе надо работать.

Мы встречаемся с Романовым глазами. На одно короткое мгновение, которого мне невыносимо мало. Я хочу увидеть в его глазах привычную уверенность. Насмешку над происходящим. Пренебрежение и безразличие. Я хочу увидеть в его глазах обещание, что все будет хорошо.

Но он так быстро отворачивается, что я успеваю заметить в них лишь пустоту.

– Я бы в ней разочаровался, если бы она пришла сюда с цветами.

Не узнаю его голос. Сколько не пытаюсь, все равно не узнаю. Низкий, хриплый. Пронизанный болью. Пропитанный ею насквозь. Слабый и незнакомый. Чужой.

– Николай, – я окликаю его, когда он почти исчезает в дверях. Оборачивается на мои слова. Замирает. И судорожно выдыхает. – Нам ведь есть, что терять. Правда?

Я ни на что не намекаю, когда незаметно указываю на его дочь.

Я лишь призываю его к ответственности. Максимальной ответственности и собранности. И пусть это совершенно не справедливо. Лично я еще по жизни не встречала справедливости. И готова убедить в ее отсутствии других. Каждого по отдельности.

– Саш, постарайся не подвести своего знакомого.

Мне нужна хоть какая-то уверенность. Раз уж никто мне не может ничего пообещать.

Они уходят. Я остаюсь в тяжелых минутах ожидания. Меряю их шагами. В пустой гостиной.

Первой появляется Эля. Она с плохо скрываемой ненавистью смотрит на меня. И беспомощно сжимает кулаки. До побелевших костяшек. Она еще не понимает, что беспокойства во мне сейчас гораздо больше, чем любых других чувств. Что в моих широко раскрытых глазах нет ничего, кроме ожидания. А мои мысли приколоты страхом, как бабочки коллекционера.

Я вглядываюсь в ее лицо, пытаясь хоть что-нибудь по нему прочитать. Узнать ответ на свой невысказанный вопрос. Она молчит, плотно сжав губы, и упрямо смотрит на меня. Как будто, специально испытывает мое терпение. Вытягивает вены. Мы ненавидим с ней друг друга с равной силой. Но по разным причинам.