Разоблаченная (ЛП) - Уайлдер Джасинда. Страница 36

Я дергаюсь и корчусь, кончаю, кончаю, кончаю, стону, хнычу.

И тогда кончает Логан.

Он рычит и из него льется семя. Я наблюдаю, как оно появляется под моими пальцами, течет по моим рукам и брызгает на мою грудь. Он тоже за этим наблюдает и стонет, сильнее толкаясь в мой кулак. Я поднимаюсь, беру его в рот и сосу. Он стонет и матерится, вбиваясь в мой рот.

Тем не менее, он продолжает кончать мне на язык.

Я пробую его семя, дымчатое, густое и соленое. Оно мне нравится.

У него его много, и я хочу видеть, как долго он будет кончать.

Поэтому я выпускаю его из своего рта и глажу по всей его длине, вонзая кулак в основание, двигая со всей силы. Еще одна липкая, горячая струя спермы попадает на мою грудь.

Он так долго кончает, я поднимаю взгляд, наблюдаю, как он толкается, и понимаю, что еще не все.

Ртом хватаю его член, облизываю кожу и сперму, беру его глубоко в рот. Сосу, глажу основание, прикасаюсь к яичкам, трогаю, сосу, глотаю семя, которое попадает на мой язык, и еще больше сосу.

Я разрешаю ему вытащить его, и, когда он падает, из него вытекает последняя капля. Я смотрю ему в глаза, наклоняюсь, вытаскиваю язык и слизываю ее.

‒ Боже, Изабель, ‒ рычит он.

‒ Логан, ты невероятно вкусный.

Я все еще держу его и не хочу отпускать.

Он опускается, чтобы лечь, и я должна отпустить его. Когда мы лежим рядом, наступает дикая и напряженная минута молчания.

Он встает и, ничего не объясняя, уходит. Я слышу шум воды, и он возвращается с мочалкой. Я тянусь к ней, но он качает головой, берет мою руку в свою, аккуратно и нежно вытирает липкую, высохшую сперму с моих пальцев. Потом он убирает губку и нежными движениями протирает меня теплой тканью, уделяя особое внимание моей груди, держа каждую по очереди и убеждаясь, что они обе чистые. Он снова уходит, бросает мочалку в ванну и возвращается к кровати, скользит ко мне под одеяло.

Я по-прежнему там, где и была, лежу рядом с ним на расстоянии нескольких дюймов.

Я не знаю, что будет дальше. Я хочу большего. Я хочу его. Нас. Но я не знаю, чего хочет он и как об этом спросить. И я понятия не имею, что обычно делают люди при таких обстоятельствах.

Он смотрит на меня.

‒ Что ты там делаешь?

Я нахмурилась, озадаченная.

‒ Там это где? Я рядом с тобой.

‒ Именно. Слишком далеко.

Он рукой подхватывает меня, и я подкатываюсь к нему, мое лицо прижимается к его груди. Я лежу с левой стороны от него и слышу биение его сердца: тудум, тудум, тудум, звучит как литавра у меня под ухом. Его рука напрягается, притягивает меня еще ближе. Приподнимает и укладывает таким образом, что одна половина моего тела находится на нем, другая ‒ на кровати. Он бережно держит меня, его мускулистая рука перекинута через мои плечи, вдоль спины, его большая, широкая и грубая ладонь обхватила мою попу. Мое бедро лежит на его. Рука лежит у него на груди.

‒ Лучше, ‒ говорит он.

Я не могу дышать.

Это чересчур. Слишком правильно.

Я этого не заслуживаю. Много счастья, слишком прекрасно, слишком изумительно, очень-очень-очень слишком. Восторг заставляет меня ломать ногти, затрудняет дыхание. Я сейчас расплачусь.

Он обнимает меня.

Просто обнимает.

Я слушаю его сердцебиение и пытаюсь успокоиться, пытаюсь успокоить свое безумное сердце.

И естественно, Логан замечает мое тяжелое состояние.

‒ Изабель, милая. Ты дрожишь как лист. Что случилось?

Я качаю головой.

‒ Я не знаю.

‒ Бззззззз, ‒ говорит он, звуча как звонок. ‒ Неправительный ответ. Попробуй еще раз.

‒ Все это слишком.

‒ Что «это»?

‒ Это, ‒ я хлопаю по его груди. ‒ Мы. Ты обнимаешь меня. Я не знаю, как... это слишком хорошо. Мне это очень нравится. Я очень этого хочу.

‒ Как что-то может быть слишком хорошим?

‒ Просто может. Я не знаю.

Внезапно я начинаю нервничать. Охвачена чем-то настолько интенсивным, я не могу понять его масштаб. И, кажется, близка к слезам, и не могу их остановить, хотя плакать ‒ это последнее, чего я хочу после такого чувственного, сексуального, невероятного опыта.

Но я начинаю шмыгать носом и ненавижу себя за это.

‒ Эй, эй. ‒ Он касается моего подбородка, поднимает лицо и всматривается. ‒ Это хорошие или плохие слезы?

Я пожимаю плечами.

‒ Я не знаю. Не плохие. Все было так замечательно, а теперь это.

‒ Разреши мне обнять тебя. Все хорошо, ‒ он вздыхает. ‒ Можешь поплакать. Все в порядке. Все, что тебе нужно, все хорошо. Просто позволь мне обнять тебя.

‒ Я не знаю как.

‒ Что ты не знаешь, как «что»? ‒ Он касается своими губами моих, не в поцелуе, только напоминании о поцелуе, обещании будущего поцелуя.

‒ Позволить тебе обнимать себя. Это в новинку для меня.

Он точно знает, что я имею в виду, и ему это не нравится. Но он ничего не говорит. Только сильнее прижимает меня к себе, впивается пальцами в мои ягодицы, ласкает их, спускается ниже, сжимает и поглаживает своей рукой одну из ягодиц, как будто он не может держаться подальше от моей задницы.

А потом он протягивает руку к тумбочке возле кровати, открывает ее, достает длинный черный пульт и включает телевизор. Ищет что-то под названием Нетфликс и находит фильм. Тот, о котором мне рассказывал – «А как же Боб?»

Обнаженная, эмоциональная, обнимаемая как никогда раньше, с ощущением его вкуса на языке, его рук на спине, груди напротив моего уха, я смотрю фильм вместе с ним.

Это глупо, смешно, нелепо, банально и замечательно.

Когда фильм заканчивается, он поспешно встает с кровати.

‒ Останься здесь.

Он не объясняет, что делает, поэтому я остаюсь на месте. Он возвращается с четырьмя бутылками пива в одной руке и пакетом картофельных чипсов в другой. Он складывает подушки за нашими спинами, мы садимся рядом, тонкая простынь на наших коленях. Он протягивает мне бутылку пива, кладет между моим и его бедром пачку чипсов и включает еще один фильм.

Под названием «P.S. Я люблю тебя».

Мы пьем наше пиво и едим жирные, вредные и невероятно вкусные чипсы.