Утоли моя печали - Алексеев Сергей Трофимович. Страница 28
– Почему бы и нет, если старуха родила в семьдесят четыре? – съязвил Сергей.
– Исключено! Невозможно! И между прочим, жена Алексея Владимировича тоже не могла родить эту девочку!
– Но почему? Насколько мне известно, его жене Ольге под тридцать.
Фельдшер погрозил пальцем, загадочно улыбнулся:
– Не могла! Никак не могла! Потому что девственница!
– Откуда это вам известно?
– Что? Что девочка живет у Кузминых?
– Я спрашиваю о жене Алексея Владимировича. Как это возможно, если она замужем?
– Это еще одна загадка семьи! – прошептал фельдшер. – Только этого никто не видит, не замечает в городе. А Кузминых умело распространяют о себе мнение открытых, добропорядочных людей, так называемой провинциальной интеллигенции. На самом деле они не те, совсем не те, за кого себя выдают! Понимаете? Николая убили не случайно, не по ошибке. Тут есть тайна!
– Ну ладно, а с чего вы взяли, что она девственница? Проверяли? – уже с явным издевательством спросил Бурцев, чувствуя неприязнь к этому всезнающему фельдшеру.
– Проверял. Наблюдал ее как гинеколог. Дважды обращалась, – с профессиональной невозмутимостью сказал Сливков. – Первый раз типичная простуда, во второй – застойные явления в малом тазу… Так теперь имеете понятие, чья у Кузминых девочка?
– Может, вы что-то путаете? У Николая есть сестра Наталья…
– Нет, вы бестолковый человек! – возмутился фельдшер. – Говорю же, это не сестра! Наталью я отлично знаю! Тоже наблюдал…
– Как гинеколог? – с иронией спросил он.
– Да нет, как… гражданин. Тоже странная девица, и содержат ее как барыню. В школу проводят или на машине отвезут, потом встретят. Без взрослых – ни на шаг из дома. Сейчас на юридический поступила, студентка Санкт-Петербургского университета!
– И что же в этом особенного? – Бурцев окончательно терял терпение.
– Вы же следователь! И ничего не видите!.. Почему люди прячут чужого ребенка? Откуда он, кто? Почему? Сколько вопросов!
– Но как это все связывается с убийством Кузминых? При чем здесь ребенок?
– Ах да! Забыл! Сразу хотел сказать, но столько информации… – Сливков сделал паузу перед решающим признанием. – Этот голландец убил Николая не случайно, а умышленно. Потому что за день до происшествия на охотбазу «Русской ловли» ночью приезжал человек. Лица толком не разглядел, темно было. Он встретился с этим Гюнтером и проговорил один на один целых полчаса, на немецком языке. Но приезжий был русский. Я разобрал немного, но точно понял: речь шла о том, чтобы Гюнтер потребовал устроить ему охоту на медведя не с лабаза, а с подхода.
– Хорошо знаете немецкий? Это не фантазии? Не ошибка?
– Занимался когда-то самостоятельно, ездил в ГДР по путевке…
– Куда потом делся этот приезжий?
– Вероятно, поселился в гостинице. Раза два я видел его машину на гостиничной стоянке. Но и подумать тогда не мог…
– Как же вы оказались ночью на охотбазе?
– Из любопытства, иностранцы же, посмотреть, какие они… А когда Николая убили, машина от гостиницы исчезла и появилась только раз, когда его в Углич повезли хоронить. Случайно увидел возле универмага, только номер уже был другой.
– А вы не ошибаетесь? Слишком много случайностей, – усомнился Бурцев, однако фельдшер подумал и уверенно покачал головой:
– Никогда не ошибаюсь. Мои ошибки слишком дорого стоят. Я очень внимательный и наблюдательный человек. Если что заинтересует, я потом автоматически отмечаю всякие изменения и новые ситуации. Вроде бы и не нужно, а глаза работают и голова тоже. Вот, например, – он снова вернулся к семье Кузминых, – я про родственников Николая столько всего запомнил, и все свежо. Допустим, точно знаю, это не первый случай, когда они кого-нибудь тайно содержат в своем доме. Был там еще один человек, глубокий старик, лет девяноста, и тоже никому не показывали. Но я его видел несколько раз. По ночам выходил во двор подышать свежим воздухом. Девочка гуляла еще засветло, а старичок исключительно ночью и тоже под присмотром. Я наблюдал его целый год! А потом он умер. Его тайно куда-то увезли и похоронили.
Бурцева словно током пробило от последних слов.
– Увезли? И похоронили? – переспросил он вслух, мгновенно вспомнив окованный золотом череп-кубок.
– Должен заметить, без всякого медицинского освидетельствования и документального подтверждения смерти.
– Когда это было? Хотя бы примерно?!
– Тише, не кричите, – фельдшер обрадовался, что наконец-то заинтересовал следователя. – Могу сказать точно – шесть лет назад, зимой. Откуда и когда он взялся у Кузминых не знаю, но увезли его мертвого в легковой машине. Завернули в ковер… Представляете, и это интеллигентные люди!
Неизвестного старца похоронили в Зубцовске тоже шесть лет назад, в восемьдесят седьмом…
– Кому еще говорили об этом? – Бурцев подтянул к себе Сливкова – тот с достоинством освободился, поправил ворот рубашки.
– Неоднократно писал в областную прокуратуру, естественно, анонимно никто не обратил внимания. Вы же понимаете, не могу открыть своего имени, Студеницы – городок очень маленький, а эта загадочная семья Кузминых и все, кто к ним приезжает, представляют определенную опасность… Почему они увезли хоронить Николая в другой город? Почему именно в Углич? Что это за традиция – увозить и прятать покойников?.. И еще, подумайте, отчего это жена Алексея Владимировича, Ольга, не вернулась с похорон? Да-да, та самая жена-девственница?
– А она что, не вернулась? – окончательно обескураженный, спросил Бурцев.
– И не вернется, – уверенно заявил фельдшер. – Потому что заочно выписалась. И никто не знает, жива ли она…
– Скажите, а у этой старушки родственники есть в городе?
– Никого! Одинокая была… Но в доме у нее сейчас живет квартирантка! вспомнил Сливков. – Даже не квартирантка, а как бы сказать… последовательница этого самого Прозорова. Молодая, красивая женщина, учительница, но живет странно!
– Обливается водой на морозе? Ходит босой по снегу?
– И не только! В ней что-то колдовское есть. Ученики ее обожают, а я боюсь, она их в секту свою незаметно всех переманит. Это дело надо остановить!
– Остановим, – пообещал Бурцев, чувствуя какое-то странное оцепенение мыслей и чувств.
6
После гибели брата Алексей Владимирович срочно вызвал племянницу из Санкт-Петербурга, где она только начала учиться на юридическом факультете, и буквально посадил под замок, не разрешая выходить даже во дворик собственного дома. Мало того, запретил приближаться к расшторенным окнам, говорить по телефону и снимать трубку, когда кто-то звонит. Он не пустил ее в Углич на похороны Николая, оставив в забаррикадированном доме вместе с дальним родственником Василием, прибывшим сразу же, как получили известие о трагедии. Этот тридцатилетний детинушка, разумеется, никаким боком к семье Кузминых не относился – дядя представлял родственниками всех, кто приезжал и останавливался у них, – а скорее всего был вызван для помощи и охраны. У Васи был добродушный вид из-за ранних глубоких залысин и розового румянца, но внешность его оказалась обманчивой, ибо, наблюдая за порядком и безопасностью в доме, он проявлял неумолимую жесткость и рубил на корню все просьбы о прогулке. Не действовали ни комплименты его богатырской силе, ни хитрости и уловки. Однажды, когда ночью Наталья не могла заснуть и расплакалась, вспоминая брата, Вася услышал, хотя находился далеко, на первом этаже, пришел, молча сел рядом и гладил ее волосы целый час. Алексей Владимирович с женой Ольгой тогда еще находились в Угличе на похоронах.
И загладил боль. Потом она уже больше не плакала и только тосковала.
По ночам к Васе приезжали какие-то люди и, уединившись с ним, подолгу разговаривали, дразня девичье любопытство. Только однажды ей удалось подслушать своего телохранителя, когда он беседовал с каким-то военным. Наталья ничего толком не поняла, но речь, кажется, шла о скором переезде Кузминых, потому что военный обязан был найти, купить и обставить дом для семьи. Причем приезжий отчего-то чувствовал себя виновным, вел себя как подчиненный, а Вася, наоборот, как командир. Она решила, что переедут они в Ленинград. Дядина опека ей давно надоела, она обрадовалась и успокоилась.