Все дьяволы здесь - Пенни Луиза. Страница 7

Теперь он увидел свою работу с перспективы мадам Госсет.

На кону стояли жизни людей. И его работа состояла в том, чтобы ни одна жизнь не была потеряна.

– Но я физически не смогу держать на контроле все проекты, – сказал он. – Их не одна сотня.

– У вас для этого есть штат сотрудников. Не беспокойтесь. Когда вы привыкнете, у вас разовьется чутье на нарушения. Вы будете чуять их запах.

«Чуять?» – чуть не вырвалось у него. В чем, по ее мнению, состоит расследование? И все же он вынужден был согласиться: если совершаются какие-то нарушения, то появляется особый запах.

В последующие дни и месяцы Жан Ги Бовуар размышлял об этом разговоре. Он вспомнил о нем теперь, глядя на своего заместителя, источавшего запах «Диор» и негодование.

– Я думаю, что сумею разобраться с люксембургскими планами, Северин. Merci. Как продвигаются дела с патагонским проектом?

Какая-то его часть симпатизировала мадам Арбур. Но если она до сих пор не приняла его, не согласилась с его назначением, то одному из них придется уйти.

«И ушедшим буду не я», – сказал себе Бовуар.

– С патагонским? Я ничего о нем не знаю. – Она встала. – Извините. У меня создалось впечатление, что вы захотите поговорить о люксембургском проекте.

– Почему вы так подумали?

– Потому что на следующей неделе там пройдут последние испытания на безопасность. Может быть, вы захотите присутствовать?

– Не вижу для этого оснований. Может быть, вы хотите поехать? Вы поэтому пришли?

– Нет-нет. С этим все в порядке.

Даже по стандартам Северин Арбур это был странный и обескураживающий разговор.

– Вы хотите что-то сказать о люксембургском проекте, Северин?

– Нет.

Она покинула его кабинет, и Жан Ги подумал, что ему следовало бы посмотреть доклад по Люксембургу. Еще раз. Но уже шел шестой час. Ему нужно было спешить домой, чтобы покормить Оноре и дать Анни возможность вздремнуть перед ужином.

Люксембург может подождать.

Сняв свой пиджак со спинки стула, он прошел в соседний кабинет, где сидела мадам Арбур, и сказал:

– Я ухожу домой. Желаю хорошего уик-энда.

Она подняла на него взгляд, потом снова уставилась на монитор. Без единого слова.

Оставшись одна, Северин Арбур огляделась. Она понимала, что сейчас близка к точке невозврата, как это называют летчики. Еще один удар по клавише, и она будет полностью и безвозвратно в этом потоке действий.

В окне она видела вдали Эйфелеву башню.

Чудо французской инженерной мысли. Монумент инновации и дерзости. Что-то такое, чем можно гордиться.

Потом мадам Арбур вернулась к ноутбуку и нажала «отправить».

Взяв свою сумку от «Шанель», она поспешила прочь, задержавшись на несколько секунд, чтобы отметиться в книге ухода.

– Хорошего уик-энда, – сказал охранник, осмотрев содержимое ее сумки.

Северин Арбур улыбнулась, пожелала и ему хороших выходных, после чего вышла и направилась в метро.

Теперь пути назад не было.

Глава третья

Когда они вышли на улицу Архивов, Рейн-Мари Гамаш взяла мужа под руку, и они двинулись в сторону автобусной остановки на улице Катр-Фис.

Арман предложил взять такси, чтобы доехать от их квартиры в Маре до ресторана, но Рейн-Мари предпочла автобус. Она хорошо знала этот маршрут. Тот самый маршрут, который всегда подтверждал, что она в Париже.

– Ты помнишь, когда мы в первый раз сели в этот автобус? – спросила она.

Он слышал ее слова, но думал о том, как Рейн-Мари в первый раз взяла его под руку. Вот так же, как сейчас.

Это было их третье свидание, и они шли после ужина по скользкому зимнему тротуару в Монреале.

Он предложил ей руку, чтобы не упала, и в тот же самый момент Рейн-Мари протянула руку к нему.

Чтобы не упал он.

Она взяла его под руку. Чтобы их судьбы переплелись. Если один из них потеряет равновесие, то другой его поддержит. Или они упадут вместе.

– На тебе был синий плащ, который дала поносить твоя мать, – сказал Арман, вспоминая тот морозный вечер.

– На мне было платье в горошек, которое я одолжила у сестры, – сказала Рейн-Мари, вспоминая тот теплый день.

– Это было зимой, – сказал он.

– В самый разгар лета.

– «О да, – произнес он в вечерний воздух. – Я прекрасно это помню» [16].

– Врунишка, – рассмеялась она, узнав цитату.

Он улыбнулся. И сжал ее руку. Они проходили мимо мужчин и женщин, молодых и старых, влюбленных и незнакомых, идущих, как и они, по улице Катр-Фис.

– Ты готова? – позвал Даниель, глядя наверх по лестнице.

– Папа, а нам с вами можно? – спросила Флоранс.

На ней и ее сестренке уже были фланелевые пижамки, привезенные бабушкой и дедушкой из Квебека.

По пижаме Флоранс бродил лось, на пижаме Зоры играли черные медвежата.

Сестры стояли бок о бок в гостиной и смотрела на отца.

– Non, mes petits singes [17], – сказал Даниель, опускаясь на колени. – Вы должны будете оставаться здесь и играть с двоюродным братиком.

Они посмотрели на Оноре, который уснул на одеяле на полу.

– С ним особо не поиграешь, – неуверенно сказала Зора.

Тетя Анни рассмеялась из глубин своего кресла. Няньки уже появились. Оставалось только дождаться Розлин.

– Судя по толчкам, – сказала Анни, положив руку на живот, – следующая, наверно, никогда не будет спать. Хотите потрогать?

Девочки бросились к ней, обгоняя друг друга, и, пока они прикладывали ладошки к животу Анни, Даниель сказал Жану Ги:

– Я это помню. – Его низкий голос звучал мягко, задумчиво. – Помню беременности Розлин. Это казалось невероятным.

Жан Ги смотрел на Анни, которая улыбалась и кивала, слушая девочек. Шестилетняя Флоранс, старшая, пошла в мать. Гибкая, спортивная, неугомонная.

Зора пошла в отца. Крупнокостная, чуть неловкая, застенчивая. Если Флоранс была непоседливой, гоняла мячик, наталкивалась на фонарные столбы, царапала колени, спрыгивая с качелей, то Зора была спокойнее, мягче. Задумчивее.

Если Флоранс решала, что она боится птиц, принималась визжать и убегать в парке, то Зора стояла с пригоршней хлебных крошек и кормила птиц.

Глядя на них, Жан Ги был так благодарен за то, что их еще не родившейся дочери будет с кем играть, а кроме того, у нее будет Оноре, который уже был безраздельно ей предан, как старший брат. Ей это понадобится. Ему. Им.

А что обретет Оноре в своей сестренке?

Любовь до конца жизни, надеялся Жан Ги. И ответственность.

Он посмотрел на спящего сына и почувствовал укол вины за то, что его сыну без его согласия вручают такие подарки.

– Я пришла, – сказала Розлин, спеша вниз по лестнице из спальни. – Извините за опоздание. Ну-ка, давай я тебе помогу.

Она протянула руку, и они втроем вытащили Анни из кресла.

– Вы слышали глухой звук? – спросил Жан Ги.

– Отцепись, – сказала Анни.

Она взяла его под руку, и он прижимал ее к себе, пока они спускались по лестнице в прохладный сентябрьский вечер.

Арман и Рейн-Мари вышли из автобуса на знакомой остановке. У Национальной библиотеки.

Арман огляделся. Их попутчикам, выходящим из автобуса, могло показаться, что он просто ориентируется на местности.

На самом же деле глава отдела по расследованию убийств Квебекской полиции проверял улицу. Инстинктивно отмечал ресторанчики, магазины. Двери, переулки. Пешеходов. Легковушки и грузовики.

Париж был плохо защищен от насилия. В его недавнем прошлом была трагическая история террористических атак.

Хотя Арман чувствовал себя в городе вполне безопасно, он постоянно фиксировал обстановку. Правда, то же самое он делал и дома, выгуливая собак в лесу.

Они прошли по улице Ришелье и менее чем через минуту оказались у bar à vins [18] с витриной, заполненной бутылками.