Их любовник (СИ) - Богатырева Татьяна. Страница 4

Отправив сообщение, он прислонился лбом к холодной стене, прикрыл глаза, как наяву видя последний день в Лондоне. Самый обыкновенный день, немного дождливый и туманный, и самая обыкновенная прогулка по городу. Роза кутается в его ветровку, прижимается к его плечу и смеется над какими-то глупыми историями, а потом они целуются на берегу Темзы и, как настоящий заговорщики, планируют маленький сюрприз для Кея. На день рождения получилось офигенно здорово, надо придумать что-нибудь еще…

Нет, он не позволит собственной трусости все испортить.

Оторвавшись от стены, он развернулся — и чуть не столкнулся с Клау.

Приветливая улыбка тут же сошла с ее лица, сменившись тревогой.

— Что случилось, Бенито? Я могу помочь?

— Ничего, Клау, — он покачал головой и спрятал телефон.

Ответной смс от Розы пока не было, наверное, опять ушла в свой писательский астрал. У нее становится такое вдохновенно-отрешенное лицо, когда она пишет! Мадонна, хоть ищи Рафаэля, чтобы ее писал.

— Не стоит притворяться передо мной, Бенито, — мягко улыбнулась Клау и дотронулась до его руки. — Ты ненавидишь врать, тем более — родителям. Я понимаю тебя.

Бонни сам не ожидал, что ее «понимаю» его тронет. Зря он желал Клау провалиться, она — нормальная девчонка, изо всех сил старается ему помочь, хоть и знает, что ей ничего не светит.

— Спасибо, Клау. Тяжело врать тем, кого любишь.

— Ты делаешь это из любви, Бенито, — она сжала его руку. — Всего один вечер.

— Нет. Даже один вечер — это слишком. Прости, Клау, что втянул тебя в это. Но сейчас мы вернемся туда, и я скажу правду. Впрочем, ты можешь не ходить, тебе это будет неприятно.

Клау посмотрела на него с удивлением.

— А ты совсем не похож на того Бонни Джеральда, о котором болтают.

— В смысле?

— Тебя заботят мои чувства, хоть я тебе и никто. Ты вовсе не… — она смутилась и не договорила.

— Не козел? — хмыкнул Бонни. — Не верь глазам своим. Еще какой kozel, — он сказал по-русски, так, как произносила это Роза.

— Нет. Ты просто запутался. Ты не виноват, что все так сложно.

— Именно я и виноват. Не стоит меня идеализировать, Клау. И не стоит привязываться, хорошо?

— Я всего лишь хорошо играю свою роль, синьор режиссер, — с явной обидой ответила Клау.

— Вот и умница. Кстати, предложение о роли все еще в силе.

— Я запомню это, Бенито. Ну… пора нырять? — и она подмигнула.

— Ты начинаешь мне нравиться, детка, — Бонни внезапно почувствовал легкость. Эта девочка в самом деле могла бы быть неплохим другом. По крайней мере, поддержать и разрядить ситуацию она умеет. — Наш выход.

— Бенито, погоди, — она удержала его за руку. — Уверен, что стоит просто сказать «я пошутил»? Мы могли бы немножко поскандалить и вполне натурально расстаться. Мне кажется, так будет проще.

Бонни глянул на нее с еще большим удивлением.

— Теперь ты заботишься о моих чувствах?

— Не думала, что тебя это удивит. Так что, скандал в лучших сицилийских традициях?

— К чертям скандал. Я просто скажу правду, выслушаю, какой я придурок, а потом мы таки выпьем чего-нибудь покрепче сока.

— Жаль, что эта роль оказалась такой короткой, но ты решил правильно, Бенито. И ты совсем не придурок.

— Ты так мило мной восхищаешься, Клау, что я чувствую себя почти нобелевским лауреатом… dermo! Какого черта тут делает папарацци? Вашу…

— Улыбочку! — Бонни едва успел сменить гримасу «убью, суки!» на профессионально-сияющую. — Мистер Джеральд, мисс Паппини, пару слов для наших читателей!

Оглядев немыслимо довольные лица семейства Кастельеро, Бонни проклял все на свете. Они сговорились! Они! Все! Сговорились!

4. Рассвет над Гудзон-рекой

Нью-Йорк, начало октября

Роза

За окном занимался рассвет, когда послышался звук открывающейся двери, глухой стук упавшего чемодана и шаги по лестнице. Кей тоже проснулся — я почувствовала по его изменившемуся дыханию. Мы одновременно обернулись друг к другу с одной и той же надеждой: это он? И замерли, вслушиваясь в шаги. На лице Кея расцветала счастливая улыбка, стирая вчерашнюю хмарь. На моем — тоже.

Я… нет, мы оба точно знали — это он, наш блудный сицилийский баран.

Он зашел в спальню тихо, словно опасаясь нас разбудить. Какая глупость, правда же? Как будто мы можем спать, когда он…

…растрепанный, виноватый, усталый…

…настороженный и недоверчивый, готовый в любой момент закрыться…

…возвращается домой?

— Вы не спите? — шепнул он.

— Сам дурак, Сицилия, — хрипловато со сна отозвался Кей и легко вскочил с кровати.

Я тоже. Не отрывая взгляда от такой же сумасшедше-счастливой улыбки на его губах.

Они встретились на середине пути — черное и белое, разум и страсть, нежность… и нежность.

— Больной ублюдок, — шепнула я, лишь на секунду позже обнимая их обоих, впитывая терпкий запах мужского пота и Кензо, запах моей непристойной яви, моих мужчин. — Как же долго…

Бонни закрыл мне рот поцелуем. Соленым, жадным, до сноса крыши желанным. Вжался в меня всем телом, царапая чувствительную кожу шершавой джинсой. Темные сицилийские глаза, голодные, полные надежды, оказались совсем близко — и я утонула в них, в этом поцелуе, в отчаянном стуке его сердца…

Мы с Кеем раздевали его в четыре руки, торопливо и неловко, целовали куда придется, ощупывали — не веря, что это в самом деле он. И Бонни ластился в ответ, жмурился и тихо стонал, и шептал:

— Я соскучился, Езу, как я соскучился! Я люблю вас!

А потом я потянула этих глупых мужчин к постели, пока они не уронили меня на пол, и позвала:

— Иди ко мне, dolce putta, — прямо ему в губы, сжав его волосы в кулаке.

Меня все же уронили — спиной на простыни, разводя коленом мои ноги… и тихо выругались, запутавшись в джинсах и свалившись на меня. А я так же тихо засмеялась:

— Придурки…

Я целовала Бонни, обеими руками вцепившись в шелковую, пахнущую Италией и самолетом гриву, раня губы о суточную щетину и чувствуя себя парящей в небесах — пока Кей стягивал с него джинсы, а потом… потом я чуть не кончила только от того, как Кей развел наши ноги — мои и Бонни, и, прижавшись лицом к его спине, толкнул его — в меня… и тут же толкнулся сам, в него, а Бонни прикусил губу и запрокинул голову, и мучительно-сладко застонал — вместе со мной, вместе с Кеем… и мы двигались, двигались, слившись в одно целое, не понимая — кто и где, и не нужно было ничего понимать, только чувствовать, и подаваться навстречу, и улетать куда-то в рассветное небо над Нью-Йорком…

— Мадонна, — шепнул Бонни. Потом, когда я приземлилась обратно на смятые простыни. А может быть, не Бонни, а Кей. Странно, но иногда у них так похожи голоса… — Мадонна, я люблю тебя.

— И я тебя, — отозвалась я, открыла глаза…

Меня обдало волной холода, сердце оборвалось и мне показалось, что я падаю — с сорокового этажа, на бесконечно далекий асфальт.

Рядом был не Бонни! На меня смотрела, торжествующе ухмыляясь, итальянская селедка!

— Нет! — попыталась я выдавить сквозь вмиг пересохшее горло.

— Да, — селедка все с той же ухмылкой потянулась к моему горлу.

— Убирайся! — изо всех сил крикнула я…

И проснулась.

— Роуз, — родные, надежные и заботливые руки прижали меня к обнаженному мужскому телу. — Что ты?.. Роуз, маленькая моя, это всего лишь сон.

Всхлипывая, я уткнулась в Кея, обвила его руками и ногами. А Кей гладил меня по спине, шепча утешительные глупости, и целовал мои мокрые глаза — а я снова горела, и злилась, и снова горела… и отвечала на поцелуи, и сама целовала его, и кричала:

— Кей, мой Кей! — когда он скользнул в меня, заполнил до отказа и замер надо мной, собственнически и победительно улыбаясь.

Это было безумно хорошо — ощущать его в себе, своим, и видеть золотые искры в серых глазах, и знать, что Кей никогда, никогда меня не предаст… А потом он шевельнулся, и последние мысли вылетели из моей головы, оставив лишь жаркое скольжение, и полноту, и рваное дыхание — одно на двоих…