Барбарелла, или Флорентийская история (СИ) - Кальк Салма. Страница 35

Зимние дожди всегда приносят какую-нибудь гадость, говорил дворецкий Джованни. Так и случилось — после очередной поездки по городу маркиз Джиакомо слёг с жаром и кашлем, да так и не поднялся.

Через неделю после похорон Гортензия родила сына Лодовико-Пьетро.

Она осталась одна — и не одна. Дом был полон прислуги, сын требовал внимания. А со стен смотрели предки сына и их близкие люди. Смотрели сочувственно. И в этом сочувствии было больше тепла и понимания, чем во всём многословии прислуги и внезапно понаехавшей родни.

Да, вдруг оказалось, что и у Джиакомо, и у неё самой есть родня. Кузены, кузины, тётушки, дядюшки и дальние родственники по браку тоже. Они растеклись по вилле, заняли все свободные комнаты, командовали прислугой и принимали гостей. Гортензии хотелось убежать и спрятаться.

Сначала она так и делала. Говорила, что отправляется гулять с сыном, и шла в парк — если позволяла погода. Проводила там с ним или с книгой по нескольку часов, пока за ней настойчиво не посылали. Но однажды за обедом она вдруг услышала, как её брат и кузен Джиакомо рассуждают о том, сколько можно выручить за коллекцию картин, и как их выгоднее продать — оптом или в розницу. Этого она уже не вынесла и поинтересовалась — почему это вдруг кто-то решает, что делать с наследством её сына?

Её тут же принялись успокаивать и говорить — незачем ей, такой молодой и в таких заботах, брать в голову ещё и имущество! Семья она на то и семья, чтобы помогать в таких вопросах!

Ничего себе помогать, подумала Гортензия. И наутро отправилась к мужниному другу господину Марчелло Дамиано, его юристу и душеприказчику. Он не зря много лет дружил с Джиакомо, он понимал и про картины, и про остальное имущество. И согласился побеседовать с наиболее ретивыми претендентами на деньги и ценности о том, кому всё это на самом деле принадлежит.

Побеседовал. Разговоров о продаже чего бы то ни было больше не возникало, и часть гостей даже убрались по домам, но, к сожалению, не все. Как водится, остались самые назойливые.

Поздним вечером Гортензия шла по картинной галерее, собираясь после подняться к себе и спать. Она смотрела на портреты, и вдруг поймала себя на мысли, что уже почти готова разговаривать с ними и просить совета — у каждого из них за плечами долгая жизнь и потом ещё множество лиц и событий перед глазами. Уж всяко они знают больше неё, двадцатилетней вдовы с младенцем, иностранки, не слишком-то разбирающейся в здешних обычаях!

Пьетро доброжелательно улыбался. Алессандро хитро смотрел на неё. А Барбарелла, изображённая вполоборота, как будто повернулась и подмигнула.

Впереди мелькнул язычок пламени.

Ночной пожар на вилле Донати начался внезапно, с бокового крыла, в котором располагались приезжие родственники. Все они с господней помощью спаслись, ибо хозяйка, как оказалось, вовремя подняла тревогу. Пожар потушили, подсчитали убытки и увидели, что пострадало убранство нескольких комнат и личные вещи кое-кого из гостей. Также обнаружили, что пожар начался с того, что из камина в смежной с хозяйской спальней комнате выпали угли, да прямо на ковёр. При этом ни хозяйская спальня, ни комната младенца, ни бальная зала, ни картинная галерея не пострадали.

Хозяйка с приличествующим случаю выражением лица принесла гостям извинения и попросила покинуть дом — до тех времён, пока виллу не приведут в порядок. Испуганные гости отбыли восвояси.

Гортензия пригласила господина Марчелло, они вытащили кресла и столик в картинную галерею, и выпили за спокойную тихую жизнь и за коллекцию картин Донати.

В последующие годы Гортензия произвела капитальную реконструкцию виллы — всё, что только можно, было подновлено, почищено, приведено в порядок. Со времён Пьетро Сильного это оказались самые масштабные работы по переустройству и ремонту дома. Кроме того, Гортензия сама перепланировала парк — теперь к главному входу вела обсаженная деревьями аллея, а в центре раскинулся лабиринт, в недрах которого прятались и фонтаны, и статуи, и цветники.

А когда при помощи Марчелло Дамиано удалось разыскать и приобрести портрет наследника Пьетро Сильного Марко Донати — она с гордостью разместила его в семейной галерее.

Нужно ли говорить о том, что родственники не получили ничего?

Сын Гортензии Лодовико вырос в трепетном почтении к семейной истории. Гортензия понимала, что молодому человеку не следует запирать себя на семейной вилле — и отпустила его посмотреть мир. Он вернулся, когда понял, что скучает, и готов уже взять на себя управление семейными ценностями и финансами.

Гортензия же нашла для сына хорошую девочку Эжени — сироту из приличной парижской семьи, родители которой погибли в годы революционного террора. Девочка приехала во Флоренцию вместе со своей покровительницей Элизой Бонапарт. Гортензия присмотрелась к ней и решительно отправила Лодовико делать предложение. Тем более, что приданое мадам Бонапарт ей дала очень хорошее.

Впрочем, делами картинной галереи Гортензия занималась до самой смерти. Она написала трактат о семейной истории, уделив в нём место каждому выдающемуся представителю. Разыскала ещё два портрета, имеющих отношение к семье Донати. И завещала повесить в галерею портрет, написанный с неё господином Лиотаром в Париже, когда она навещала родственников с двухгодовалым сыном. Помнится, мадам Бертен сшила ей тогда очень модное розовое платье…

Шли годы. Портрет висел в галерее, вокруг кипела жизнь. А потом вдруг картины сняли со стен, тщательно упаковали и спрятали в подвале. Сказали — война. И словно забыли всех их в подвале на долгие годы.

Когда за ними в подвал снова спустились люди, оказалось, что наверху всё совсем иначе. Почему-то картины не вернули в галерею, а развесили, где попало — и в бальную залу, и в спальни, и в кабинеты. Незнакомые люди говорили, что наследников Донати не осталось, а на вилле теперь музей.

Музей — это значит, что за картинами смотрят, но — в меру своего разумения. Измеряют температуру и влажность в залах, держат шторы опущенными, освещают удивительными лампами. Но — путают Пьетро Сильного и его второго сына Пьетро Мелкого, а её сына Лодовико — с мужем Джиакомо. На взгляд Гортензии, это было возмутительно.

И когда незадолго до официального открытия музея для публики, в одну ничем внешне не примечательную ночь она вдруг оказалась во плоти на паркете бальной залы… нет, потрясение было сильным, конечно, но желание действовать оказалось сильнее.

Желанию нашлось применение — и по мелочи, когда невнимательным или откровенно глупым работникам музея подсказывали, что и как было на самом деле. И по-крупному, когда пришлось решать вопросы с некоторыми, которые не понимали обращённых к ним слов.

Нет, это была не её идея. Всё придумали хитрец Алессандро и неугомонная Барбарелла, а Пьетро радостно согласился попробовать. Основатель рода очень страдал от того, что сейчас ему доступна лишь тень прежних силы и власти, и был рад сделать хоть что-нибудь. А она… хотя она и была самой младшей из них, и принадлежала совсем к другой эпохе, ничто в ней не воспротивилось возможности призвать к ответу людей глупых и недобросовестных.

Так три раза они совместно применяли свою силу, а четвёртый случился год назад. Тогда уже переполнилась чаша её личного терпения — госпожа Анжелика, новый хранитель, не должна находиться в этих стенах!

Тогда тоже приближалось время очередного бала.

Однажды днём возле портрета Гортензии остановились госпожа Райт и Паоло Флорари — один из тех, кто ныне охранял виллу от бродяг и разбойников. Впрочем, охранял — это очень громко сказано, на самом деле он извлекал все возможные выгоды из своего положения. Мошенник приторговывал билетами на какие-то особые выставки, в ночи своего дежурства пускал в залы посторонних — для новомодных мгновенных портретов, именуемых «фотография». А ещё — в парк, и не только для этих портретов, но и на свидания тоже. Можно подумать, её любимая беседка, где она читала и писала письма и книги, была для этого предназначена! В общем, Паоло Флорари всегда приносил какую-нибудь гадость, ровно как те зимние дожди.