Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София. Страница 13

Наконец-то Мартин смог обратить внимание на что-то, кроме того, как не дать другу умереть с голода. Отец продолжал демонстрировать потрясающее равнодушие к судьбе Вика, а поняв, что он научился готовить, казалось, вовсе о нем позабыл. Мартин, чертыхаясь и вытаскивая зубами занозы из ладоней, оторвал в курятнике несколько досок над потолком. Куры и правда начали нестись лучше, и все меньше разбитых яиц в осколках хрупкой скорлупы находилось утром на дощатом полу курятника.

Ночью, когда темнота бросала синий бархат на деревню, а в разбитое окно врывался теплый ветер, несущий запахи трав и воды, Мартин, улыбаясь, зажигал для Вика огоньки. Он выдумал столько сказок, что хватило бы на целую библиотеку. Монстр с тысячей глаз все реже сторожил темноту коридора. Мартин думал об этом с облегчением.

Это стоило всех выпотрошенных рыбок и всех рассказанных сказок.

Ведь Вик не помнил, но Мартин-то точно знал, что это за чудовище.

Вик не мог помнить своего дедушку по отцу. Ему было всего три года, когда Анатолий привез его показать своему отцу. А Мартин помнил все так ясно, будто это он стоял на крыльце под высоким серым небом, с которого все сыпался, зачем-то сухой, белый снег. И по этому снегу дедушка тащил огромный, заляпанный кровью мешок с потрохами только что забитых свиней. От мешка пахло смертью и навозом, а в воздух поднимался белый курящийся пар. Из нескольких дырочек в ткани вырывалась толчками черная слизь.

Мартин не хотел, чтобы Вик вспоминал этот мешок.

Осень приходила медленно. Не было синей северной стыли, ранних сумерек и злого, холодного ветра, врывающегося внезапно в почти летнюю жару. Все больше золотого и красного мелькало в зелени деревьев.

«Смотри, Мартин, деревья седеют!» — с восторгом сказал Вик, показывая особо пышную расцвеченную золотом крону.

Мартин все реже думал о смерти. Ему казалось, жизнь налаживается, что мир, рассыпанный вокруг миллионами разноцветных осколков, наконец-то стал принимать какую-то форму. Что эти осколки становятся на места. И может, еще получится витраж, через который будет падать разноцветный свет.

— Мартин, а ты сам что, совсем не боишься темноты? — спросил его как-то Вик, наблюдая, как огромная золотистая бабочка вьется вокруг погасшей лампы.

Эти видения, которые создавал Мартин, ничего не освещали. Это был какой-то ненастоящий, фальшивый свет. Но Вик не обижался и не разочаровывался в друге — это ничего, что его огоньки никому не светят. Зато они есть. И Мартин есть. И как здорово, что они есть, фальшивые или настоящие — не так важно.

«Я… не боюсь этой темноты», — ответил Мартин.

И сказал правду. Темнота Вика была обычной, сухой и теплой. Ничего общего не имеющая с той стихией, что клубилась за его спиной. Той темноты он боялся, но не хотел говорить об этом мальчику. Он все равно не объяснит ему, в чем разница. А если объяснит — будет еще хуже. Вику и так страшно жить на свете, не хватало еще больше его пугать.

Но страх оставался. И темнота тоже. Можно было попробовать не замечать ее. Смотреть только в проем. А потом погружаться в свое холодное, липкое забытье, похожее на сон и на маленькую смерть. Правда, иногда ему снились сны.

Но находясь в этой темноте Мартин чувствовал себя потерянным. И очень несчастным. Словно безрадостное и черное предрекала ему эта темнота. Но ведь это неправда. Его будущее не будет черным — Вик вырастет достойным человеком. И ему, Мартину, может, найдется место в его жизни. А если нет — разве темнота будет страшной, если он сумеет кого-то спасти?

Глубокой ночью, когда Вик давно спал, Мартин впервые обернулся к темноте не затем, чтобы принять ее клубящуюся черноту.

Мало что в этой темноте ему было подвластно. Мало было подвластно по ту сторону дверного проема. И все же в его силах было попытаться.

В первую ночь он отпустил плавать в темноту светящуюся рыбку, розово-золотого китайского карпа. Она долго кружила вокруг него, задевая протянутые ладони хвостом. И Мартин чувствовал холодное касание гладкой рыбьей чешуи. Рыбка была реальна в его мире. Она была настоящей. Когда она скользила над запястьями, свет падал на манжеты, оставляя на белой ткани разноцветные пятна.

Наконец, рыбка, беззвучно плеснув по темноте хвостом, стала отдаляться, вскоре скрывшись в черной мути.

Мартин ждал ее весь день и всю ночь. Он не знал, может ли она погибнуть, но ему было важно знать, что она не растворилась.

Что у него есть власть над темнотой. Что созданное им сохраняется. И ночью, когда Вик уснул, рыбка вернулась, ткнулась в плечо. И больше не уплывала в темноту, оставаясь где-то поблизости.

В ту же ночь он очертил кусочком мела границы будущей комнаты.

Простого мела, такого же, какой он добавлял курам в корм каждый день.

Такого же, как тот, которым он нарисовал по просьбе Вика чайку на стенке шкафа.

Над проемом выросли грани углов будущей комнаты. Он начертил их мелом прямо на темноте, как на грифельной доске, вставая на небольшую стремянку, чтобы нарисовать потолок.

Почему линии выходили ровными?

Откуда взялась стремянка?

Мартин не давал себе ответов на эти вопросы, пока не закончил работу.

Дорисовав последнюю линию, он сел, привычно привалившись к косяку и спрятал лицо в ладонях, ожидая, когда стихнет бьющая его крупная дрожь. Он почти не удивился, почувствовав на руках что-то горячее и мокрое.

Можно сколько угодно лгать себе. Звать себя Мартином, видеть на себе одежду, думать, говорить, делать что-то руками Вика и смотреть его глазами. Бояться когда-нибудь полюбить кого-то еще его сердцем.

Это не делает его человеком.

Он остается безумием одинокого мальчика, напуганного темнотой.

Он сам — одинокий мальчик, напуганный темнотой.

Хорошо, что Вик не видел его слез.

Начерченное никуда не делось. И рыбка огибала белоснежные линии, встречая в них препятствия. Рыбку Мартин назвал Орестом. Не в честь героя, а в честь корабля. Это было неправильно, но никто не мог ему запретить.

На третью ночь линии соединились широкими полосами красного дерева. В комнате не было настоящих окон, только бутафорские, из золотистого, непрозрачного стекла. Мартин старался не допускать лишних деталей. Ему было тяжело воплощать эти доски. Когда первая стена еще не была закончена, мир качнулся. Мартин успел подумать, что Вик проснулся, но в глаза хлынула ледяная темнота и сознание щелчком погасло.

Он пришел в себя, лежа лицом вниз. Вик спал. Значит, ночь продолжается. Значит, он закончит со стенами.

Мартин просто стоял и смотрел, как медленно обрастает контуром дерева темнота. Ему казалось, что от него к стенам тянутся тонкие нити. Всем телом он связывал себя с будущим домом, позволяя ниточкам тянуть из него тепло.

Нарастали, обволакивали и лишали сил холод и острая, царапающая боль. Он терпел. Так надо. Нельзя что-то создать, не отдав ничего взамен. Даже если у тебя совсем ничего нет.

Напротив проема он, сам не зная зачем, оставил еще один — ведущий туда, в темноту. В эти дни ему тяжело давалось говорить с Виком, несколько раз тот даже не смог расслышать, что говорит ему друг. Но Мартину нужно было это пространство. Иначе он бы просто сошел с ума. Что он за человек, даже с именем, если вся его реальность — темнота?

Пусть будет еще и дом. Пусть у него будет еще один сладкий самообман. Слишком уж больно обжигали лицо, руки и сердце те слезы.

Четвертой ночью комната обрела потолок, невысокий, из тех же досок, что и стены, с несколькими балками. Мартин давно понял, на что похожа комната — это была каюта корабля.

На следующую ночь в комнате появился стол, несколько пустых полок и мягкое лиловое кресло с высокой спинкой. Кровати не было, и он не собирался занимать ею место. Он боялся сна. Кровать будет казаться ему гробом.

Больше он делать ничего не собирался, хотя и чувствовал, что комнате чего-то не хватает. Шестую ночь он просто просидел в кресле, ожидая, пока наступит утро и радуясь, что не нужно больше, надрываясь, воплощать себе стены, отгораживающие от темноты.