Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София. Страница 17
— Я не знаю. Наверное, это просто бледность. Я живу в темноте, здесь нет солнца.
«Я тебе дам солнце. Правда, Мартин, обещаю… я придумаю, как сделать, чтобы у тебя было светло. Мы поедем к морю, там много солнца. Там корабли… и волны. Так будет… правильно», — неловко закончил он.
Будто извиняясь за то, что это произойдет нескоро.
«Спасибо», — тепло улыбнулся Мартин.
Он и правда почувствовал, как на душе немного посветлело. Но не от обещания. Просто он почувствовал, что любовь, которую он испытывает к другу на самом деле гораздо сильнее, чем он сам от себя ожидал. И она сильнее ненависти. И боли. И это чувство ему тоже не удается скрыть от Вика.
Боль — это не так уж и страшно. Он ведь уберег от нее мальчика. Зато Вик увидел, каков его отец на самом деле.
Мартин завернулся в одеяло и прикрыл глаза. Он почему-то чувствовал себя очень уставшим. В этот же момент он забылся липким, тревожным сном. А Вик не стал ему мешать.
Пусть он спит, добрый и смелый Мартин, ничего не знающий о канарейке.
…
Мартин спустился с чердака вечером. Вода в бутылке давно кончилась, а на улице, хотя липкая дневная жара спала, царила тяжелая, будто предгрозовая духота.
К тому же Мартин не хотел лишать Вика возможности поесть или заставлять мучиться от жажды. Но позволять ему идти самому Мартин тоже не стал — кроме стреляющей боли тело было наполнено странной усталостью. Как после тяжелой работы. На надрыв.
Он мог бы отойти в сторону. Эта боль была терпимой. Она, может, была бы полезна Вику — первая в жизни тяжесть, первый настоящий груз. Но он так и не смог себя заставить.
Отца не было дома. Кухня не сохранила следов вчерашнего.
На столе не было посуды. Вообще ничего не было, только длинная, свежая царапина. Мартин рассеяно провел по ней рукой. Она была шершавая, с тонкими белыми лучиками-щепками.
«Мартин тебе… страшно?» — тихо спросил его Вик.
— Нет, — честно ответил он. — Только тошно.
«А мне — страшно», — еще тише признался Вик.
Мартин отвернулся от стола и молча начал собирать в сумку какую-то еду. Наполнил бутылку остатками воды из ведра.
«Мартин, тебе очень больно?..»
— Нет. Правда, все…все в порядке. Скоро боль совсем пройдет, и ты сможешь… все будет, как раньше.
«Не будет», — грустно сказал ему Вик.
И, не дав возразить, продолжил:
«Пойдем к озеру. Ты ведь хочешь. Давай… не возвращаться сегодня. Останемся в лесу. Я не буду бояться темноты, правда».
А ведь он и правда хотел. Он собирался смыть кровь в душе на улице, под слабым напором холодной воды, пахнущей железом и вернуться на чердак. Там лежать ничком на одеяле и ждать, пока боль утихнет. И рассказывать Вику очередную сказку, чтобы ему не было страшно. И чтобы его не донимали тяжелые, взрослые мысли.
Но с мыслями, видимо, опоздал.
— Хорошо, я только… соберу сумку.
…
Костер был совсем маленьким. Мартин смотрел в него, и думал о том, сколько разного есть на свете огня.
Есть тот, что гудит, разрывая небо, беспощадный лесной пожар.
Есть тот, что трещит в его камине.
Тот, что спит, заключенный в хрупкую металлическую оболочку. Тот, что однажды уничтожит Землю.
И есть этот костер. Несколько ласковых язычков, которые обиженно куснут руку, если задержать ладонь над ними дольше, чем на секунду: «Эй, я все-таки огонь. Хоть и маленький».
«В пурге не бывает огня», — вдруг сказал ему Вик.
— В пурге?
«Да. Ты еще не видел… настоящего снега».
— Я помню, какой снег, — осторожно сказал Мартин.
Его пугало настроение друга. Но он не мог понять, что это. Разочарование в отце? Озлобленность? Страх? Или просто меланхолия, потому что никак не выходит убедить себя, что вокруг — Мир-Где-Все-Правильно?
«Ты помнишь, а я… я видел, Мартин. Пурга. В январе. Это когда снега — целая стена. Она воет, и снежинки, которыми она кружит, похожи на битое стекло. И в ней нет света, никакого. Светят окна, фонари, но она все забирает, перемешивает и превращает в темноту. Я… хотел бы так».
— Как? Превращать все в темноту?
«Чтобы все было… Правильно. Там все правильно, Мартин. Ничего… не болит».
— Вик, ты говоришь о существовании без сердца. Без чувств. Неужели тебе кажется, что так лучше? Так становятся жестокими. Так… делают больно другим.
Он сказал это, и сам испугался своих слов. «Не тебе же больно», — сказал ему недавно Вик. Но он же понял. Вик ведь вспомнил, как испугался неосторожно причиненной сестре боли. Ведь это он укрыл его ночью этой курткой — Мартин хорошо знал, что сам он спит неподвижно. Вик пожалел свинью и жалел собак. Он должен понять, что ничего хорошего нет в том, чтобы вырвать свое сердце и положить на его место обрывок январской пурги.
«Мартин, это же из-за меня вчера…»
Слова должны были вызвать другое чувство. Но Мартин почувствовал облегчение. Вот что его тревожит на самом деле.
— Вик, ты вчера меня бил?
«Нет…»
— Может быть, ты хотел, чтобы это вчера произошло? Ты желаешь мне зла?
«Нет, я… не желаю».
— Тогда почему ты чувствуешь себя виноватым? Не обязательно переставать чувствовать. Нужно просто… знать, кто виноват на самом деле.
«А ты бы смог? Если бы ты меня вчера не спас. Сказать — это же не я тебя, Вик, бил. Я не виноват, потерпи немного, посмотри вот огоньки?» — с неожиданной злостью спросил он.
Мартин прикрыл глаза. Он не знал, что ответить. Нет, не смог бы. Да, это Анатолий был бы садистом, избившим ребенка. А он, Мартин, чувствовал бы себя подонком, который это позволил. Значит, был бы не меньше виноват. Только он не об этом думал вчера.
— Вик, нет ничего плохого в том, что кто-то тебе помог. Я не героем хотел себя почувствовать, а тебя защитить. Ты ведь укрыл меня курткой ночью. И тебе было больно. Потому что в хорошем мире люди помогают друг другу. И мир становится лучше, когда люди живут так, как будто он уже хороший. Это все, что мы можем друг для друга сделать — сделать свой мир Правильным, и помочь кому-то еще.
«Ты меня любишь, и тебе из-за этого было больно. Разве это правильно?!»
— Любовь не причиняет никакой боли.
«А откуда ты вообще знаешь про любовь, ты на свете месяц живешь!..»
— Любовь, Вик, это такое чувство, которое ты ни с чем не спутаешь. Сколько бы ты на свете не жил. Ты… ты злишься?
«Нет… не злюсь. Я… запутался.»
— Какой он, Мир-Где-Все-Правильно, Вик? — неожиданно для себя самого спросил Мартин.
«Там никому не больно и все друг друга любят. Там все… честно».
— Так не бывает, Вик. Честность у всех разная, одну на всех пока не придумали. А боль… от нее никуда не спрячешься. Однажды все мы с ней встречаемся, и делаем выбор, бояться ее или встретить лицом к лицу.
«Я боюсь».
— Я тоже. Но это не значит, что мы не можем встретить ее достойно. Не значит, что она может заставить нас перестать быть людьми.
«А кто может?»
— Только ты сам. Ты делаешь выбор.
«И ты… выбираешь?»
— В этом я свободен, как любой человек, — печально ответил Мартин, вставая с земли.
Он не стал тушить костер. Оставил одежду, сложенную аккуратной стопкой на холодном песке, и медленно зашел в черную теплую воду.
Они уже искупались днем, смыв с кожи разводы крови. Но сейчас темное тепло обещало смыть что-то другое.
Вода растворяла боль. Она лишала тело веса, лишала веса боль. Если лечь на спину, раскинув руки — это почти полет.
А там, в черноте неба, разметавшегося над лесом, горели звезды. Их нельзя было сосчитать, их нельзя было сложить в созвездия. Они были словно мука, рассыпанная по столу.
Живая темнота, полная огоньков.
Действие 7
Белые цветы
Я похороню его на высокой-высокой горе, — решил он, — так, чтобы вокруг было много солнца, а внизу текла речка. Я буду поливать его свежей водой и каждый день разрыхлять землю. И тогда он вырастет.