Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София. Страница 96
Наверное, что-то похожее чувствовал Мартин. Вик вдруг подумал, что ему бы очень хотелось, чтобы Мартин им гордился.
Всегда.
От экзамена по литературе и языку его освободили за участие в спектакле. Билеты на химии и биологии, необходимых для поступления, за него решил Мартин, который и собирался поступать. Увлекшись, он исписал на обоих предметах несколько лишних листов. Учитель только тоскливо посмотрел на аккуратные строчки формул.
— Это ты писал?
«Мартин, мы идиоты».
«Да, мы идиоты. Давай я решу этот маленький… конфликт. Скажи хоть слово о корках, Вик — и будешь выпутываться сам», — предупредил его Мартин.
«Молчу-молчу. Вообще-то я хотел спросить, не предложишь ли ты ему потанцевать под красивую песню о леди с зелеными рукавами».
«Непременно», — ответил Мартин, широко улыбаясь учителю.
— Да. Я.
— И весь год ты сдавал мне тетради с другим почерком?
— У меня раздвоение личности. Иногда я приличный человек с ровным почерком, а иногда неврастеник, и буквы у меня похожи на рыболовные крючки, — серьезно ответил Мартин.
«Я тебе это запомню!»
— Невовремя шутите, молодой человек.
— Я не шучу. Смотрите.
Мартин взял чистый лист, и твердым, каллиграфическим почерком написал посередине «Aliis inserviendo consumor».
Вик, решив не ломаться, повторил надпись прямо под первой.
— И что же ты написал?
— Светя другим — сгораю.
— Ах да, я помню с вашего спектакля… только ты там говорил, что сгорает быстрее то, что ярче горит. Что же, пусть будет неврастеник… Можешь идти.
Мартин кивнул, прижав кончики пальцев к груди и вышел из класса.
«Да откуда у тебя эти замашки? Ты не иначе как в прошлой жизни был каким-нибудь занудным аристократом, придушенным воротничком!»
— Значит, хорошо, что сейчас у меня все по-другому, верно? — улыбнулся он в ответ.
…
Риша нервничала перед каждым экзаменом почти так же сильно, как перед премьерой, а успешно сдавая — радовалась, как ребенок.
В мае было назначено ее прослушивание.
Мир словно замер в ожидании. Он наполнялся цветами и запахами. Весна обрушивалась на землю дождем, растекалась терпкой зеленью и распускалась цветами.
Риша готовилась к прослушиванию. Они часами сидели на поваленном дереве около озера. На песке догнивала лодка, под которой больше не было лис. Риша читала Вику вслух одну пьесу за другой. Иногда просила его помочь и тогда они, передавая друг другу книгу или журнал, читали по очереди.
Вик не мог не заметить, что ей стали удаваться самые разные роли. Даже Эспуар Риша стала читать убедительно.
Мартин слушал и улыбался. Он видел, что Вику гораздо больше нравится просто слушать ее голос и следить за изменениями лица, чем вникать в сюжет и сочувствовать героям. Впервые за долгое время Мартину было так хорошо и спокойно. Его собственное счастье и счастье Вика сливались в одно ровное, белоснежное сияние. Даже легкая тоска Мартина по Рите не омрачала этих дней.
А потом, майской ночью, Мартин проснулся от того, что в комнате было невыносимо душно, несмотря на открытое настежь окно. Словно зачарованный, он тихо пробрался на крышу и сел, глядя, как в небе собирается клубящаяся чернота. Мартин не знал, сколько он просидел так, но, когда ему на лицо начали падать первые капли дождя, частые, и теплые, его посетила неожиданная мысль. Она была болезненна, обескураживающе проста и беспощадна.
— Всё… — прошептал он.
В эту секунду грянул гром.
Если бы Мартин не сидел в этот момент на крыше, он бы не увидел человека, который, шатаясь, бредет к забору. Тонкая фигура в сером, почти неразличимая в дождевой завесе. Рядом с человеком, кажется, шла собака, на которую идущий тяжело опирался.
— Вик, просыпайся немедленно!
Сейчас Мартин был рад грозе. Его торопливые шаги по крыше не разбудят отца, и ему не нужно терять время, чтобы ползти к краю.
Он бежал к забору, на ходу стягивая куртку, и молился про себя, чтобы это оказался другой человек. Кто-то заблудившийся, застигнутый дождем, только не…
«Мартин…»
Мокрая щеколда на заборе никак не поддавалась. Зарычав, Мартин обернул ее рукавом куртки и дернул со всей силы. Раздался едва слышный в шуме дождя металлический лязг, и щеколда осталась у Мартина в руках. Он, не глядя, отбросил ее и толкнул дверь.
Почему-то первым, кого он узнал, была Тень. Старая сука, совсем не похожая на монстра из детских кошмаров Вика, седая, с розовым шрамом на печальной морде, стояла под дождем и смотрела на него виноватым янтарным взглядом.
Но Мартин уже не смотрел на собаку.
— Риша… — прошептал он, накидывая на нее куртку.
Она смотрела на него совершенно безумными глазами. Мартин не мог различить ни одной внятной эмоции в смеси ужаса и отчаяния, исказивших белое лицо.
— Мартин! — выдохнула она, протягивая к нему руки, не замечая, как куртка сползает с ее плеч.
Ни о чем не спрашивая, он подхватил ее, закутав в куртку, и понес в дом. Он оставил дверь приоткрытой, чтобы Тень, если захочет, могла остаться во дворе. Ничего большего сделать для собаки он не мог — к нему жалась Риша, ее била крупная дрожь и она шептала какие-то слова, которых он не мог различить в нарастающем шуме грозы.
И все же в его сознании успела мелькнуть злая мысль о театральности наступившей развязки. О нарочитости несомненно произошедшей трагедии. Этой злости Мартин не мог себе объяснить.
Вик был сосредоточен и холоден. Мартин чувствовал, что он боится, боится панически, но этот страх был скрыт чем-то ледяным, не дающим волю чувствам. Это зимой он легко поддался этому страху, увидев Ришу за окном. Сейчас Вик полностью себя контролировал.
Может, потому что зимой он почти ничего не мог исправить, а сейчас, вдруг сейчас у него еще остался шанс?
Он зашел в дом, не разуваясь, прошел в комнату, закрыл окно и запер дверь. На полу растекалась лужа дождевой воды, но Мартин этого не замечал.
Он уже собирался уступить место Вику, когда Риша мертвой хваткой вцепилась в его руку.
— Мартин, только не уходи!
Он почувствовал, как его полоснула слепая, обжигающая ярость. Не удержавшись, он прикрыл рукой глаза — эта ярость была болезненна, как вспышка мигрени.
«Вик!»
«Прости. Я не хотел», — процедил он.
— Что случилось, девочка? — ласково шептал он, гладя ее по мокрым волосам и накидывая ей на плечи шерстяное одеяло.
Но она только бессильно рыдала, прижимаясь лицом к его плечу.
— Он был прав… он всю мою жизнь… всю жизнь был прав…
— Кто был прав, Риш? Почему я уверен, что это неправда?
— Потому что ты… добрый… ты не знаешь… ты не можешь… тебе неоткуда знать…
А потом она заговорила. Мартин слушал ее, и чувствовал, как весь мир вокруг чернеет и медленно сужается до ее лица. Как он сам, в этой окружающей черноте, перестает существовать.
— Почему ты боишься Вика, Риша?.. — спросил он.
Губы его не слушались. Не слушались руки, он потерян и разбит, и впервые в жизни понятия не имел, что делать.
— Потому что… потому что… он теперь меня не примет…
Мартин успел отшатнуться, не позволив чужому, полному черной, безумной ярости сознанию волной снести его обратно.
— Вот значит как? — прошипел Вик, сжимая ее руки.
Он чувствовал, как на его шее завязывается шелковая удавка алого платка.
— Я… я не…
— Иди сюда. Иди ко мне!
Мартин ничего не мог сделать. Как и тогда, на сцене, Вик, знакомый ему с детства, словно скрылся в тени, уступив другому — белоглазому, оскаленному от ненависти. И он больше не старался взять себя в руки и хоть немного смягчить жестокость движений и слов.
Потому что слабости нужна сила. Потому что ей она поверит сейчас больше, чем ласке, а еще потому, что даже если бы Вик захотел, он не смог бы ничего с собой сделать.
А потом злость куда-то ушла, схлынув так же внезапно, как и накатила. И теперь в его поцелуе была горькая, отчаянная нежность, вся, которую он только мог дать своим разбитым сердцем. Всем своим разбитым миром.