Лето в пионерском галстуке - Сильванова Катерина. Страница 11

— А почему именно в шахту? — спросил Ванька, пихнув Юрку локтем в бок.

Тот скривился, пожал плечами:

— Ну а что ещё есть под землёй? Первое, что в голову взбрело.

Вскоре воцарился относительный для лагерного пляжа покой. Юрка, изнывающий от жары, решил пойти искупаться. Поднявшись с полотенца, случайно расслышал:

— Володечка что-то совсем плохой… — Он обернулся на девчонок — говорила насупленная Ксюша. — Тут такие девушки в купальниках, а он, даже когда этот дурак Пронин скакал, ноль внимания на нас, — она разочарованно цокнула языком, — стараешься тут, а у него на уме одни дети.

— Просто он их очень любит. Кстати, редкое качество. — Полина перевернулась на спину. — Это мило, хорошим папой будет.

Снимая шорты и рубашку, Юрка прыснул от такого заявления: «Тоже мне, будущая мать». К его счастью, девчонки ничего не услышали. Беседа продолжалась.

— Может, случилось что, теперь переживает? — Ульяна попробовала оправдать Володю.

— Да о чём переживать? Тут и физрук, и другая вожатая, — лениво протянула Ксюша. — Нет, какой-то он слишком злой, не ровён час, стукнет этого Пчёлкина…

— Да нет же, я не об этом! — перебила Ульяна. — Может, у него девушка есть? Вон, вторая вожатая — Лена, например. А что? Спят в соседних комнатах, так, может, они «того»… Ну, вы понимаете. И поссорились?

Полина аж села:

— А ведь правда!

— Не может быть! — уверенно произнесла Ксюша.

— И почему? — успокоившись, Полина улеглась обратно.

— А потому, что Володи вчера на дискотеке не было, а Лена была и с Женей танцевала!

— Действительно! — Поля подскочила снова. — На дискотеку ходят все, даже вожатые младших отрядов. Это ведь самое интересное!

— Да успокойся уже, Поль! Ты лучше не суетись, а позови Володю сегодня, — предложила Ксюша. — Володя придёт, и мы узнаем, с кем он станет танцевать.

— А чего это сразу я?! Что это та…

Поля даже не успела возмутиться, её перебила Ксюша, рявкнув:

— Эй, Конев! Ты чего это тут стоишь, уши греешь?

Юрка аж растерялся: больно ему надо подслушивать их глупую болтовню, сами кричали на весь пляж. Он мог бы проигнорировать выпад, но для приличия буркнул:

— Хочу и стою. Пляж общий.

— Мало ли, что общий, — продолжала змея Ксюша. — Шуруй.

— Эй, ты чего на меня взъелась? — оторопел Юрка, он никогда не слышал, чтобы девушки так разговаривали.

— Ты нас дурами выставляешь перед Володей, вот и взъелась! Мы прекрасно слышали, это ты Пронина подговорил!

— А кто меня дураком в стенгазете нарисовал? — Юрка сердито скрестил руки на груди.

— Сам виноват, нечего было гирлянды рвать. Так что давай, цокай отсюда, пугало парнокопытное, ультрафиолет загораживаешь!

— Вот-вот, — кивнули её гадюки-подружки.

— Пугало, значит? Парнокопытное, значит?.. — захлебнулся от возмущения Юрка, даром что лошади, если Ксюша о фамилии, непарнокопытные. — А тебя, пресмыкающееся, никакой ультрафиолет не спасёт. Такую дуру вообще ничего не спасёт. И вас тоже!

Он подхватил брошенные на песок шорты и отошёл. Конечно, он рассердился и обиделся, но больше всего удивился — чего эти трое хотят от Володи? А когда добьются, что, делить начнут? Вот уже сейчас делят, правда, не самого Володю, а обязанности по его… соблазнению? Выпытыванию подробностей его личной жизни?

Юрке это казалось невозможно смешным, ведь он-то понимал истинную причину волнения Володи. Сначала того утопленниками застращали, теперь устраивают драки в воде — попробуй тут не разволноваться.

И именно в этот момент физрук засвистел в свисток, а из воды донеслось паническое «Спа-а-асите!».

Володя заметно вздрогнул, дёрнулся вперёд, собираясь прямо в одежде прыгнуть в воду. Но тоненький девчоночий голос прозвучал снова, уже не испуганный, а слезливый:

— А-а-опять он дерётся!

«Да чтоб вас!» — прочёл Юра по Володиным губам.

Тревога оказалась ложной — никто не тонул, дети просто повздорили. Взрослые расслабились. Все, кроме Володи — он нервно сглотнул и сжал кулаки. Скинул кеды, вошёл по колено в воду, чтобы лучше слышать, видеть и контролировать. А контролировать было что: в этот момент ребятня совсем распоясалась, началась натуральная драка с яростными пиханиями, толканиями и воплями.

Спокойно смотреть на Володю и обсуждать ситуацию, как это делала благоухающая Троица, Юрка не собирался. Посуровел лицом, перевернул свою классную импортную кепку козырьком назад и, чтобы казаться более внушительным, сердито зыркнул на малышню. Потопал к Володе в воду разнимать драку и призывать хулиганов к порядку.

После недолгой, но тяжёлой борьбы — Пчёлкин пытался уплыть, — они вдвоём таки вытащили мальчишку из воды, схватив за плавки. Юрка поставил его на песок и наклонился:

— Пчёлкин, ты пионером стать хочешь?

— Хочу!

— А ты знал, что мальчиков, которые бьют девочек, в пионеры не берут?

— Нет, то есть… это она сама!

— Всё равно, что сама. Девочек нельзя обижать!

Пока Юрка поучал хулигана, Володя, выдохнув с явным облегчением, отправился обратно в воду следить за остальными. Оставив трогательно виноватого Пчёлкина нести наказание на берегу, Юрка издалека приглядывал за пятым отрядом, тоже командовал и успешно пресекал новые ссоры среди малышни. Потом помог Володе посчитать тапочки, одежду и головы отряда.

Его старания не прошли зря. Юрке было очень приятно слышать, как вся Троица и даже вечно занятая Володей Маша восклицали: «Какой Юрка молодец! Натуральный подвожатник!» Это гордое «молодец» так льстило, что на некоторое время Юрка забыл об обиде — всё-таки девушки похвалили! Как радостно отдалось в груди произнесённое Ирой Петровной: «Я в тебе никогда не сомневалась, Юра. Но теперь даже гордость берёт! Я им расскажу на собрании. Пусть знают, каков он, наш Конев!»

Но отчего-то самым-самым сладким, самым-самым приятным и радостным оказалось тихое, сказанное на выдохе «Спасибо» с добрым блеском в серо-зелёных — а они у него именно такого цвета, — Володиных глазах. Это «спасибо» весь день и вечер грело Юркины лёгкие. Всё потому, что это было заслужено, и потому, что это было произнесено им, Володей. Который за недолгих полчаса вместе на пляже, как казалось Юрке, стал ему понятнее и ближе. Может быть, даже почти что другом.

***

Неугомонная детвора на речке оказалась не самой серьёзной Володиной проблемой. В тот же день, во время репетиции, худрука тиранил Олежка, который очень хотел главную роль в спектакле. И всё бы ничего: у Олежки и голос громкий, и реплики он запоминал быстро, и в роль вживался отлично… да только картавил так, что половину слов не разобрать. Володя не хотел обижать Олежку, но в то же время не мог назначать его на роль с большим объёмом текста. В итоге пообещал, что послушает и других, а там выберет, кто будет лучше. Заверил, что Олежка всё равно не останется без роли.

Юрка наблюдал за этим балаганом и скучал. За Машей следить было не столько скучно, сколько почти физически больно: она фоном бренчала на пианино всю ту же надоевшую «Лунную сонату», и ладно бы только надоевшую — исполняла она её плохо. Юрка пытался не слушать, но слышал и мечтал, чтобы Маши и этого проклятого инструмента здесь вообще не было. Не звучала бы тогда музыка, не тревожила бы с таким трудом зарубцевавшиеся раны.

Музыка… Он не мыслил себя без музыки, она проросла в него корнями. Как долго он выкорчёвывал её из себя — год или целую жизнь? С каким трудом он научился жить в тишине, но вдруг оно — фортепиано, и вдруг она — Маша — отличный пример того, как не надо играть. И вдруг он — соблазн и понимание, что Юрка мог бы сыграть лучше, но не сейчас, а раньше, целую жизнь назад, когда ещё что-то мог и умел. А сейчас — забыл, и ему оставалось лишь слушать других, задыхаясь внутренней тишиной, пустотой и жгучей самоненавистью.

Он смотрел на Машу, стиснув зубы. Пытался иронизировать над тем, как она бросала томные взгляды на Володю, но иронизировать не получалось, Юрка только всё больше и всё безотчётнее злился. Хотел переключиться на кого-нибудь другого, например, на Троицу, но она и вовсе на репетицию не явилась.