Двойной генерал (СИ) - "Wolf". Страница 3

Генерал упорно молчит.

— Давай сойдёмся на том, что у тебя раздвоение сознания. Ну, появился у тебя некий внутренний и чересчур самостоятельный голос. Ну, и ладно.

— Кто ты такой, Голос? — мрачно спрашивает генерал.

— Что-то с памятью твоей стало, — ёрничает Кирилл Арсеньевич, — я тебе уже рассказывал. Я — пенсионер, живу себе в своём родном двадцать первом веке и тут на тебе! Проваливаюсь лет на семьдесят в прошлое, в твою голову. Не самое лучшее место, знаешь ли… наверное, я умер. Инфаркт, инсульт, что-то такое. Перед этим как раз книжку про тебя читал. Как ты эпично обосрался в начале войны. И весь свой округ профукал.

— Так-так… давай ври дальше. Когда, говоришь, война началась? И с кем?

— Когда она началась, я тебе не говорил. И не скажу, если мы не договоримся. Больно прыткий…

— Ты уже сказал, — подсекает его генерал, — Ты сказал, что через полгода меня расстреляют, потому что прохлопал свой округ.

— Хм-м… — задумывается пенсионер. Генерал не совсем идиот, один и один сложить может.

— Если ты такой шустрый, то сам знаешь с кем. Их войска местами в нескольких сотнях метрах от твоих стоят, — Кирилл Арсеньевич решил не скрывать очевидные вещи, — А точную дату я тебе называть не буду, к тому же она измениться может.

— А чего ты перед Жуковым так расстилался? — после некоторого молчания спросил генерал.

— Это тебя расстреляют. А Жуков станет маршалом. Одним из тех, кого потом назовут маршалами Победы. А на тебя спишут катастрофу начала войны. И поделом. Дурак ты.

Внутри генерал снова скривился от такой характеристики. Но сделать ничего не мог, и Кирилл Арсеньевич веселится от души. Военный чин, под началом которого больше полумиллиона солдат и командиров, вынужден терпеть самые бесцеремонные характеристики в свой адрес. Неизвестно от кого.

— Я и сам знаю, что университетов не кончал, — бурчит генерал, — только где они, эти, которые кончали?

— А я хто? — спрашивает Кирилл Арсеньевич, подойдя к зеркалу, — Я заканчивал. Физмат педагогического института. Не университет, конечно, но для вашего времени вполне… слушай, сбрею-ка я твои усы. Не нравятся они мне.

— Ты говоришь, война начнётся летом? — генерал не обратил внимания на грядущую печальную судьбу своих усиков, — Не может такого быть. Сталин говорит, что немцы абсолютно не готовы вести войну в зимних условиях.

Кирилл Арсеньевич находит ножнички, с опаской берётся за опасную бритву, — м-да, мужчины в то время были намного брутальнее, иметь дело с таким инструментом всего лишь для бритья? — идёт в ванную. Пока он расправляется с усиками, — ему удалось не порезаться, за что он себя прямо-таки зауважал, — генерал продолжает ворчать.

— Врёшь ты всё. Не могут немцы напасть этим летом…

Кирилл Арсеньевич не обращает внимания, пока не вернулся в комнату. Надо было ложиться спать, время наступило такое, что даже слово «поздно» не подходит. Ещё немного и станет «рано».

Уже улёгшись в постель, с наслаждением ощущая свежесть простыней, лениво бросает генералу.

— Заткнись, дурень. Не могут напасть летом, потому что не готовы к войне зимой? Сам-то понял, что сказал? Совсем тупой? Тебе жутко повезло, что я в тебя влез. Я не военный, но военной литературы читал много. И даже в ваши военные игры играл, — пенсионер не стал рассказывать о компьютерных играх, нельзя так издеваться над человеком, — так что кое-что понимаю. А причины поражения Западного особого округа разобраны военными историками по косточкам.

— Когда война начнётся?

— Я сказал. Летом. Точно тебе знать не надо, а то сболтнёшь ненароком. Спи давай. У тебя завтра трудный день. И много трудных месяцев.

Павлов некоторое время не хотел успокаиваться, лез с вопросами, но Кирилл Арсеньевич бросил ему «Всё, я сплю» и отгородился от него. Выяснилось, что и это он мог. А сам погрузился в размышления, на которые раньше не мог отвлечься. Что же с ним произошло?

Как-то он смеялся до слёз над малолетним внучатым племянником, который вдруг с увлечением стал читать «Войну и мир». Дойдя до Бородинского сражения, а до того ахая над Аустерлицким, отрок постоянно причитал «Да кто ж так воюет? Да как так можно?». Вспомнил до того, как провалился в этого никчёмного генерала, когда читал о нём. Как же он понимал почти своего потомка из параллельной генеалогической ветки! Точно такое же чувство у него возникало при чтении о злоключениях павловских армий. Да разве можно так воевать?! Да любой грамотный человек на месте Павлова проявил бы себя лучше.

И что получилось? Не говори вслух своих желаний, а то сбудутся? Сатана или божество какое забросило его в сознание этого дундука в генеральских… не, погон тут пока нет. С генеральскими звёздами в петлицах. Теперь нас обоих расстреляют? Ну, уж нет!

Но чтобы не сгинуть бесславно под пулями своих, надо разобраться, что произошло и почему. Он разбирал по книге подробности происшедшей катастрофы и никак не мог понять логику действий командующего, в сознание которого вдруг поселился. Понятно, что он дурень, но в действиях любого дурня всегда есть какая-то, пусть дурацкая, логика. Он встал в тупик, не смог разрешить эту загадку. И сейчас не мог. В книге рассматривалась версия сознательного предательства, но Кирилл Арсеньевич в неё не верил. Никаких серьёзных, как говорит нынче молодёжь, пруфов нет. Ведь Германию разгромили, архивы, ладно, могли уничтожить. Но должен быть куратор для такого агента. Но никто из немецких начальников ни в чём подобном не признался. Мотивов скрывать не было. Впереди виселица, агент расстрелян, что уж тут. Нет, никаких следов не обнаружено.

Это всего лишь попытка объяснить непоследовательность и нелогичность поступков командующего. А разве проигрывающие в казино или просто напёрсточникам на улице ведут себя логично? И разве можно их заподозрить в том, что они целенаправленно проигрывают всё, вплоть до штанов? Павлов очень напоминал человека, впервые севшего за руль трактора и бессистемно дёргающего все рычаги подряд в надежде, что найдёт один из них, волшебный. Такой, что одним махом укротит взбесившуюся машину.

Кирилл Арсеньевич всего не понял. И раньше так думал, но одно теперь знал точно: Павлов — не шпион. Странно было не знать, находясь у него в сознании и распоряжаясь всей памятью, как папкой «Мои документы» в компьютере.

Но появляются догадки. Он вспомнил хорошую поговорку: «Если не знаешь, куда плыть, ни один ветер не будет попутным». В точку! Павлов не знал, куда плыть. Он был жестоко дезориентирован. То, что он не тянул на генерала в силу своего развития, сразу стало ясно. Но Кирилл Арсеньевич, многое читавший о войне, сильно подозревал, что никто из нынешних генералов и маршалов своим званиям не соответствовал. Глупости писали те, кто серьёзно верил в то, что ситуацию катастрофы 41-го года могли бы предотвратить репрессированные Блюхер, Тухачевский и Егоров. Они тоже никакие не маршалы, на самом деле. Хорошо если хоть кто-то из них на полковника тянули. И поди его ещё найди.

В памяти всплыла картинка, на которые был так щедр июнь 41-го года. На самом деле такой картины не существует, никто её не рисовал и не фотографировал. Тем не менее, она пробирала морозом до костей. Покинуть Белостокский выступ, который немцы охватывали в кольцо, можно было только по одной дороге среди болот, ведущей в местечко Слоним.

Очевидцы, те же немцы, описали происходящее в мемуарах. Картина вышла настолько жуткой, что казалось, будто кровь сочится из строчек и страниц.

Концов потока из техники, солдатских колонн, толп беженцев не было видно даже с самолёта. Обстрелы, бомбёжки никакого эффекта не оказывали. Никто даже не пробовал прятаться. Разбитые машины сбрасывали в кювет, трупы иногда не успевали, бесконечные толпы шли по ним, превращая их в кровавую кашу. Это было похоже на исход леммингов или нерест лососей. Кое-что потрясённый Кирилл Арсеньевич понял, когда дошёл до одного эпизода. Немцы попытались не очень большими силами остановить колонну. Красноармейцы бросились в атаку не дожидаясь команды, не обращая внимания на стрельбу. Даже сражённые не желали падать и какое-то время им это удавалось. Самое главное, что поразило Кирилла Арсеньевича, у раненых и убитых немцев впоследствии находили раны на горле от зубов. Никакой это не героизм. Это смертное отчаяние попавшего в капкан дикого зверя.