Сферы влияния (СИ) - Коновалова Екатерина Сергеевна. Страница 4

Гермиона отстранилась, вытерла непрошенные слёзы и вошла в дом. Она бывала у родителей очень редко, и каждый её приход был и праздником, и наказанием. Ходить по комнатам родного дома, зная, что она в них — всего лишь гостья, было больно.

Мама усадила её за стол в гостиной, налила чаю, порезала на кусочки лимонный пирог. — Хорошо выглядишь, — сказала Гермиона, адресуя реплику скорее столу, чем маме. Та рассмеялась, не поверив комплименту, и спросила: — У тебя всё в порядке?

Она начинала с этого вопроса все их разговоры последние три года, с тех пор как снова обрела память. — Да, мам, — так Гермиона отвечала каждый раз.

Потом — набор обычных тем. Работа («Как обычно, её много»). Рон («Балбес!»). Здоровье («Ты похудела», — «Я только и делаю, что ем»).

Отвечая, Гермиона позволяла своему взгляду скользить по комнате, выхватывая мелкие детали и подробности быта родителей: папин любимый томик Шекспира на подлокотнике кресла, мамины записи и наброски для статьи, свежие цветы на верхней крышке фортепиано, вчерашняя газета. — Он на конференции, да? — рискнула спросить Гермиона.

Вместо ответа мама сжала её руку и сказала тихо: — Он отойдёт, вот увидишь. — За три года не отошёл…

Стирая родителям память, Гермиона не сомневалась в своём решении — она должна была так поступить. И она спасла их — меньше чем через месяц их дом разрушили Пожиратели Смерти. Восстановить память было труднее, но и с этим Гермиона справилась, однако она не рассчитала одного — того, что её не простят. Мама была слишком рада её видеть тогда, а папа…

Твёрдый, спокойный, надёжный папа, обретя вновь воспоминания, посмотрел на Гермиону тяжёлым взглядом и сказал: — Я не так тебя воспитывал.

Гермиона начала было свою хорошо продуманную речь о безопасности, но не сумела договорить и первое предложение — щёки опалило стыдом. — Очевидно, ты не зря училась на факультете безрассудных авантюристов, Гермиона, — он сделал паузу и добавил: — Я разочарован в тебе.

Это были самые неприятные и самые страшные слова, которые можно было представить, как тогда показалось Гермионе. Но она ошиблась, потому что последовавшие за ними были ещё страшнее: — Ты можешь оставаться в моём доме. Можешь приходить, если пожелаешь. Но не обращайся ко мне. У меня дочери нет.

Первое время она пыталась выпросить прощение, взывала к логике, к чувствам, плакала. А потом стала приходить реже, подгадывая дни, когда папы не было дома, как сегодня. — Иногда нужно больше времени, — мама снова сжала её руку, Гермиона кивнула.

Они разговаривали ещё час — всё так же ни о чём.

К себе Гермиона вернулась поздно, к ночи. Рона не было — он не так уж часто оставался у неё на ночь, предпочитая свою берлогу в конце Косой аллеи.

Обычно она радовалась одиночеству, но сегодня ей больше всего на свете хотелось, чтобы её кто-то обнял и пожалел. Однако она не успела поддаться унынию — в окно влетела сова и бросила ей в руки конверт с министерской печатью. Внутри оказалась короткая записка:

«Зайди ко мне завтра с утра, есть важный разговор. Кингсли».

Глава вторая

К Кингсли в кабинет Гермиона перешла через камин. Он сверкнул белозубой искренней улыбкой, от которой так и не смог избавиться за три года в политике, и размашисто махнул рукой, указывая на удобное кресло для посетителей (для желанных посетителей — Гермиона знала, что для нежеланных Министр трансфигурирует кресло в жёсткий табурет). — Здравствуй, Кингсли, — с обычной осторожностью произнесла Гермиона, расправляя мантию.

На самом деле, ей было непросто общаться с Министром магии так, запросто, но иного обращения Кингсли не принимал и не понимал, всякий раз напоминая: «Мы же члены Ордена». — Что-то случилось? Я поняла из записки, что дело срочное…

Кингсли задумчиво потёр ухо, где раньше блестела знаменитая серьга, от которой пришлось избавиться ради министерского кресла, и ответил: — Не срочное. Но важное.

Он замолчал, что-то обдумывая, снова потёр мочку уха, выдохнул и произнёс: — Однажды ты уже сумела блестяще воплотить в жизнь план Дамблдора. Ты знаешь, о чём я говорю. Мне нужно, чтобы ты сделала это снова. — Помогла уничтожить крестражи? — уточнила Гермиона и тут же добавила: — Извини. Нервное. — Мы не скоро ещё сможем спокойно говорить об этом. Все мы, — помрачнел на мгновение Кингсли. — Нет. В этот раз план более… — Жизнеутверждающий?

Гермиона сглотнула — её до сих пор бросало в дрожь при воспоминании о том, как, сидя в палатке, она до изнеможения листала книги, вглядывалась в символ на странице «Сказок барда Бидля», вновь и вновь стискивала цепочку медальона Слизерина и пыталась понять, что хотел сказать великий волшебник Альбус Дамблдор, какой оставил намёк троим перепуганным недоучившимся подросткам. — Однозначно, — Кингсли поднялся со своего места и отошёл к камину, стукнул по нему палочкой, блокируя вход, и начал говорить: — Альбус Дамблдор был великим волшебником и удивительным мыслителем. Если бы он пережил войну, наш мир стал бы ещё лучше, чем он есть сейчас. Боюсь, в нашем времени уже не будет такого мощного ума и такой искренней души, какими был наделён он.

Гермиона опустила глаза вниз, на собственные сложенные на коленях руки — слышать такие слова от хитроватого, азартного, храброго и немного взбалмошного Кингсли Шеклболта было непривычно, и ещё непривычней был его тон — наверное, когда-то таким тоном христианские апостолы рассказывали об Иисусе. — На собраниях Ордена мы часто говорили о том, каким видим мир после победы над Волдемортом. Дамблдор надеялся, что наступит новая эпоха — расцвет волшебного сообщества, настоящее возрождение из пепла косности и ограниченности. Три года мы делали всё возможное, чтобы выйти хотя бы на тот уровень, на котором были до начала войны. Нам это удалось. И пришло время начать делать то, чего хотел Дамблдор.

Гермиона нахмурилась — она не могла сказать, в чём дело, но в груди что-то неприятно сжалось. Её способности к прорицаниям были отвратительны даже на общешкольном уровне, но сейчас она была уверена, что испытывает очень нехорошее предчувствие. — Кингсли, я ошибаюсь, возможно, но разве профессор Дамблдор говорил не о всеобщем равенстве и любви? — И о них тоже, — Кингсли грустно улыбнулся. — Он не сомневался в том, что любовь спасёт мир, но мы едва ли можем что-то сделать с этим на законодательном уровне, — он хмыкнул, разом избавляясь от грусти и мрачной задумчивости, развернулся, снова сел за стол и опять улыбнулся, в глазах его блеснул радостный, озорной огонёк. — В первую очередь Дамблдор говорил о вреде изоляции. Сейчас мы — дикое племя, запертое среди немагического сообщества. Если бы мы были частью всеобщего мира, Волдеморта и его сторонников не было бы. Если бы не было идеи превосходства над магглами, Статута о Секретности, нелепых переодеваний в магглов и постоянной работы команды обливиаторов, мы не переживали бы одну за другой две страшные войны.

— Мерлин, — пробормотала Гермиона, — ты же не хочешь сказать, что… — Конечно, нет, — он откинулся на спинку кресла, — мы не пойдём к магглам и не объявим о своём существовании. Но мы начнём сотрудничество — более активное, чем сейчас.

Гермиона ничего не ответила. Она сама разбиралась в старых законах, составляя архив, и знала, что волшебникам нужно было многое изменить. В конце концов, у них так и не было отменено рабство! Но в то же время она помнила свой шок, когда впервые услышала о волшебстве. И шок своих родителей. Это было и радостно, и страшно. Родителям, наверное, даже скорее страшно. Сейчас она вполне могла понять, как тяжело им было поверить в то, что совсем рядом есть невидимый мир, полный волшебства, населённый диковинными и опасными существами, мир магов, способных перемещаться мгновенно на огромные расстояния, читать и менять чужие мысли, открывать любые замки, в конце концов. Очень хотелось напомнить, что в истории было немало примеров, когда волшебники пытались обнаружить себя, но она понимала, что, раз Кингсли вызвал её, значит, он уже принял какое-то решение. И ей как сотруднику Министерства придётся подчиниться — даже притом, что пока сохранялась видимость доверительной беседы. — Я понимаю твои сомнения. Скажу честно, я бы предпочёл поручить это дело кому-то из старшего поколения Ордена, тому, кто… — Слышал всё от самого профессора Дамблдора, да? — предположила Гермиона.