Зимний Мальчик (СИ) - Щепетнёв Василий. Страница 12

Я промолчал. Ну да, потери. Васина и потеряли. Но — политика, все-народный энтузиазм, даешь Черноземский урожай!

— Землицин уволился по собственному, будет преподавать в медучилище.

— А тракторист?

— Условно дадут. И в скотники переведут. До зимы. Ну, и выговоры всем. За несоблюдение трудовой дисциплины.

Опять помолчали.

Зашла санитарка с вазой. В смысле — с цветочной вазой.

— Я цветы поставлю? — спросила она у Ольги.

— Да, пожалуйста.

Гладиолусы смотрелись поавантажнее роз. Свежие. Прямо с грядки.

Когда санитарка вышла, я спросил, как нога, что за конструкция.

— Нет, не Илизарова. Кирсанова, нашего местного профессора.

— А в чём разница?

— Быстрее срастается кость. Ну, так профессор говорит.

— Это хорошо, что быстрее.

Мы опять минуту помолчали, потом я спохватился:

— Что это я всё о тебе, да о тебе. У меня новости получше будут.

— Давай получше.

— Во-первых, оперу утвердили в репертуаре Большого. Во-вторых, подписали договор. В-третьих, заплатили аванс. Я на твое имя сберкнижку завёл, нужно было для договора и аванса, — я открыл портфель и достал папочку. — Тут твоя копия, ну, и сберкнижка тоже.

— Это хорошо, — сказала Ольга.

— Денег не сказать, чтобы много, но после премьеры заплатят остальное. А главное — авторские отчисления. Будешь получать проценты от сборов. А сборы будут значительными.

— Ты себя не обидел?

— Не обидел. Я тоже буду получать проценты от сборов. Но это не всё. Наш оперный подпишет договор на тех же условиях. А за ним и другие оперные театры.

— Другие?

— В Союзе сорок оперных театров, даже больше. И, думаю, все они поставят нашу оперу. Так что выйдешь из больницы — и сразу записывайся на шоферские курсы.

— Ага, сейчас.

— Почему нет? К весне спокойно купишь «Волгу».

— Мне нельзя «Волгу». Личная нескромность. Дочь первого секретаря должна ездить на трамвае, как все.

— Ну, трамвай купишь. Денег хватит. Так что давай, записывайся на курсы.

— Мне сначала выписаться нужно, из больницы.

— Ну, тогда и запишешься.

Видно было, что Ольга рада, но едва-едва.

— Теперь главное, тебе нужно срочно вступать в Союз Писателей.

— Вот так таки и срочно?

— Да. Предлагали даже заочно принять, в виде исключения, но я подумал, что ты не захочешь заочно.

— Рекомендации нужно…

— Рекомендации уже есть. От Ахмадулиной, от Евтушенко и от Рождественского.

— Правда?

— Они в папке, вместе с договором.

— Они читали мои стихи? — видно было, что Ольга теперь рада по-настоящему.

— Ну, а как же. Они даже обзор твоего творчества представляют. Кратенький, не диссертация, но всё ж.

— Откуда они взяли мои стихи?

— Во-первых, опера. Во-вторых, есть такая библиотека, Ленинская. А в-третьих, но самое главное, стихи хорошие, отчего ж и не прочитать?

— Хорошие?

— Я это тебе ещё когда сказал. А сейчас и поэты-лауреаты подтверждают. Так что не сомневайся. Хорошие.

О том, что есть и в-четвертых, что поэтов попросила дать рекомендацию Галина Леонидовна, я умолчал. Галине Леонидовне (и в этот раз она тоже просила называть её просто Галей, все мы братья и сестры в искусстве) опера и в самом деле понравилась, и не только потому, что в Политруке она видела отца, а просто — музыка хорошая, и слова тоже. Это она сказала — «музыка хорошая, и слова тоже».

Ольга вдруг нахмурилась:

— Опять будут говорить — папина дочка.

— Кто будет?

— Да все.

— Ну и что? Папина, да. А ты хочешь — ни в мать, ни в отца, а в заезжего молодца?

— Ты не понимаешь!

— Ага, конечно. Сами мы не местные… В общем, плюнь и разотри. Стихи ты сочинила? Ты. Так что это папенька твой может гордиться, что у него дочка — поэт. И ещё — я о земном. Машину купишь, не как дочка, а как член Союза Писателей, у них своя очередь. Коротенькая. И не на папины деньги, а на свои, заработанные. Не нравится «Волга» — возьмешь «Жигули», они и в управлении легче, и хлопот с ними, считай, никаких.

— Вам, мальчикам, лишь бы автомобильчики, — перебила меня Ольга, — а я вот посмотрю, как ты станешь на занятия на «ЗИМе» ездить.

— По правилам дорожного движения.

— И тебе не будет неловко? Все на трамвае, а ты…

— Не будет.

— Посмотрим. Ладно, а ты сам вступил в Союз Писателей?

— Зачем мне, я не писатель.

— Ну, композиторов.

— Я уже три года в Союзе Композиторов.

— Правда? С пятнадцати лет, получается, ты композитор?

— Ну да. Я в пионерах кантаты писал, оратории, даже симфонию накатал. Думаешь, я оперу с коленки сочинил? У меня, брат Ольга, опыт.

Так и было. Сочинял. А потом как отрезало. И только сейчас ожило. Даже не знаю, почему. Говорить об этом я не стал, мои тараканы — это мои тараканы.

Тут пришла постовая сестра:

— Ольга Ивановна, сейчас профессорский обход.

Я и откланялся.

С таксистом я расстался у железнодорожного вокзала. Хватит, накатался. Буду как все. Электричкой, трамваем, ножками.

По дороге со станции меня остановил милиционер. Незнакомый. Не сказать, что я вообще близко знаком с милиционерами Сосновки, отнюдь нет, но в лицо-то знаю. И они меня. А этого не знал.

— Сержант Павлов, — представился он. — Ваши документы.

Обыкновенно я хожу безо всяких документов. Но как раз сейчас они были с собой — я ж из Москвы вернулся.

Сержант внимательно пролистал паспорт.

— Живёте…

— Солнечная, тридцать один, — сказал я.

Он сверился со страничкой прописки.

— Уезжали?

— Да, неделю был в Москве.

— Это хорошо, — он козырнул, возвращая паспорт.

Однако.

По пути я зашел в магазинчик. Хлеба купить. Нужно бы и всякого другого, но руки заняты: портфель, чемодан. Хлеб, половинку круглого, я положил в авоську, буду нести вместе с портфелем. Можно было бы и в портфель, но хлеб духовитый, горячий. Что пропахнет портфель, не страшно, а вот измажет — нехорошо. Дедушка не любил неопрятности, и эта нелюбовь отчасти передалась мне.

На выходе из магазина встретился почтальон.

— Вам письмо заказное, — сказал он. — Вас не было, я его в ящик бросил, вместе с прессой.

— Ладно.

— Видели уже, сколько милиции в Сосновке? — спросил он по праву почтальона. Почтальон, он если не всеобщий любимец, то всеобщий знакомец.

— Видел одного милиционера, — ответил я.

— Их много. Из Черноземска.

— Что-то случилось? — задал я ожидаемый вопрос.

— Так ведь пока вас не было, в Щукино ещё двое пропали. Дети, восьми лет.

Щукино — посёлок в шести километрах по железной дороге.

— Вот Андрей Николаевич — по праву почтальона он звал первого секретаря обкома запросто, по-родственному, — и распорядился. Кровь из носу, а отыскать мразь, и быстро.

Я не ответил. Что отвечать-то?

— Они и стараются, милиция. Под каждый камушек заглядывают, подворные обходы каждый день, проверяют, нет ли нарушений паспортного режима, и вообще. Спрашивают, не видел ли кто чего, — почтальон с надеждой посмотрел на меня.

— Я в Москве был, — разобнадёжил его я.

— Ну да, конечно. Если вдруг увидите подозрительное… или узнаете… или просто подумаете…

— Тут же позвоню в милицию, — закончил я.

— Именно, именно, — обрадовался почтальон, и мы расстались.

Дома я поставил на огонь кастрюлю, сегодня будет «суп перловый с мясом», из пакетика. Нужно будет кулинарную книгу купить, что ли. Здесь, в Сосновке, столовых нет, а в город не наездишься. Правда, занятия начнутся скоро, тогда и буду обедать в городских столовых.

Настроение, с утра бодрое, испортилось. Живёт же всякая мразь на свете, да не просто на свете, а где-то рядом. Где-то совсем рядом. Даже «заказное письмо», запрос Новосибирского Оперного театра на постановку, настроение не улучшил. Нет, постановка — это здорово, но вот что с чудовищами делать?

Ночью мне снился странный сон. Мне вообще последнее время снятся странные сны, но в них я обыкновенно горю. Буквально. В огне. И да, больно. Не очень, всё же сон, а не явь, но во сне — больно. А просыпаюсь, и не больно.