Остаток дня - Исигуро Кадзуо. Страница 30

Я называю их «происшествиями», хотя некоторые из них не заслуживают даже упоминания. Например, однажды вечером во время обеда зашел разговор о какой-то газете, и я, помнится, услышал, как его светлость заметил: «А, вы имеете в виду этот пропагандистский еврейский листок». В другой раз, но тоже об эту пору, он дал мне распоряжение прекратить пожертвования одной местной благотворительной организации, которая регулярно обращалась за помощью, сказав, что в ее руководстве «более или менее сплошные евреи». Эти замечания запали мне в память, потому что и в самом деле сильно меня тогда удивили: до тех пор его светлость ни разу не выказывал ни малейшей неприязни к лицам еврейской национальности.

Ну, а потом, конечно, наступил день, когда его светлость вызвал меня к себе в кабинет. Вначале он повел разговор на общие темы, спросив, все ли в доме в порядке и тому подобное. Затем произнес:

– Я тут подумал как следует, Стивенс. Подумал как следует. И пришел к определенному выводу. Здесь, в Дарлингтон-холле, мы не можем держать на службе евреев.

– Сэр?

– Для пользы дома, Стивенс. В интересах тех, кто приезжает к нам погостить. Я все тщательно взвесил, Стивенс, и ставлю вас об этом в известность.

– Да, сэр.

– Скажите-ка, Стивенс, у нас ведь сейчас есть несколько человек среди прислуги? Евреев, понятно.

– Полагаю, что двое из нынешнего персонала подпадают под эту категорию, сэр.

– Ага. – Его светлость помолчал, глядя в окно. – Разумеется, вам придется их рассчитать.

– Прошу прощения, сэр?

– Как ни печально, Стивенс, но выбора у нас нет. Следует подумать о безопасности и благополучии моих гостей. Смею уверить, что я все взвесил и тщательно обдумал. Это в наших общих жизненных интересах.

«Двое» из персонала, о которых шла речь, в действительности были «две» – горничные. Приступать к действиям, не поставив мисс Кентон в известность о сложившемся положении, было бы неподобающе с моей стороны. Я решил сделать это в тот вечер за чашкой какао у нее в гостиной. Здесь, вероятно, следует сказать несколько слов об этих наших ежевечерних встречах в гостиной у мисс Кентон. Они, позволю заметить, в подавляющем большинстве были посвящены сугубо рабочим вопросам, хотя время от времени мы, естественно, могли поговорить и на неофициальные темы. Вводя практику таких встреч, мы исходили из элементарных соображений: как показала жизнь, мы были настолько заняты каждый, что, случалось, по нескольку дней друг друга не видели и не имели возможности обменяться даже наиболее существенной информацией. Мы осознали, что подобное положение чревато серьезной опасностью для налаженного управления домашним хозяйством, и решили, что простейший выход из затруднения – встречаться в конце каждого рабочего дня на четверть часа в гостиной у мисс Кентон, чтобы спокойно поговорить с глазу на глаз. Должен еще раз подчеркнуть – эти встречи носили по преимуществу чисто рабочий характер; мы, к примеру, согласовывали наши планы в связи с каким-нибудь предстоящим событием или обсуждали, как обвыкает новая прислуга.

Во всяком случае, возвращаясь к прерванному рассказу, скажу: как вы понимаете, необходимость сообщить мисс Кентон о том, что я собираюсь рассчитать двух ее девушек, отнюдь не приводила меня в восторг. К тому же обе горничные не вызывали решительно никаких нареканий, и – заодно уж скажу и об этом, раз еврейский вопрос приобрел в последнее время столь острый характер, – все во мне противилось мысли об их увольнении. Тем не менее мой долг в данном случае был совершенно ясен, и, как я понимал, я бы ровным счетом ничего не добился, безответственно выказав личное свое осуждение. Задача была трудная, и в силу этого ее надлежало исполнить с достоинством. Вот почему я, подняв в тот вечер под занавес эту тему, ограничился по возможности сухим и сжатым ее изложением и закончил словами:

– Я сам поговорю со служанками у себя в буфетной завтра утром в половине одиннадцатого. Буду вам очень обязан, мисс Кентон, если вы их пришлете. А поставить ли их заблаговременно в известность, о чем пойдет разговор, – это я оставляю целиком на ваше усмотрение.

В эту минуту у мисс Кентон, похоже, не нашлось что ответить, поэтому я продолжал:

– Что ж, мисс Кентон, благодарю за какао. Пора бы мне уже и откланяться. Завтра еще один трудный день.

Вот тут мисс Кентон и сказала:

– Мистер Стивенс, я не верю собственным ушам. Руфь и Сара состоят у меня в штате вот уже шесть с лишним лет. Я полностью им доверяю, как и они мне. До сих пор они отлично справлялись со своими обязанностями в этом доме.

– Не сомневаюсь, мисс Кентон. Однако нельзя позволять чувствам влиять на наши суждения. А сейчас я и вправду должен пожелать вам спокойной ночи…

– Мистер Стивенс, меня просто бесит, что вы способны сидеть здесь и говорить то, что сказали, с таким видом, словно речь идет о заказе для кладовой. Я отказываюсь этому верить. Значит, по-вашему, Руфи и Саре следует дать расчет, потому что они еврейки?

– Мисс Кентон, я ведь только что подробно вам все объяснил. Это решение его светлости, так что нам с вами тут нечего обсуждать.

– А вам не приходит в голову, мистер Стивенс, что увольнять Руфь и Сару на таком основании было бы просто… дурно? Я не желаю с этим мириться. Я не останусь в доме, где происходят подобные вещи.

– Мисс Кентон, прошу вас, сохраняйте спокойствие и ведите себя, как подобает в вашем положении. Все предельно просто. Раз его светлость требует, чтобы именно эти контракты были расторгнуты, о чем тут еще говорить!

– Предупреждаю вас, мистер Стивенс, я в таком доме служить не останусь. Если уволят моих девочек, я тоже уйду.

– Мисс Кентон, меня поражает ваша реакция. Должен ли я напоминать вам, что наш служебный долг состоит не в потакании собственным настроениям и капризам, а в исполнении приказов хозяина?

– А я заявляю вам, мистер Стивенс, если завтра вы уволите моих девочек, это будет дурно, самый что ни на есть настоящий грех, и я в таком доме служить не останусь.

– Позвольте вам заметить, мисс Кентон, что по своему положению вы едва ли способны судить о столь высоких и великих материях. Дело в том, что современный мир очень сложен и ненадежен. Есть много такого, что просто выше нашего с вами разумения, скажем, природа еврейства, тогда как его светлости в его положении, рискну утверждать, несколько удобней судить, что к лучшему. А теперь, мисс Кентон, мне действительно пора уходить. Еще раз благодарю за какао. Итак, завтра в половине одиннадцатого. Пришлите, пожалуйста, обеих упомянутых служанок.

Едва горничные вошли ко мне в буфетную, как стало ясно, что мисс Кентон успела с ними поговорить, – они обе рыдали. Я в двух словах объяснил им происходящее, подчеркнув, что бывал неизменно удовлетворен их работой и, следовательно, они получат хорошие рекомендации. Насколько я помню, ни та ни другая не сказали ничего примечательного за все время разговора, который продолжался минуты три-четыре, и вышли в слезах, как и вошли.

Несколько дней после увольнения служанок мисс Кентон была со мной крайне нелюбезна. Больше того, временами она мне просто грубила, даже в присутствии слуг. И хотя мы продолжали наши ежевечерние встречи за чашкой какао, сами встречи становились все короче и тягостней. Когда по прошествии двух недель в ее поведении не обозначилось перемены к лучшему, я, как вы можете понять, начал терять терпение. Поэтому однажды, когда мы сидели за чашкой какао, я не сдержался.

– Мисс Кентон, а я-то думал, что к нынешнему дню вы уже подадите уведомление об уходе, – заметил я, придав голосу иронический оттенок и сопроводив сказанное легким смешком. Я, вероятно, рассчитывал, что она в конце концов смягчится и скажет в ответ что-нибудь примирительное, тем самым дав нам возможность раз и навсегда забыть об этом неприятном случае. Однако мисс Кентон лишь угрюмо на меня посмотрела и ответила:

– Я по-прежнему намерена подать уведомление, мистер Стивенс. Просто навалилось столько дел, что руки не доходили.