И солнце взойдет (СИ) - О'. Страница 150

— Тетрада Фалло. Оксигенация чуть больше шестидесяти, — коротко бросил он без предисловий и резко вдел руки в халат. — Пациента уже охладили, так что вскрывай грудину и подключай к кровообращению. У тебя двадцать минут, а дальше нам придется откланяться, потому что противные кардиологи уже скребутся за дверью. Уж очень им хочется распороть сердце бедняги.

Рене бросила растерянный взгляд в мутное окошко, за которым и правда теперь шевелились какие-то фигуры, а потом нахмурилась, расслышав французскую речь. Внеплановая операция, но ничего необычного. На самом деле, в том, что им доверили начать, не было ничего необычного. Все-таки главная учебная больница всего Монреаля считалась едва ли не лучшей. Однако Рене перехватила злобный взгляд Хелен и закусила под маской губу. Ясно. Категоричное упрямство Энтони работать только со своей командой давно стало чем-то обыденным, но теперь все обернулось не просто милой причудой, а грубостью почти на грани жестокости. Ведь, когда Рене закончит свою часть работы, она развернется и выйдет из операционной. А вот все остальные… Взгляд снова упал на лицо осунувшегося доктор Фюрста, а потом на покрасневшие глаза операционной сестры. В душе зашевелилось острое чувство несправедливости и удивления. Тони не мог быть настолько ублюдком, чтобы заставить их отстоять еще три часа после двух суток дежурства! Ведь была же бригада у кардиохирургов, которой можно было воспользоваться. Но в этот момент раздался особо громкий лязг аппарата для искусственного кровообращения, зашуршали заправляемые блоки, и Рене словно что-то толкнуло в спину. Она сделала неохотный шаг вперед, а Энтони, видимо, правильно истолковав ее колебание, резко оборвал любые попытки оспорить решение.

— Тебе надо учиться. И если для этого им придется постоять лишние три часа, значит, так тому и быть. Поэтому: три, шесть, двенадцать! Неважно! Они будут здесь столько, сколько потребуется. Это работа, а не клуб школьниц по интересам. — Он повернулся к доске, видимо, проверяя расчеты вверенного студента, и чуть прищурился. — К столу. Живо.

И Рене ничего не оставалось, как занять положенное место возле распростертого на столе пациента.

На самом деле, в манипуляции не было ничего сложного. За полгода работы в общей хирургии Рене сталкивалась с гораздо более трудными и тонкими операциями, которые по точности могли поспорить с ее любимыми опухолями шишковидного тела. Теми случаями, что выпадают раз за всю жизнь, но становятся либо венцом, либо концом карьеры нейрохирурга. Рене видела такие операции дважды и один раз ассистировала Чарльзу Хэмилтону. Так что, казалось бы, ну что может быть сверхъестественного в простых швах на восходящей аорте, как и во вскрытии проклятой грудины. Да только вот на предварительно охлажденной коже у Рене отчего-то мгновенно онемели теплые пальцы, а предложенный Хелен скальпель показался невероятно тяжелым. Он тянул к земле и не давал держать руки на положенной высоте, вынуждая напрягать плечи. А потом Рене словно парализовало. Она двигалась рвано, едва ли не грубо, когда молча резала слой за слоем. В командах не было смысла. Здесь все знали свою работу, а потому внимательно следили за каждым жестом, чтобы не пропустить нужный момент. И, возможно, Рене просто устала, когда инструмент в руках дрогнул, надрез стал чуть больше положенного и чуть не повредил соседние ткани.

— Внимательнее!

Резкий окрик будто дернул за руки, и момент, когда пальцы сомкнулись на стернотоме [83], в глаза ударила первая вспышка. Веки на секунду закрылись, а затем Рене будто нырнула в другую реальность. Исчезли люди, стих шум вентиляции и ровные писки аппаратуры, — пропало все, словно скомкавшись. Осталось только жужжание пилы и собственное хаотичное дыхание, что с грохотом взрывалось в ушах. Мир надломился. Он щелкнул кадром, затем через секунду другим. И с треском лопнувшего под острым лезвием тела грудины в лицо полетели осколки вместе с брызгами крови, дробью застучав о защитный экран. Но Рене не видела этого. Господи, перед ней была совсем иная картина — другое такое же мертвенно холодное тело, другой зал и другое операционное поле. И пила не дрогнула, когда рядом с третьим ребром, Рене вдруг увидела знакомый треугольник из родинок. Она уже это делала, верно? Вскрывала от пупка до гортани, чтобы… А потом реальность снова вспыхнула бестеневой лампой, и в уши ворвался разъяренный крик:

— Хватит. Я сказал хва… Какого ты творишь! От стола! Пошла вон от стола!

Кто-то резко выдернул из пальцев рукоять стернотома, перед ничего невидящим взглядом показались злые глаза Энтони, а в следующий миг Рене оттолкнули. Лишь чудом она не налетела на стол с инструментами и стойку с наркозным аппаратом, споткнувшись о пустое кресло анестезиолога. Фюрст был сейчас где-то рядом с пациентом и нервно пищавшими мониторами. Так что перемазанными в крови перчатками Рене схватилась за светло-серую стойку аппарата для кровообращения, оттолкнулась и в два шага добралась до пустого кусочка стены между двумя шкафами с одноразовыми инструментами. Рене не понимала, что творилось вокруг. Перед глазами по-прежнему стояли дурацкие родинки, хотя ни тела, ни даже стола рядом не было. Она попыталась сморгнуть, а потом инстинктивно потянулась протереть глаза, но грязной рукой наткнулась на защитный экран, и реальность окрасилась розовыми полосами. Рене недоуменно уставилась на собственные руки и только тогда начала медленно понимать, что же произошло.

Анализировать воспоминания не хотелось. Вообще ничего не хотелось, кроме как побыстрее убраться отсюда и сдохнуть. Благо, в больнице всегда найдется, чем вскрыть себе вены или на чем повеситься — для знающего человека простая задачка. Элементарная. Хоть иди и прямо сейчас… На этой мысли Рене на мгновение застыла, а потом похолодела, когда вдруг осознала, насколько спокойна. Ни грамма волнения или противоречия зародившейся в голове мысли. Она действительно готова идти, готова занести руку или намотать инфузионную систему на шею. Легко. И именно простота, с которой ее мозг принял факт еще не сбывшейся смерти, вынудил едва ли не закричать от нахлынувшего ужаса. Она же не такая! Она никогда… Рене уперлась рукой в холодный кафель, а затем медленно двинулась в сторону выхода из операционного зала. К черту. Надо убраться отсюда, пока она окончательно не сошла с ума. Наверное, это усталость или банальная невнимательность… Господи! Но Рене только что едва не разрезала пополам человека, будто он уже труп!

Под маской воздуха отчаянно не хватало, так что руки сами потянулись, чтобы сдернуть мешавшую ткань и вновь наткнулись на грязный прозрачный пластик. С грохотом тот полетел в угол помывочной, а Рене огляделась. Второй бригады здесь уже не было, а значит они давно в операционной — видели воочию, как их пациента едва не убила девчонка. Хотелось закричать, но вместо этого Рене со всхлипом дернула на спине завязки халата, нервно стащила его, запутавшись в широких манжетах, а потом просто рухнула на пол около одной из металлических раковин. Голова больно стукнулась о кафельную стену, и Рене закрыла глаза. Она ни о чем не думала, только молча ждала конца, за которым придет справедливое возмездие. И то, конечно, не заставило себя ждать.

— Вставай! — Пальцы Энтони больно впились в предплечье и дернули вверх. Рене послушно, даже не поморщившись, вскарабкалась по стене на ноги, но поднять голову и посмотреть в злые глаза не решилась. — Объяснись.

Рене зажмурилась. Разумеется. Первое правило любого наставника — выслушать версию произошедшего от подопечного. То, что не увидишь глазами, не ощутишь руками, не услышишь ушами. Его эмоции, что повлекли за собой цепочку событий. И не страшно, если то была лишняя самоуверенность или обычный страх, даже незнание считалось не настолько ужасным, ведь все это можно исправить, выучить, натренировать. Гораздо хуже, когда ответа так и не находилось. Тогда учитель и ученик оставались в черном поле неопределенности и не представляли, чего ждать в следующий раз. Оперировать дальше становилось опасно и непредсказуемо. И вот сейчас Рене стояла в точно такой же темноте, потому что сказать было нечего.