И солнце взойдет (СИ) - О'. Страница 36

— От…в’ли, — невнятно пробормотал доктор Ланг, а затем снова зашелся в приступе рвоты. Естественно, на пол. Естественно, в полном пьяном пренебрежении ко всем возможным нормам приличий.

— Энтони, завязывай с этим. Ваши с Дюссо попойки однажды закончатся очень плачевно, — тихо и зло произнес Фюрст.

— О-о-о, — раздался то ли стон, то ли отрыжка. И голова Ланга откинулась обратно на кровать, принимая одну горизонтальную прямую вместе с остальным телом. — Дэ’рон н’причем. Вч’ра я был со-о-оло.

Послышался хриплый смех, а потом Ланг подтянул к лицу руку и прямо предплечьем вытер перепачканный в блевотине рот. Рене передернуло. И, наверное, именно это движение все же смог уловить расфокусированный взгляд главы отделения, потому что вопреки не слушавшимся мышцам Ланг повернул голову и уставился на замершую в проеме фигурку.

— Alan, ich glaub, ich fahr' mir grad 'nen Film, — настороженно пробормотал он, а потом не удержался и снова сблевал, перепачкав собственный свитер.

— Meine Ģüte! — простонал анестезиолог, а затем потянулся за салфетками. — Lang, du hast ja keine Halluzinationen. Wie kommst du darauf?

— Warum dann steht Rocher da? [25]

— Палпа… Что?! — Фюрст резко обернулся и едва не выронил из рук нераскрытую упаковку с катетером. — Рене, что ты здесь делаешь? Почему не…

Вероятно, в ее взгляде было нечто ужасное. Что-то такое, отчего Алан Фюрст немедленно замолчал. Он нервно сглотнул, отвернулся и принялся перебирать пальцами трубки капельницы, словно чувствовал вину за этот цирк. Рене дернула краешком губ. О, доктор Фюрст. Как же она его понимала! Но, право слово, милый доктор, не вы спаивали Ланга. Не таскали всю ночь по дрянным барам и не вливали дорогущие помои, исторгнутые остатки которых отвратительно воняли прямо под кроватью. Но, похоже, именно вас следует благодарить за то, что Энтони Ланг еще жив. Удивительное человеколюбие… Рене вздохнула и посмотрела на все же свалившееся в отключке тело. Омерзительно.

— Доктор Роше? — напомнил о себе Фюрст, и она перевела на него взгляд. Поджав губы, Рене резко нажала на кнопку вызова уборщицы и потянулась за одноразовыми перчатками.

— Идите, доктор Фюрст. Воспользуйтесь тем, что вам не придется сидеть с этим пациентом перед ночным дежурством и отдохните. Кто знает, как пройдут сутки, — проговорила она, пока резкими, почти рваными движениями натягивала вредный нитрил. — Я здесь справлюсь.

— Ты не обязана, Рене, — начал было Алан, но она уже достала новую упаковку с катетером, а потом со всей силы задвинула ящик железного шкафа. От грохота Ланг очнулся и что-то невнятно пробормотал.

— Как и вы. Но в отличие от главы отделения и благодаря моему наставнику у меня сегодня нет никаких иных обязанностей, кроме кучки студентов.

— Почему? — недоумевающе спросил Фюрст.

Она промолчала. Резко, но негрубо Рене схватила чистую от чернил татуировки, а потому бледную кисть безвольного Ланга и зубами вскрыла упаковку со стерильной салфеткой. Задрав рукав черного свитера, она протерла место инъекции. От одежды едва ощутимо, но все же заметно тянуло травкой, и Рене поморщилась.

— Что случилось?

— Ничего. Просто, похоже, доктор Ланг отстранил меня от операций, — спокойно ответила она, пока примерялась к одной из вен, и это оказалось несложно. Кожа под пальцами была настолько тонкой и бледной, что сквозь неё едва не просвечивали мельчайшие сосуды. Быстро спустив с системы воздух, Рене настроила скорость вливания и снова повернулась к лежавшему почти без сознания мужчине. Тот дышал поверхностно и часто.

— Отстранил? — Кажется, Фюрст был чертовски удивлен. Почти поражен. На что Рене лишь криво улыбнулась.

— Кто-нибудь проверял доктора Ланга на анемии? — спросила она вместо ответа не в силах оторвать взгляд от синюшного лица, где признаками жесточайшего обезвоживания чернели носогубные складки и шелушились губы. — Как он питается?

— Тебе не понравится ответ, — негромко заметил Фюрст и подошел ближе.

Они замолчали, разглядывая острый профиль, что резкими изгибами напоминал чем-то клюв хищной птицы. Наконец анестезиолог вздохнул, засунул руки в карманы халата и качнулся на мысках, словно решался на что-то.

— Он не всегда так напивается, — наконец выдал Фюрст, и Рене хмыкнула. — Может завалиться с Дюссо в какой-нибудь стрипклуб или зависнуть в пабе, но чтобы настолько, да еще и один… Такое было всего раз пять.

Анестезиолог покачал головой, а она почувствовала новую волну удушающего разочарования и отвернулась. Это же насколько надо за свои неполные сорок лет устать от мира и самого себя, чтобы так заскучать? Вздохнув, Рене потянулась за пледом, который лежал на соседней койке. Вынимать тот, что сбился в ком под грязными ботинками Ланга, не хотелось, потому она развернула чистый и аккуратно укрыла им начинавшее блестеть испариной тело.

— Идите, доктор Фюрст. Я справлюсь сама.

— Хочешь, я поговорю потом с Лангом насчет операций? — осторожно спросил анестезиолог. — Думаю, его в ночи просто потянуло на вредность.

Рене лишь отрицательно покачала головой. Она со всем разберется сама, как минимум спросит — был ли это доктор Ланг или неизвестные шутники.

— Я объясню Лиллиан Энгтон твое отсутствие на дежурстве, — твердо проговорил тем временем Фюрст, и Рене не стала спорить.

— Спасибо.

Постояв еще немного рядом, глава анестезиологии резко кивнул и направился прочь, а в их отсек наконец вкатила свою тележку уборщица.

Время, пока в Ланга один за другим вливались растворы, тянулось мучительно медленно. Не скрашивали его даже студенты, что то и дело требовали внимания. Рене не пускала никого внутрь маленькой обители перегара, ибо вряд ли вид пьяного главы хирургии поспособствовал бы поднятию рабочего духа и мотивации у будущих врачей. Так что каждые полчаса она выходила в общий коридор скорой, где между каталками и шкафами подписывала листы назначений или слушала сбивчивые отчеты. Пейджер постоянно разрывался сообщениями о состоянии пациентов, несколько раз прилетал вертолет, а в обед, ради разнообразия, ее навестила сердитая Роузи, которая принесла божественно резиновый салат. Медсестра кинула брезгливый взгляд на валявшегося Ланга и, прошептав «упырь», вернулась обратно к своим маленьким пациентам.

На этом события дня как-то резко закончились, только брошенный на тумбочку телефон (разбитый и, естественно, черный) с периодичностью в каждые двадцать минут взрывался голосом Мика Джаггера. Он так отчаянно страдал и так хотел перекрасить весь мир в черный цвет, что Рене не выдержала и усмехнулась. Кажется, ее наставник преследовал те же цели, только вот начать решил прямо с себя. Ну а в целом, больше Рене никто не беспокоил. И потому ближе к пяти вечера, когда разошлись последние студенты, она с удобством расположилась на колченогом стуле и сделала вид, что почитывает найденное здесь же потрепанное руководство для хирургов-стажеров.

Но на самом деле, Рене не запомнила ни слова из бездумно пролистанных страниц. Тяжелая книга лежала на коленях, но она туда почти не смотрела. Потому что больше, чем буквы и схемы… Больше, чем показания приборов и состояние Ланга, ее занимал тот самый узор на крепком мужском предплечье. Весь день она натыкалась взглядом на столь контрастно черневший рисунок и одергивала себя, чувствуя, как горят от смущения щеки. Это так невоспитанно разглядывать спящего! Но было что-то завораживающее в том, как линии сливались в строгую геометрию. И Рене смотрела на них настолько долго, что сама не заметила, когда осторожно потянулась к безвольно повисшей руке. Коснувшись одной из дорожек, она подушечками пальцев ощутила едва заметную неровность кожи, провела по ложбинке между двух нарисованных стен, очертила звезду перекрестка и попыталась взглядом найти хоть один выход, но не смогла. Еще раз полюбовавшись на странный узор, Рене дала себе мысленный подзатыльник и прочитала целую лекцию о неэтичности поведения, прежде чем аккуратно уложила тяжелую мужскую руку поверх одеяла и подняла взгляд.