Мрачные сны Атросити (СИ) - Крылоцвет Анна. Страница 26

Атрокс хотел сказать, что его невозможно ранить, но понял, как глупо это сейчас прозвучало бы. Он чувствовал себя пойманной в клетку раненной птицей. Особенно здесь, в этой чужой квартире, в которой он не должен находиться. И в этом тайном разговоре, в котором не должен участвовать. Сейчас он отдавал себе трезвый отчет в том, что Энигма тут не при чем. Это его собственная слабость и чувствительность всплыли на поверхность, заставляя совершать странные поступки.

Энигма встала из-за стола и подсела к нему, коснувшись его руки. Он вздрогнул и тут же устыдился этого, надеясь, что она не заметила ничего.

— В этом чае всего лишь ромашка — привет из далекого прошлого, — Энигма улыбнулась. — Если я отопью из твоей чашки, ты будешь пить чай?

— Зачем?

— Это здорово. Это тепло и вкусно. К тому же, может, это последняя сушеная ромашка на земле.

Атрокс не стал возражать. И внимательно следил за тем, как ее аккуратные пухлые губы касаются его чашки, вбирая ароматный напиток.

— Теперь будем ждать, когда я откинусь? — шутливо спросила Энигма, облизнувшись.

Атрокс усмехнулся. И вслед за ней отпил чай.

— Приятный, — признал он.

Этот простой момент показался таким искренним и доверительным, что начал внушать спокойствие. Их глаза встретились, но Атрокс тут же отвернулся. Теперь ему не хотелось слышать ее просьбы. Вдруг на этом закончится весь этот вечер?

Ее неглубокое тихое дыхание звучало так громко в этой пустой квартире. Она сидела совсем рядом, и он почти чувствовал тепло ее тела. И запах, похожий на аромат розы.

— Ты знала, что на территории цитадели была маленькая теплица с цветочными клумбами? — спросил он. — Твой запах напомнил мне об этом.

— Нет, — Энигма искренне удивилась. — С настоящими цветами?

— Да.

— Это потрясающе! Значит, в Атросити можно возродить сельское хозяйство?

— А это уже гораздо сложнее. Но выполнимо и однажды будет исполнено.

— Нужно донести это до граждан, ты так не думаешь? Дать им надежду.

— Они как дети. А дети злые и жадные. Дай им цветы — они все сорвут и истопчут.

— Просто нужно хорошее воспитание, — возразила Энигма. — Так или иначе, в мире всегда в ответ на его изменения будет возникать что-то плохое и что-то хорошее. Не можешь же ты контролировать абсолютно все, лишь бы не случилось что-то непростительное?

— Могу.

— И к чему это привело?

— Контроль и порядок избавили Атросити от войны.

— Нет же, я про тебя говорю. К чему это привело лично в твоей жизни? Разве ты доволен ею?

— Ты знаешь, что все наши жизни неотделимы от города. Это практически одно и то же.

— Да, верно… Практически. Что ж, стало быть, мы все глубоко несчастны. И ты в том числе.

— Причем здесь это? — Атрокс нахмурился.

— Ты абсолютно точно недоволен городом, я это вижу. Собой и своей жизнью, стало быть, тоже.

Он растерянно посмотрел на нее.

— Все верно, — неожиданно для себя признался Атрокс. До сих пор он не смел обсуждать подобные вещи ни с кем. Но упрямство заставило его дополнить: — Но недовольство — вещь нормальная, она означает лишь наличие стремлений. А счастье — ненужный всплеск гормонов.

— Или что-то более глубинное. Откуда тебе знать, если ты не испытывал этого чувства?

— Испытывал, — мучительно признал он. — Но это снова дела прошлого. Я не люблю к нему возвращаться.

— А я все же хотела бы вернуться к прошлому, ненадолго, — голос Энигмы звучал тихо и взволнованно. — Прошлое — это единственное, что нас связывает. А оно было приятным, правда?

Атрокс молчал, его сердце бешено колотилось, а слух жадно ловил ее слова. Он хотел бы сейчас провалиться сквозь землю и одновременно желал, чтобы она не прекращала с ним говорить.

— Когда мы были детьми, нам было хорошо друг с другом, — продолжала Энигма. — Но детям проще быть веселыми и счастливыми. Детям проще ладить. Лучше бы мы никогда не взрослели.

Атрокс серьезно посмотрел на нее.

— Дети многого не понимают, — возразил он. — И многого не могут. Взросление лишь расставило все на свои места.

Эти слова мгновенно отразились грустью в ее глазах, и он пожалел, что сказал об этом. Чертово упрямство и стремление к объективности! Тот, кто не знает, как смягчить свои мысли, никогда не сможет удержать возле себя женщину. Без вранья и сказок не бывает любви. Нет, это все не для него.

Скрипнул стул, она встала и подошла к балконной двери, сквозь стекло которой чернел город. От ее дыхания на стеклянной поверхности появилось мутное пятно влаги. Атрокс осторожно приблизился, все его существо рвалось к ней, и он проклинал себя за это. Их взгляды встретились в отражении окна.

— Почему ты дал мне уйти тогда? — спросила она, не оборачиваясь.

Он сразу понял, о чем она говорит. Это было связано с временами более далекими, чем их последняя встреча в цитадели.

— Я не знаю.

В ответ на это она промолчала. Ему стало страшно, что он теряет ее. Он аккуратно коснулся ее плеча. Энигма шагнула назад и прижалась к нему спиной. Ее мягкие волосы защекотали ему лицо, он обнял ее и зарылся в белоснежные кудри, дыша ее теплым запахом.

— Ты никогда не умел утешить. Но это не страшно.

Ее сердце в ускоренном ритме гнало кровь, он чувствовал это губами, прижавшись к жилке на ее шее. Спустя столько лет, на короткий обманчивый миг, она вновь показалась ему родной.

— Ты такой жесткий, — пожаловалась Энигма. — Сними бронежилет.

Мир за стеклом был бесконечно далеким. Его холод и тьма не могли проникнуть внутрь этого дома. Теплый мираж, возникший внезапно и неожиданно, стал на время сильнее суровой реальности.

Ее горячее ромашковое дыхание обжигало ему лицо, и этот жар пронзал все тело.

— Ты чувствуешь то же, что и я? — выдохнула Энигма возле его уха.

Разве мог он знать ее чувств? Он не смел даже предполагать, как в действительности она относится к нему. Сейчас ему хотелось лишь верить моменту. И в этом моменте его наполняла не слабость, как ему думалось раньше, а сила. Жгучая и дикая, эта сила бодрила, воодушевляла, и он готов был свернуть горы. Он надеялся, что и она чувствует это нарастающее могущество, ведь дело было не только в телесном влечении — их сущности, прикоснувшиеся друг к другу, наполнились жизнью.

— Мы должны возродить Атросити, — прошептала Энигма, словно читая его мысли. — Этих сил нам должно хватить.

— Хитрая женщина, — сказал Атрокс, задыхаясь в ее тепле. — Я только отвлекся, а ты опять о делах.

— Какие еще дела? Держи меня. Держи крепче, а то я упаду…

До чего же прекрасен был ее выразительный и беспомощный взгляд. Атрокс начал терять себя в этом взгляде, в той нежности, что захлестнула его. Почему же он снова отдался на растерзание чувствам? Почему вновь шагнул в этот капкан? Ведь он знал, как все будет потом. И знал, что сойдет с ума, когда она, такая далекая, таинственная, совершенно иная, вновь от него отвернется.

Мыслям больше не было преград. Его главная миссия, его цель, такая ясная и осязаемая днем, стала казаться призрачной в полумраке чужой маленькой комнатки, скрытой от поломанного мира тонкими синими шторами. Он вдруг почувствовал со всей остротой, как далек он от этой цели, как мрачна и беспросветна его жизнь, и как все это время он бессильно барахтался в ней, словно выброшенный на берег кит.

— Ты любишь меня? — вдруг спросила Энигма.

— Да, — немедленно ответил он, хотя не мог знать наверняка, правда ли это. Но теперь он готов был сказать многое, лишь бы взять себе как можно больше ее времени и ее внимания. Потому что сейчас это казалось единственно ясным и важным.

Она глубоко и громко дышала, иногда срываясь на стон. А иногда и на крик, когда он в необъяснимой жадности и жажде забывал про нежность. Он хотел, чтобы она целиком принадлежала ему в этот момент. Но потом вновь брал себя в руки, мягко целовал и гладил Энигму в надежде завоевать ее по-настоящему. Эгоистичная жажда плавно перетекала в томное, медлительное желание, и когда этого удавалось достичь, Энигма начинала тянуться к нему с новой силой. И растерянный испуг в ее глазах вновь сменялся теплом и страстью.