Вверх по реке (СИ) - Сапожников Борис Владимирович. Страница 32

Оцелотти первым шагнул к кабине и едва не схлопотал пулю. Лишь каким-то невероятно стремительным движением ему удалось уклониться. Он тут же ответил, пальнув из обоих револьверов. Я даже не заметил, когда они оказались у него в руках. Вряд ли промахнулся, но этот мало — изнутри открыли ураганный огонь. Может быть, «Шатье» и не лучший пулемёт, однако на убойной дистанции он показал себя с наилучшей стороны. Я упал на металл настила, стреляя больше на удачу, поразить невидимого пулемётчика шансов у меня не было. Десантники последовали моему примеру, давая короткие очереди внутрь кабины. Чтобы заткнуть пулемёт, хватило бы пары гранат, однако разносить оборудование, ради которого затеян весь рейд, в планы Конрада точно не входило. Даже из «ригелей» внутрь стрелять довольно опасно, а потому ни о каком огне на подавление не стоило даже мечтать.

Выстрела снайперской винтовки я не слышал, но никто, кроме оставшегося на пакетботе Кукарачи, не мог подстрелить пулемётчика. Как только тот замолчал, я и Оцелотти одновременно бросились к кабине. Десантники отстали от нас всего на пару шагов. Легионеры едва не успели снова открыть по нам огонь из «шатье». Их подвела собственная выучка. Один из бойцов схватил пулемёт, однако прежде чем дать по нам очередь, решил сменить позицию. Правильный выбор, когда тебя может пристрелить снайпер. Однако мы с Оцелотти опередили легионера. Прикрывавшие его товарищи вскинули «ригели» и тут же повалились со свинцовыми гостинцами от меня и Оцелотти. Пулемётчик уже упал на новой позиции за укрытие из мешков с песком и передёргивал затвор. Я прыгнул в его сторону, перекатился через плечо, нажал на спусковой крючок, на удачу отправляя три пули. Это заставило пулемётчика дёрнуться, задержаться на долю секунды. В бою это очень много. К примеру, вполне достаточно, чтобы стрелок, вроде Оцелотти, всадил врагу пулю прямо между глаз. Пулемётчик упал ничком, уткнувшись лбом в приклад «шатье».

На то, чтобы добить последних легионеров, защищавших кабину радиовышки, у нас ушло несколько минут. Они оказались крепкими орешками, к тому же нас сдерживала необходимость беречь оборудование. Однако десантников было больше, в выучке они не уступил врагу, так что исход короткой, но жестокой схватки оказался вполне предсказуем.

Как только с последним легионером в кабине было покончено, Оцелотти забрался на её крышу и пустил в небо зелёную ракету. Конечно, в лагере ещё шёл бой, вот только оказавшись под перекрёстным огнём с пакетбота, дирижабля и радиовышки, откуда по легионерам сверху били уцелевшие зенитные пулемёты, захваченные десантниками, враги просто не могли головы поднять. Если бы не принцип Безымянного легиона никогда не сдаваться, они бы, наверное, уже подняли белый флаг. А может, просто понимали, что пощады ждать не приходится, и предпочли гибель в бою бесславной — и вполне возможно мучительной — смерти в плену.

Полковник Конрад спустился не на верёвке, а в одноместной гондоле. Он облачился в чёрный континентальный мундир с серебряным шитьём, и даже кожаный плащ нацепил. Наверное, потел под ним кошмарно. Он кивнул нам с Оцелотти, вошёл в кабину, переступая через тела легионеров и не боясь запачкать сапоги в крови.

— Настроено? — спросил полковник у связиста, подойдя к станции широкого вещания. — Меня должны слышать по всем колониям.

— Так точно, — отрапортовал тот, протягивая ему микрофон.

— Отлично, — кивнул Конрад, поправляя фуражку, словно на смотре, и садясь на стул перед радиостанцией. — Всем выйти, — не оборачиваясь, чтобы проверить, выполнили ли его приказ, велел полковник, беря в руки микрофон.

Десантники покинули кабину, однако мы с Оцелотти не спешили следовать за ними. Когда последний из солдат закрыл за собой дверь, капитан шагнул к Конраду и задал вопрос, которого я ждал и опасался. Вот сейчас — именно сейчас — всё решится.

— Что вы хотите передать всем?

— Ты не выполнил мой приказ, Адам, — произнёс ровным тоном полковник. — Почему?

— Потому что имею право знать, что вы хотите передать по всем колониям, — ответил тот, — как имеют на это право и все в полку. За что мы дрались сегодня?

— Вы дрались, потому что я отдал такой приказ, — отрезал Конрад, — остальное вам знать не нужно.

— Когда вы сообщите о войне в Аурелии нам? — напрямик спросил Оцелотти. — Все колонии узнают сегодня, а нас вы не сочли достойными этого знания.

Конрад обернулся к нему, увидел меня, и на его лице отразилась целая гамма чувств. Главенствовала среди них ненависть.

— Ты, — невозмутимость изменила ему, в голосе полковника звучал гнев, — конечно, кто же ещё. Приплыл смущать моих людей.

Он поднялся на ноги, глянул Оцелотти прямо в глаза.

— Принцип необходимого знания, — произнёс он, — его никто не отменял. Когда придёт время, я сам вам всё сообщу.

— И когда же это время должно прийти?

— Когда я решу, Адам! — повысил голос Конрад. — Не раньше!

Он развернулся ко мне, полные ненависти глаза нацелились на меня двумя пистолетными дульными срезами.

— Ты пришёл ко мне и принялся разлагать мой полк изнутри. Не стоило играть в благородство и давать тебе шанс на дуэли.

— Верно, — кивнул я. — Надо быстро отдать приказ прикончить меня и моих людей сразу и утопить тела в реке. Или скормить вашим ручным людоедам.

Кое с какими особенностями рациона аборигенов, делящих руины с полком десантников, мы познакомились случайно. Их, в общем-то, никто не скрывал, просто не обращали внимания. Шлявшийся без дела по разрушенному городу, Чунчо наткнулся на мясную кладовую, вроде той, что мы сожгли в деревне повстанцев. Нам с Кукарачей стоило больших усилий остановить его и Святого, пылавших праведным гневом и желавших поступить со здешними людоедами также, как и с повстанцами.

— Твои действия, Адам, прямой мятеж, — попытался надавить на Оцелотти Конрад. — Ты не хуже меня знаешь, как он карается.

— А ваши действия, полковник, предательство, — вскинул голову капитан. — Когда мы покидали лагерь под Додомой вы дали нам, всему полку, слово чести, что у вас нет от нас секретов. И тогда уже держали один за пазухой.

— Необходимое знание, Адам…

— Дерьмо это! — вспылил Оцелотти. — Полное, грёбанное дерьмо! Я ни разу не спросил, что стало с призраками из вашего личного отряда.

Конрад повернулся ко мне — взгляд его ожёг меня словно удар плетью. Я в ответ только головой покачал. Пересказывать Оцелотти все подробности нашей с полковником беседы я не стал. Поверил ли моему жесту Конрад? Вряд ли, но это значения уже не имеет.

— И что теперь? — спросил полковник. — О чём вы сговорились за моей спиной?

Вместо ответа Оцелотти кинул на стул перед Конрадом наручники — снова красивый жест. Однако на Конрада он подействовал как нельзя более эффективно.

— Значит, суд, — понял он. — Лишение чина, наград и расстрел.

Он взял в руки стальные браслеты, покрутил так и этак, словно не знал, что это такое. Потом уселся в кресло.

— Я ждал чего-то подобного, — продолжил Конрад, всё ещё вертя в руках браслеты наручников. — Просто рассчитывал, что пришлют не одного человека. Надеялся на последний бой.

— Хотел и всех нас уложить в могилу, чтобы потешить своё раздутое самолюбие, — почти выплюнул Оцелотти.

— Тебе никогда не понять меня, — пожал плечами Конрад. — Не обижайся, но мы с тобой личности слишком разного масштаба. Ты рождён подчиняться, идти за лидером.

— А ты, значит, из породы лидеров, — усмехнулся Оцелотти, — как предсказуемо.

— Надевайте наручники, полковник, — велел я, прекращая их перебранку. — Для вас война закончилась.

Не знаю, почему Конрад решился на этот отчаянный шаг, наверное, думал, что у меня приказ убить его в случае сопротивления, и решил закончить жизнь в схватке.

Он вскочил на ноги, отшвыривая наручники в сторону, в правой руке его появился «майзер». Ствол его смотрел в лицо Оцелотти. Я ничуть не сомневался в том, что Конрад выстрелит — он решил покончить с капитаном, считая того предателем. Не сомневался я и в том, что Оцелотти легко уклонится и, скорее, все всадит в ответ Конраду пулю между глаз. Может быть, это и к лучшему — потом он мне никаких претензий предъявить не сможет. Сам убил. Однако я решил иначе, наверное, потому, что не желал Конраду смерти.