Первым делом (СИ) - Тамбовский Сергей. Страница 15

Я пожал плечами, взял тощую книжечку устава и начал зачитывать:

«В настоящем Уставе излагаются организация и порядок несения гарнизонной и караульной служб, а также определяются права и обязанности должностных лиц гарнизона и военнослужащих, несущих эти службы. Уставом должны руководствоваться все воинские части, военно — учебные заведения, штабы, управления и учреждения Вооруженных Сил СССР.»

Короче говоря, товарищи и граждане, это была пытка бессонницей — когда караульный устав закончился, мне дали третий том собрания сочинений В.И.Ленина и велели зачитывать и его от корки до корки. Язык у меня начал отваливаться уже на первой четверти этой книги. Тогда сержант сделал перекур от чтения, но сесть мне не позволил, так я и стоял в углу рядом с портретом товарища Сталина. А после перекура всё продолжилось в том же ритме. Время от времени он интересовался, не готов ли я дать правдивые показания, изобличающие мою вредительскую сущность, я отвечал «нет» и зачитывал новую статью вождя из третьего тома. Например "Теоретические ошибки экономистов-народников. Рынок есть категория товарного хозяйства, которое в своем развитии превращается в капиталистическое хозяйство и только при этом последнем приобретает полное господство и всеобщую распространенность. Поэтому для разбора основных теоретических положений о внутреннем рынке мы должны исходить из простого товарного хозяйства и следить за постепенным превращением его в капиталистическое».

Сдался я на исходе третьих суток стояния-зачитывания (после ПСС Ленина мне ещё досталась История ВКПб, но сломался я уже на материалах майского расширенного пленума ЦК ВКПб, где Микоян выступил с речью о сельхоззаготовках, а Маленков про организацию партконтроля зачитывал). Нет, воды мне давали без ограничения, в сортир тоже выводили, и даже накормили пару раз, хотя еда мне в горло не лезла, но спать не позволяли. Этот самый сержант-несержант менялся раза три с другими неустановленными сотрудниками НКВД и никто из них не давал мне закрыть глаза ни на секунду.

Слабак, скажете вы? А я соглашусь и предложу самостоятельно проделать такой опыт — трое суток без сна и зачитыванием казённых официальных документов. Вот тогда и узнаем, кто слабак. По моей просьбе в кабинет вернулся следователь Волк (что, спёкся? — спросил он у сержанта, — так точно, тщ капитан, — ответил тот, — смотри ты, три дня почти продержался), почти дружелюбно предложил мне курево и вытащил из ящика стола папочку с моим делом.

— Ну давай, колись, шпионская морда, — весело пошутил он, но мне было не до шуток.

— Гражданин начальник, — отвечал я, — помогите мне что ли, я правда ничего не помню, но готов подписать всё, что нужно… почти всё, чтобы там на высшую меру только не тянуло.

— Хорошо, помогу, — кротко согласился Волк.

И далее мы совместно с ним в течение часа придумали и занесли в протокол всю мою предыдущую жизнь. Я оказался беспризорником-детдомовцем, сбежавшим из своего детского дома и болтавшимся по стране без документов, поэтому никаких сведений обо мне нигде и не значилось. Потом я таки поступил в этот автомеханический техникум по украденному паспорту (паспорт мы тебе организуем, у нас этого добра много), где и был завербован одним из иностранных специалистов, работавших в это время на ГАЗе. С какой целью завербован? Вот тут мы немного поспорили с гражданином Волком — он настаивал, что целью было организация покушений на высших партийных и советских руководителей, мне же эта тема показалась скользкой, и я настоял на обычном вредительстве, порче станков, кривой выточке деталей и тд.

Про бензопилу мы совместно долго думали, как её встроить в показания, чтоб ничего не развалилось, и тогда я предложил вариант, что пила таки немецкая, но в целях конспирации фашистские спецслужбы выбили на ней данные Пермского завода. А зачем её вообще привезли в Союз? Тут уж я сдался и не смог ничего придумать, но мне помог Волк — напишем, что с вредительской целью и точка. Кому надо, сами додумают.

Вот так я и вырулил на пункт четвёртый 58 статьи УК РСФСР, коя касается помощи международной буржуазии, не признающей коммунистической системы. Третий пункт отпал сам собой, потому что он был про государство, находящееся в состоянии войны с СССР, а фашисты при всей их гадкой сущности пока что войну нам не объявили. Шпионаж в пункте шестом, поколебавшись, Волк тоже отмёл — не тянул я никак на матёрого шпиона, а вот на помощника врага вполне.

— Так что получишь ты, сокол ясный, свой заслуженный червонец и полетишь на Колыму золотишко мыть, — с этими словами довольный Волк поставил точку и спрятал дело в стол, — а сейчас можешь идти спать, заслужил.

Я и ушёл в свою камеру под конвоем давешнего сурового конвоира. Соседям своим я ничего говорить не стал, да и они, видя моё состояние после трёхдневного отсутствия, приставать не стали — залез я на верхний ярус и отрубился на 24 часа.

Все позади, и КПЗ, и суд

Суд был через неделю… ну как суд — ускоренное судопроизводство: завели меня в крохотную комнатушку, а там трое суровых граждан зачитали мне приговор «Именем Российской Федеративной и так далее». Итогом был и предсказанный мне Волком червонец с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях усиленного режима. Общий замешанным в шпионаже не полагается, каким-то даже извиняющимся тоном сказал мне при последней встрече Волк, а вот Колыма тебе, похоже, будет заменена на что-то другое, что именно, он пока сказать не мог. Ну а я и этому рад был, минус пятьдесят на Чуйском тракте это не хрен собачий, лучше уж где-нибудь поближе к столицам.

Соседи по камере у меня частично сменились, тот самый пахан с круглой мордой тоже оказался пособником империалистов, угораздило его в поезде поговорить с двумя итальянскими дипломатами, он то ли в командировку ехал, то ли ещё куда. Ну а проводник оказался очень бдительным и сознательным, он и донёс этот факт до сотрудника органов на ближайшей остановке — тот же червонец, что и мне, ему выписали, но уже при строгом режиме. Потому что один из дипломатов оказался настоящим шпионом, военным атташе что ли. А остальные двое совсем по смешным поводам сюда попали — первый за троцкизм (его руководитель когда-то со Львом Давидовичем на дружеской ноге был), а второй за ошибку в газете, он выпускающим редактором в «Горьковской правде» работал, ну и пропустил контрреволюционную опечатку в фамилии вождя, вместо Сталина получился Салин. Итог — те же самые 10 лет без права переписки.

А на исходе второй недели ожидания, что меня выдернут на пересылку до какого-нибудь Владимирского централа, вдруг со мной захотело пообщаться неустановленное лицо. Охранник сделал круглые глаза перед тем, как запихнуть меня в переговорную комнату на первом этаже.

— Здравствуйте, Вениамин Павлович, — сказали мне в этой переговорной, за столом сидел вполне себе интеллигентного вида товарищ, неуловимо похожий на артиста Моргунова в роли Бывалого. — Меня зовут Николай Ильич.

— Камов? — вырвалось у меня само собой.

— Точно, — спокойно ответил он, — откуда меня знаете?

— Видел фотографию в какой-то газете, — быстро соврал я, — вы же знаменитый авиаконструктор, верно?

— Не авиа-, а скорее вертолёто-, - спокойно уточнил он, — но конструктор, правильно. Садитесь, поговорим.

— Почему же не поговорить, — согласился я, — всегда приятно пообщаться с умными людьми.

Мою лесть он мимо ушей пропустил, а перешёл сразу к делу.

— В Подмосковье сейчас строится новый завод по производству винтокрылых машин, а при нём организовано конструкторское бюро. Предлагаю вам, Вениамин Павлович (да можно просто Веня, смущённо поправил его я), тебе, то есть, Веня работу на этом заводе. Про твой полёт на самодельном аппарате, переделанном из пилы, я случайно узнал неделю назад, есть знакомые в органах правопорядка. И это меня заинтересовало — подумал, что такие люди гораздо нужнее в нашем КБ будут, чем в сибирском лагере.

— Вы думаете, что я откажусь? — просто ответил я, — да никогда. Почту за честь поработать рядом с пионерами отечественного вертолётостроения.