Первым делом (СИ) - Тамбовский Сергей. Страница 9

— Запасных щёток у нас нет, — ответил Свешников, — так что бери инструменты и точи.

Вечером меня опять заперли в ту же опостылевшую камеру, но сержант Баранов уже в спину меня не пихал и обращался более уважительно. А я продолжил размышления на тему, что делать и как быть после того, как придёт ответ из Москвы. Итогом моих раздумий был только план побега… а что тут ещё придумаешь а самом-то деле? Завтра буду изучать территорию лагеря и периметр на предмет выявления слабых мест и возможных путей эвакуации…

Но завтра утром вместо того, чтобы вести в мастерскую, меня опять вызвал на беседу лейтенант. На этот раз он таки представился и я узнал, что зовут его Штольц Илья Арнольдович. Ничего себе, как героя из «Обломова», из немцев что ли он?

— Значит так, Вениамин Павлович, — начал он задушевную беседу, — по поводу автомеханического техникума ты, похоже, не соврал, с техникой обращаться ты умеешь. Теперь давай в подробностях про эту пилу, откуда взялась, кто её тебе разрешил с собой брать и всё остальное.

— Я же рассказал уже Свешникову, — отвечал я, — её нам подарили немецкие мастера, когда оборудование в колёсном цехе налаживали. Где её сделали, не знаю, но подозреваю, что в Германии. С собой эту пилу мне разрешил взять замдиректора техникума по хозчасти Белов Андрей Кузьмич. Вкратце всё.

— Допустим, — отвечал мне Штольц, записывая то, что я сказал, на листок, — что ты правду говоришь. Тогда план действий у нас (мне понравилось это слово «нас», похоже, он меня больше подследственным-то не считает) будет такой. Сегодня под конвоем сержанта Баранова и ещё одного нашего сотрудника ты проследуешь на лесосеку и спилишь там как можно больше деревьев. Баранов проконтролирует время. А потом мы уже решим, что делать дальше.

Утром я впервые попал на общий развод лагеря, охрана подсчитывала и пересчитывала заключённых, всё время путаясь, то на одного меньше выходило, чем нужно, то на двоих больше. Когда наконец цифры сошлись (а то ведь, если они кого не досчитаются, так и вместо него лес валить могут пойти), меня определили в третью бригаду. Пилу мне не доверили, её покатили сзади на тачке два особо доверенных придурка, один наглее другого.

Кстати в этой бригаде, как я понял по перекличке, числился и Сокольников, мой потенциальный родственник — посмотрел я на него, посмотрел, да и решил пока никаких контактов не завязывать, не понравился он мне, слишком суетливый и дёрганый. Идти до нашей лесосеки было не так, чтобы очень далеко, но и не два шага — с километр примерно в противоположную сторону от Макарьева и Лядов. Соседи по колонне косились на меня явно недоброжелательно, но тоже говорить видимо опасались, мало ли кем я тут окажусь. Так что разговоров вообще не было.

— Сокольников, — обратился ко мне старший конвоя, хорошо, что без приставок типа «подследственный» или «заключенный». — Вот твой участок.

И он махнул рукой налево на делянку из вековых сосен, каждая по полсотни метров высотой и полметра в диаметре.

— Остальные направо, продолжаем вчерашний урок, — и он завернул прочих зэков в количестве 12 штук направо.

— Товарищ… эээ… гражданин начальник, — успел сказать свою ремарку я, — мне бы ещё одного в помощь надо, а лучше двоих. Надо упираться в ствол, чтобы пилу не заело — один я никак не справлюсь.

— Сокольников и Ковбасюк, налево, — тут же принял решение старший.

Вот люблю я деловых людей, которые быстро принимают решения. Ну, не подведи теперь, родная и до боли знакомая Дружба…

До обеда я сумел спилить 18 (в скобочках восемнадцать прописью) вековых сосен — первые две пошли тяжеловато, но потом приноровился, вспомнил предыдущий опыт, а двое подсобных товарищей тоже наловчились помогать мне, так оно и потекло, как по накатанной дорожке под горку. Ещё и сучья все опилил, и стволы на части разделил, справившись предварительно у старшего о необходимой длине хлыстов. А потом бензин в баке закончился. Старший сосредоточенно записал мою выработку в записную книжечку и сказал, чтоб я перекурил у костра.

— Две дневные нормы всей бригады выполнил, — сказал он, ни к кому не обращаясь, просто в воздух. — Этак мы досрочно годовой план сможем сделать…

Пилу у меня отобрали, и я вместе со своими подручными, вторым оказался украинский националист со стажем, отошёл к костру, где уже готовился обед для всей бригады. Тут и пришла пора поговорить мне со своим родственничком.

— Откуда ж ты такой на нашу голову взялся? — спросил он у меня, когда мы уселись на охапку хвойных веток.

— Сам не знаю, Фома Кузьмич (так его, оказывается, звали), — осторожно ответил я, — провал в памяти какой-то… что учусь в техникуме в Горьком, помню, а как и зачем сюда попал, как отрезало. Вот и задержали меня до выяснения. А вы сами-то за что здесь, если не секрет?

— Не секрет, — степенно ответил Фома, — статья 58–10, пропаганда и агитация.

— И сколько сейчас дают за агитацию?

— Сколько и всем, червонец, — со вздохом отвечал тот. — Тебе тоже на всю катушку влупят, не сомневайся.

— Спасибо тебе на добром слове, — огрызнулся я, — но я всё-таки лучше посомневаюсь.

Тут вступил в разговор украинский Ковбасюк, говорил он на суржике, ясное дело, но я уж эту особенность его речи передавать не буду.

— Тут всем по червонцу дают, паря, — врезал он мне правду-матку со всего плеча, — а потом ещё и сверху добавляют.

Я спорить с ними не стал, а вместо этого завёл разговор о лагерном начальстве.

— Начальником лагеря тут зверь, а не человек, у него и фамилия подходящая, Медведь — кого хочешь заломает, и глазом не моргнёт.

Ну и слава богу, что мне с ним пока встретиться не довелось, подумал я, а вслух спросил:

— А ещё кто тут в начальниках ходит?

— Из командиров только дознаватель Штольц да еще кум Тыква есть…

— А чей он кум? — сразу поинтересовался я.

— Ничей… а может и у всех зеков сразу — это тут так оперуполномоченный зовётся, из оперативно-розыскного отдела. Стукачей из нас вербует который.

— Ясно, — вздохнул я, — и много завербовал?

— Разве ж об этом вслух кто скажет? Но с десяток-то наседок у нас точно имеется.

— А ещё культурно-воспитательная часть должна быть, — вспомнил я кое-что из прошлой жизни.

— Была, но сплыла, — коротко ответил мой потенциальный родственник, — расформировали её месяц назад, так что мы теперь без культуры и воспитания чалимся.

— А охранники? — продолжил допытываться я.

— Их полтора десятка на весь лагерь, там разные люди числятся, есть и такие, с которыми даже поговорить можно, есть отморозки полные.

— Пятнадцать человек на весь лагерь? — переспросил я. — Тут же около тысячи арестантов наверно…

— Меньше, сотен шесть примерно, — поправил меня Ковбасюк.

— Ну всё равно 15 против 600 — и чего, они удержат народ от бунта, например, если вдруг случится?

— Так у них и овчарки есть, и автоматы им недавно выдали новые, куда нам против них бунтовать, — вздохнул Фома. — Лучше уж честно лямку свою тянуть.

— А с пайками как тут, просветите? — попросил я.

— Обычный, это когда норму выполняешь и не высовываешься, 800 грамм черняшки на день плюс суп три раза плюс каша утром и вечером, ноги не протянешь.

— А необычный?

— Если норму не выполняешь, паёк урезается вдвое. И можно загреметь в БУР, а там сам знаешь как… и зимой ещё и дубак страшный.

— А если перевыполняешь норму?

— Ну тогда 1200 грамм и дополнительная миска каши. Но только умные люди говорят, что губит он народ, этот сверхнормативный паёк — не окупается лишние затраты энергии на него. Короче говоря, те, кто его получают, мрут чаще и быстрее.

Экий у него лексикон-то богатый, подумал я на родственника, вон какие умные слова знает…

— А ты кем на воле-то работал? — спросил я у Фомы, но тот как-то странно прореагировал, буркнул коротко «инженером» и замолчал наглухо… за стукача что ли меня принял?