Византийское наследство (СИ) - Романов Герман Иванович. Страница 52

— О чем мои девочки договорятся, не ведаю. Но нутром чую — грядет время перемен! К добру ли?!

Задав себе чисто риторический вопрос, Иван Антонович медленно вытянул рюмку и поставил ее на стол. Позавчера дражайшая супруга, не успев толком отдохнуть от путешествия от Азовского моря до Балтийского, проделанного за рекордные три недели, взяла его буквально за глотку. Инфанта изъявила желание отправиться в Шлиссельбург.

Уговоры не подействовали — Софья Федоровна впервые проявила непокорность, даже упрямство — видимо взыграла горячая кастильская кровь. Взяла с собою только сыновей, оставив дочку на попечение нянек, и двух фрейлин, горделиво сказав, что «курицы» ей не нужны.

И без всякой помпы, почти тайно, отбыла на скампвее с испанским послом, двумя юными кабальеро, несколькими гречанками из Эпира и дюжиной арнаутов. Горцы были юношами из лучших родов, поклялись на клинках и кресте служить до конца жизни императорской чете — такая присяга для них являлась нерушимой.

Последнее обстоятельство в лице эпирцев сразу озаботило Ивана Антоновича — он догадался, что в Шлиссельбург прибудет из Кобоны Мария Васильевна. Недаром испанка направила ей из Константинополя объемистое послание, а по прибытию в Петербург в дорогу к Ладоге незамедлительно отправился гонец. Да и подписанные им самим еще в Константинополе грамоты женушка прихватила с собою.

— Да уж! Будет что-то в духе таинственной мистерии, с посвящением в рыцари. Да, нельзя рассказывать такие сказки дамам восемнадцатого века — они все воспринимают всерьез и близко к сердцу. Женщины 21-го века над этой историей только бы искренне посмеялись. Так и хочется воскликнуть вслед за классиком — о времена, о нравы!

«Ладно, пусть делают что хотят, за ними есть, кому присмотреть, а моряки в Ладогу не выйдут — приказ я дал категоричный. По каналу пусть плавают — память моему старому фельдмаршалу на века. Да и Вяземский не тот человек, чтобы ему на уши присели, и он в их забавах участие принимал. Не поддастся на женские уловки. Кремень!»

Мысленно поставив точку на путешествии дорогой женушки, Иван Антонович вернулся к заботившим его делам, что приняли совсем не тот характер, который он запланировал.

А они летом были не ахти — «картофельной войны» не случилось. Все подготовительные работы остались нереализованными. А воевать без повода рискованно и очень затратное дело — одно дело набросится вшестером на одного, что ведет себя очень плохо. И нехорошо напасть на того, кто всячески продемонстрировал лояльность, отдал сербские анклавы в Боснии и часть закарпатских русинов без всякого давления, как широкий жест «доброй воли» в сторону «дорогого брата».

— Чую, Фридрих за моей спиной договорился с Иосифом, найдя для молодого глупца убойные аргументы. Ведь даже полякам парочку словацких угодий подкинули. И как тут нападать прикажите, если «старый Фриц» сам от войны отказался?!

Для всех стало ясно, что Австрия и Пруссия полюбовно решили вопрос о «баварском наследстве», причем к преждевременной кончине курфюрста Максимилиана Иван Антонович не прикладывал руку. Но зато чувствовал, что если хорошо копнуть, то след приведет в Варшаву.

— Милая Като решила войну спровоцировать раньше срока?! У польского ясновельможного панства зубки начали резаться, кусаться захотели?! А зря — клыки можно и вырвать!

Иван Антонович жестко усмехнулся — он играл с Польшей, она ему была нужна как вечный раздражитель Пруссии. И рассчитывал обложить ее со всех сторон, прекрасно зная, что панство будет ненавидеть Россию вечно, причем лютой злобой.

Именно панство, шляхта, а не простой народ! Польские и русские крестьяне близки друг другу, им нечего делить!

Зато шляхта потеряла православных рабов, то самое настоящее «быдло», что веками кормило панство, которое их за людей вообще не считало. В этом и есть самое глубинное различие между русским дворянством и польской шляхтой.

Первое распрекрасно понимало, что имеет в рабстве православных, и в большей массе, старалось не тиранить «живую собственность» без меры. А вот католические паны получили в холопство схизматиков, которые априори за людей не воспринимались — не более чем скот, который можно забить ради собственного удовлетворения.

— Ничего, панове — у меня есть галичане и литвины. Пройдет полвека и у вас начнется занимательный процесс под названием «переоценка ценностей». А наиболее горячих злопыхателей России вскоре ждет увлекательная поездка на край света для «освобождения» из рабства негров, дабы стать, согласно польской традиции, новым для них господином.

Иван Антонович прищурил глаза — игра с англичанами только начиналась, и ставки в ней были высоки…

Глава 11

Шлиссельбург

Императрица Всероссийская и Византийская

Софья Федоровна

после полудня 30 сентября 1774 года

— «Секретный каземат» — здесь Иоанн Антонович провел долгие восемь лет своей жизни, ваше императорское величество.

Голос Марии Васильевны дрогнул, она отодвинула засов на двери, и с протяжным скрипом отворила ее нараспашку. В ноздри сразу проник непередаваемый запах застарелой вони, затхлости, прелой соломы, копоти и сырости. Все же на площадке, лестнице и караульной комнате проветривалось, но в «царской камере» время словно остановилось.

— Боже мой!

Софья Федоровна прикусила кожу на ладони, которой прикрыла нос и рот — настолько отвратно на нее подействовал смрад. Но представив, как любимый муж провел здесь долгие годы с юного возраста, да еще нещадно избиваемый палками, испанка опустила руку и решительно шагнула в сумрак камеры, что походила больше на погребальный склеп, освещенный двумя тусклыми огоньками.

— Тут все осталось как прежде, государыня! Только вчера принесли с церкви икону и лампадку, что вот на стене, положили на стол книги. Бросили на пол охапку соломы — ее меняют каждый месяц. Да зажгли сальные свечи в подсвечнике. Их сейчас две — но когда Иоанн Антонович тут находился, горела только одна.

Императрица шагнула к подсвечнику, вынула одну из свечей из «стакана», и, наклонив, решительно погасила об стену. Стало намного темнее, но Софья Петровна повернувшись, попросила:

— Князь, будьте добры, затворите дверь на засов, нам с сестрой нужно побыть здесь наедине!

Генерал-прокурор затворил дверь, стукнул входящий в паз засов — в камере осязаемо сгустилась неприглядная тьма, и смрад стал приторным, каждый вздох делать было трудно. Императрица внимательно огляделась, когда ее глаза привыкли к темноте.

Все было так, как рассказывал ей муж, в глазах которого в тот момент блестели слезы. Охапка соломы и цепи, табуреты и стол, на котором лежали книги. Она взяла одну в руки — в пламени свечи еле разглядывались буковки. А ведь Хайме прочитал их десятки, если не сотни — какое же терпение и любопытство к знаниям он проявил?!

— Когда я впервые увидела государя Иоанна Антоновича, он прикрывал ладонью глаза — даже в сумраке плохо видел, ему казался ярким днем наша «белая ночь». А в очах был гной — я промывала их травами каждый день, и он стал лучше видеть, ваше императ…

— Не называй меня так более, даже на людях, сестра. И давай общаться по-простому, — Софья Петровна шагнула вперед и обняла Машу. Тихо зашептала ей на ухо, чувствуя, как под ладонями чуть задрожали плечи молодой женщины, которая не ожидала такого отношения к себе со стороны властной и гордой императрицы:

— Спасибо тебе, ты спасла нашего мужа, одного на двоих. Мы любим его обе, и верны ему, а Хайме любит нас. И это наша связь навеки. И наши дети должны быть связаны навечно — у них один отец, одна кровь. Внутри моего чрева плод, и это девочка, я чувствую это. Имя ее будет Мария — как наши с тобою, сестра! Мы навек связаны одной судьбой…

Софья Федоровна заплакала, целую милую женщину, давнюю любовь своего мужа, совершенно не испытывая ревности. Она на секунду представила, какие муки перенес здесь ее муж, и как незримо согревала его заботой донна Мария, не позволяя сойти с ума.