Византийское наследство (СИ) - Романов Герман Иванович. Страница 56

— Не за что меня благодарить — я просто выполнял свой долг перед державой, которая мне Господом вручена!

Глава 14

Санкт-Петербург

Иоанн Антонович

ближе к вечеру 5 октября 1774 года

— Пошли дела, ошалеть можно! Что взять с двух свихнувшихся на мистике бабенок…

Иван Антонович пребывал в состоянии полного изумления с самого утра. Вначале из Шлиссельбурга прибыла малая галера с совершенно сумбурным совместным посланием от любимых женщин. Из которого император только понял, что стали они очевидцами немыслимого чуда, которое неоднократно приходилось ему видеть.

Нет, Никритин прекрасно помнил небольшую мистификацию, которую разыграл перед надзирателем Чекиным. Но об оной никто знать просто не может, его бывшие охранники сидят в крепости вроде «железных масок», и не чирикают. Да их вообще никто слушать не будет, по большому счету, в один миг рты кляпами закроют.

Однако упоминание о потерянных им во время осады крепости перстах Ивана Антоновича напрягло не на шутку. Два пальца хранились у Маши в Кобоне, в банках со спиртом. Он категорически запретил их показывать людям или держать в церкви, как и окровавленные холстины, что пошли на перевязку раненного императора.

Правда, вскоре появилась маленькая косточка от мизинца — ее нашли в башне сразу по завершении осады Шлиссельбурга гвардейцами. А так как кроме него, там никто перстов не терял, то сделали вывод — сей осколок принадлежит императору. Маленькую косточку заключили в серебряный ковчежец и хранили в крепостной церкви как величайшую реликвию вместе с иконой и лампадой, что были у него в камере.

И вот теперь ее императорское величество Софья Федоровна, и ее величество, царица Эпира и Албании Мария Васильевна почему-то считают, что «великие святыни» (он чуть смехом не подавился, когда прочитал опус о своих пальцах) должны быть «почитаемы».

— Вот удумали, паршивки! Спелись между собой дуэтом и других в хор свой затянули! Пороть надо за такое кликушество! Но генерал-прокурор каков — циник ведь, а тут челом бьет!

Свидетелями неизвестного пока «чуда» стали (кто бы мог подумать) — генерал-прокурор князь Вяземский, испанский посол граф Аранда, комендант крепости генерал-майор Бередников, местный поп, пара офицеров и прочие незначительные лица, и, понятное дело — Софья Федоровна и Мария Васильевна. А также небезызвестная икона с лампадкой и все его три перста с окровавленными тряпками

Не спросив его мнение, венценосные женщины «состряпали» — другого слова тут не подберешь — послания патриархам московскому и константинопольскому. С первым вышло хуже всего — владыка находился в Петербурге и ночью старый человек рванул в крепость как призовой рысак. Перехватить его не удалось — сообщили о том утром. За вторым посланником Иван Антонович успел отправить в погоню донских лейб-казаков — обещали доставить обратно бережно.

И вот теперь он не находил себе места, кружась по кабинету, совершенно не зная, какой кунштюк ему подготовила судьба. Срочно отправленный в Шлиссельбург генерал-аншеф Захар Григорьевич Чернышев видимо еще не разобрался с тамошним мистицизмом, и послания от него ждать в ближайшее время не приходилось.

— Государь, генерал-аншеф Александр Васильевич Суворов!

— Проси, — коротко приказал Иван Антонович секретарю и буквально тут же в кабинет стремительно вошел сухощавый генерал с вихрастым хохолком на голове. На шее Георгий второго класса и Владимир с короной и мечами — других наград не было, не парадный прием, а деловая беседа, о чем было заранее уведомлено.

— Доброго здравия, государь-батюшка!

Суворов говорил серьезно, без ерничества — он искренне уважал монарха, который был на дюжину лет моложе, как родного отца, и мог спокойно преклонить перед ним колени — чем один раз ввел Ивана Антоновича в искреннее смущение.

Но если взглянуть иначе — все же на дворе восемнадцатый век стоит, и почитание императора, при котором водрузили крест на Святую Софию, всеобщее, и чуть ли не как обожествление. А среди православных балканских народов и бывших крепостных крестьян так вообще преклонение, как перед досточтимой иконой.

— И тебе не хворать, садись, предложение к тебе есть. Есть у меня для тебя два назначения — в первом ты едешь командовать нашими войсками в Палестине. Через три года война грянет нешуточная с османами, давить их будем, пока сила у нас и новое оружие имеется!

Иван Антонович редко кому говорил на «ты» — это воспринималось всеми как знак величайшего доверия со стороны императора. А потому ценилось подданными невероятно.

— А второе назначение, государь?!

Полководец хитро прищурил правый глаз, показывая всем своим видом готовность исполнить любое поручение.

— Тогда дам не две дивизии, а два полка стрелков, да три батальона егерей, да подкреплю гусарами и уланами, да пяток донских казачьих полков придам в помощь. Правда, супостата будет много, злобен он и вельми хитер, и воевать подло будет, в спину при оказии стрелять!

— Поляки что ли сызнова каверзу придумали? Так вроде спокойно пока сидят. Но если проучить надобно, то поучим!

Суворов удивленно выгнул брови, вопросительно взглянул.

— Если бы поляки?! Куда подлее народец! И мыслю я — ежели им урок добрый не дать, то много наши потомки с этими мерзавцами горя хватят — усилятся они к этому времени безмерно и многие наши владения оттяпают! Так что их сейчас бить крепко надобно, чтоб мозги вышибить, да нашим с тобой правнукам облегчение великое сделать!

— Посылай меня, государь, дело вижу, крайне скверное выйдет, раз ты такое мне поведал, — Суворов стал серьезен, маленький полководец буквально сжался как перед броском, глаза грозно заблестели.

— Оные мерзавцы чтоб туземцев с земель согнать хитрую каверзу придумали — раздают им одеяла, которыми больные оспой укрывались. А как индейцев мор всех приберет, их земли быстро занимают. Скоро до наших владений так доберутся, христопродавцы, и будет нам от таких подлостей горе великое в будущем.

— Ах, вон оно что, — голос Александра Васильевича не сулил будущему его противнику ничего хорошего — суть дела гениальный полководец уловил моментально. А потому деловито уточнил:

— Мыслю я, великий государь, таких врагов изничтожать сразу надо! И такой ужас на них навести, чтобы сами, те, кто останется, под твою руку попросились охотно. И где же народ сей пакостный обитает?

— На той стороне океана, в Новом Свете! Тринадцать колоний решили власть английской короны больше не признавать, налогов никаких не платить, а жить свободно! Я бы заплакал от радости — сам знаешь, не терплю рабства. Только какой-то странной свободы они для себя требуют, а за другими этого права не признают.

Иван Антонович нахмурился, походил по кабинету, затем заговорил с ощутимой яростью в голосе:

— Эти сукины дети лишь себя считают людьми. На своих плантациях держат черных рабов, истязают их безмерно и собаками травят. Запреты английской короны продвигаться вглубь степи хотят злостно нарушить, и не в мире с индейцами жить, а истребить их полностью всеми способами, даже подлыми, а земли себе отобрать. Вот такой они «свободы» захотели, лукавством и злобностью заплатив за предобрейшее. Сами захотели царствовать, сукины плантаторы, вровень с монархами встать, и все владети! Наказать надобно, Александр Васильевич?

— Еще как надо, государь-батюшка! Отправляй меня с войсками немедленно, а то эта гниль расползется во все стороны. Охлократия! Ишь что удумали, оспой народ губить! Ничего, я их научу хрен горчицей, что у нас входить в приправу недавно стала, щедро намазывать, солью с перцем посыпать и кушать в полное удовольствие!

— Флот я подготовил, в сговор с испанским королем вступил — тот вместе с французами решил помощь поначалу бунтовщикам оказывать. Но я с англичанами договорюсь — они Флориду и остров Менорку моему тестю отдадут, — Иван Антонович хитро прищурился.

— А оные владения нам потом передадут. Не столь они нужны испанцам. Нам надо, чтобы англичане как можно дольше с бунтовщиками воевали, чтоб мятежные колонии в выжженную пустыню превратить, змеиный клубок растоптать безжалостно и полностью изничтожить! Но окончательная победа должна за английской короной остаться.