Совершенный вид (СИ) - Сэнь Соня. Страница 28

Поколебавшись, он поднялся, выскользнул из своей хижины, прилепившейся к мощной ветви гигантского мегроя, и принялся ловко взбираться по одной из опутывающих ствол лесенок, пока не достиг яруса, где обосновалась Дарнис. Хижина его матери тонула в зелени укрывшей ее листвы, разросшегося плюща и лиан, кое-где озаряемых мягким зеленовато-желтым свечением: здесь нашли прибежище от дождя светлячки. Глаза Кора, как и глаза любого из Дей’н’Ар, отлично видели в темноте, а потому он сразу заметил Дарнис, которая, застыв на краю деревянного настила, ведущего от ствола к ее жилищу, задумчиво смотрела вниз. Высокая, статная, с длинной, ниже поясницы, пышной косой, в которую были вплетены деревянные бусины и яркие пучки птичьих перьев, с раскосыми, как у вириса, глазами дымчато-золотого цвета и изящными чертами все еще гладкого лица, излучающего неизменное спокойствие, она казалась самим воплощением Духа Леса – прекрасного, мудрого и неукротимого.

– Я ждала тебя, сын, – негромко произнесла она, едва нога Кора коснулась настила.

Юноша не удивился: Дарнис, хоть и не родилась амавари, обладала многими удивительными способностями, в числе которых была и невероятно развитая интуиция. Порой она видела вещие сны и умела предсказывать будущее, без труда читала в чужих сердцах, слышала голос Леса, а еще была превосходной целительницей – пожалуй, лучшей во всем Междуморье. Мать осталась единственной родной душой Кора – отца он потерял, когда ему было всего несколько месяцев от роду. В ту ночь разыгралась страшной силы гроза, повалившая соседнее дерево прямиком на их хижину; отец успел прикрыть своим телом Дарнис, прижимавшую к себе детей, и принял удар на себя. Мать отделалась переломом руки, Кор и Элео – всего несколькими ссадинами, но отец… Отец погиб мгновенно.

Дарнис уже тогда была аданом племени, и приняла свою потерю стойко. Кор не мог припомнить ни слезинки в ее глазах за все эти годы – лишь печаль, глубокая и неизбывная, с тех пор скользила в ее взгляде легкой тенью. И, даже лишившись дочери, она не утратила ясного рассудка и доброго сердца, оставшись сильной и несгибаемой, как могучий мегрой.

Кор приблизился к матери и, остановившись рядом, принялся вслед за ней рассматривать простершиеся под ними ветви, настолько мощные, что живущие на них Дей’н’Ар казались всего лишь диковинными муравьями, насекомыми, посмевшими взобраться на древнего исполина. Глядя на мегрои, за которыми не было видно неба, Кор всегда представлял себе мир великанов, по неведомой причине сгинувших и уступивших Неолу Дей’н’Ар – но оставивших напоминание о себе в виде громадных, величественных деревьев.

– Что тебя гнетет? – мягко спросила Дарнис, когда из его груди вырвался невольный вздох.

– Я ходил к Приграничью, мама, – сознался Кор, бросив в ее сторону виноватый взгляд. Дарнис молчала, продолжая всматриваться в темноту, и он, помедлив, рассказал ей все – начиная с того, как вдруг начал снова ощущать присутствие сестры, и заканчивая своим сном, в котором к нему неожиданно явился Трис.

– Я пытаюсь понять, что это значит, мама – но не могу. Неужели Элео и вправду умерла? Но почему я тогда ее чувствую? И как с ней связан этот полукровка, этот Трис? Знаешь, я готов был бы поклясться, что передо мной стоит сестра – если бы мои глаза не говорили обратное…

Дарнис хмурилась, слушая его рассказ, но Кор видел – мать не сердится. Она помедлила, словно подбирая слова для ответа, а затем тихо произнесла, по-прежнему блуждая взглядом по мокрой листве вокруг:

– Я верю твоим чувствам, сын. Вы с Элео всегда были очень близки – она любила тебя больше, чем кого бы то ни было, и потому ты так легко мог читать в ее сердце, знать, что она чувствует, где находится. Ваши души связывала очень прочная нить. Так было и так есть, но…

Она запнулась, взглянув на Кора с такой печалью, что он сразу понял, какие слова никак не могут сорваться с ее губ.

– Ты думаешь, что Элео мертва, да?

– Я – мать, Кор, а всякая мать чувствует свое дитя. Если бы моя девочка была жива, я бы это знала…

– Но… почему, скажи, я снова почувствовал ее присутствие – где-то здесь, совсем рядом? Почему на мой зов пришел этот полукровка, которому тоже снится моя сестра?

Дарнис вздохнула, зябко обхватив себя за плечи, хотя воздух под плотным пологом Леса был полон влажного тепла.

– Мы не знаем, что случилось с Элео, не знаем, как она погибла… Возможно, то, что стало причиной ее смерти, едва не убило и этого Триса – и лишило его памяти. Ты упомянул, что он обладает способностями, схожими с теми, что были у Элео…

– Так он сказал. Но… я всегда думал, что лишь Дей’н’Ар могут быть амавари…

– Я тоже. И все же это вполне может оказаться правдой – он ведь сумел услышать тебя и прийти в твой сон, как это когда-то делала Элео. Возможно, душа твоей сестры хочет нам что-то сказать, но может сделать это лишь через другого амавари…

– Думаешь, это люди виноваты в ее смерти? Трис живет среди людей…

– Я уверена лишь в том, что все разгадки хранит в себе память этого странного создания.

– Которая его покинула.

– Она к нему вернется, – убежденно сказала Дарнис. – И тогда он снова придет к тебе – но на этот раз с ответами.

– Надеюсь, ты права, мама. – помолчав, Кор со вздохом добавил: – Ведь ты всегда оказываешься права…

– Ступай спать, сын. А по пути подумай, какой опасности ты подвергал себя – и всех нас – отправившись к людям один, никому ничего не сказав. А заодно и о том, что будет теперь, если люди решат обратить на нас свой гнев.

Голос Дарнис звучал спокойно, но Кор различил в нем суровый укор и виновато повесил голову, признавая правоту матери. И все же, когда он, уходя, отважился бросить на нее прощальный взгляд, в ее глазах он не увидел ничего, кроме любви, тревоги и глубокой, затаенной боли, которую он невольно всколыхнул.

Спускаясь обратно к своей хижине под ровный шелест дождя, Кор думал, что еще никогда в жизни не испытывал такого безнадежного, пронзительного одиночества.

Глава 7

Прошла почти неделя с того вечера, когда тело Найи предали огню на глазах тех, кто знал ее при жизни и любил – их собралось немного, но каждый искренне скорбел о ее смерти. Работники крематория позаботились о достойном внешнем виде усопшей: на ее лицо и шею искусно нанесли специальный грим, а тело облачили в традиционный «погребальный» костюм из белого шелка, напоминающий просторную пижаму. Казалось, Найя просто спит, мирно сложив руки на груди; ничто не указывало на то, какой страшной смертью она погибла. Глядя на сокрушенных горем родителей подруги (Прия едва стояла на ногах, поддерживаемая под локоть Сураджем), Дафна думала, что это к лучшему: иногда незнание уберегает хрупкое человеческое сознание от последнего шага в пропасть безумия.

После, когда все кончилось, Гай отвез Дафну домой, где остался с ней ненадолго, составив ей компанию за чашкой кофе. Разговор у них не клеился, и они просто молчали каждый наедине со своими мыслями, уставившись в залитое водой окно. На прощание они договорились в ближайшее время вместе навестить родителей – хотя Гай, не в пример сестре, бывал у них регулярно.

Следующие дни, вопреки опасениям Дафны, пролетали быстро, сливаясь в своем будничном однообразии, и у нее почти не оставалось времени для грусти. Разобрав, наконец, все видеозаписи с Оленьей Поляны, она подготовила материал для телевидения, планирующего выпустить небольшой документальный фильм о коэри. Тим ей в этом, скорее, мешал, чем помогал, поэтому она не возражала, что большую часть своего рабочего времени он проводил у Ирины. В свой обеденный перерыв она спускалась в кафе, где перекидывалась ничего не значащими фразами с коллегами; пару раз к ней в кабинет заглядывал Леонард, предлагая подкинуть ее до дома – но она вежливо отказывалась, предпочитая какое-то время держаться от друга подальше.

«В конце концов, он закрутит с кем-нибудь очередную интрижку и между нами все снова станет просто, как раньше», – с надеждой думала она. И вздыхала: будь Найя жива, не преминула бы заметить, что ей и самой не повредит немного развлечься. В последние пару месяцев до своей смерти подруга не раз пыталась устроить ей свидание с кем-нибудь из своих приятелей («просто секс, никаких обязательств»), но Дафна и слышать об этом не хотела. Хотя – она была вынуждена это признать – ее тело все чаще заявляло о своих потребностях, презрев сопротивление возмущенного разума. Быть может, оттого ей и было так трудно устоять перед дьявольским обаянием Штрома…