Паранойя. Почему я? (СИ) - Раевская Полина. Страница 67

– Я не думаю, я знаю, – парирую снисходительно и достаю пистолет. – Если ты, конечно, не хочешь, чтобы я сейчас пошел и вышиб твоей алчной мамаше мозги.

– Чушь не неси! –  обрывает меня Ларка, а сама настороженно следит за рукой, в которой зажат пистолет. Почуяла, видать, наконец, опасность.

– Чушь? На твоем месте я бы не был в этом так уверен. Мне уже терять нечего: дел у меня с твоей семейкой больше никаких, с детьми отношения похерены, руки пачкать мне не впервой, так что не советую брыкаться. Ты меня знаешь: мне море по колено, а твою мамашу пристрелить и вовсе за радость. Церемониться я больше ни с кем из вас не буду, так что иди и подписывай!

Ларка хочет что-то сказать, но понимая, что я не шучу и в самом деле готов, еще сильнее сжимает губы. Не говоря больше ни слова, она быстрым шагом покидает шатер, я же выдыхаю, зная, что через пару минут она стопроцентно вернется.

И точно: летит на всех парусах, горя праведным негодованием. Аж ноздри раздуваются.

– Что это значит? – кинув на стол договор, тыкает она в сумму отступных.

– А по-твоему? -издевательски приподнимаю бровь и, не видя смысла ходить вокруг да около, поясняю. – Ты же не думала, что я тебе на тормозах спущу твои тупые интриги с «беременностью» и угрозами Настьке? Вот считай, половина «ребенку» улетела. В подарок от папы.

– Ты… скотина! Я не буду это подписывать! – чеканит она дрожащим от ярости голосом, на меня же накатывает какое-то безразличие. Пожимаю плечами и спокойно парирую:

– Не подписывай. Только учти, через час эта сумма изменится на ноль, моих детей вывезут из страны, а ты останешься на похороны своей семейки. Если думаешь, что не решусь на такой шаг, то плохо ты меня знаешь. Еще раз повторю, мне терять нечего. Хочешь пойти на принцип – будет тебе принцип. Я в долгу не останусь: ударишь мне в спину и продашь акции, я ударю тебе в грудь. Думай, у тебя есть час, – бросаю напоследок и покидаю шатер.

Мне срочно нужно глотнуть свежего воздуха. Внутри все горит огнем, голова гудит и, если честно, не воевать хочется, а сдохнуть. Сил никаких.

Это же надо докатиться до такого п*здеца, чтоб собственной жене угрожать! Впрочем, с Ларкой, походу, по-другому быть и не могло. Все у нее шиворот – навыворот: где надо быть принципиальной – прогибается, где надо угомониться, гонор врубает. Правильно говорят, лучше застрелиться, чем жениться на бестолковой бабе.

К счастью, Ларка не совсем еще потеряла связь с реальностью. Спустя некоторое время, выходит из шатра и подойдя, смиряет меня полыхающим ненавистью взглядом.

– Подавись! – швыряет она мне в лицо договор. – Надеюсь, тебе все вернется.

Она уходит, я же смотрю на подписанные документы и ничего не чувствую, кроме иронии.

Смешно, а ведь я сдержал данное Настьке слово, только толку -то уже?

Пытаюсь понять, в какой момент потерял контроль над ситуацией, но ни хера сообразить не могу. Вроде все по плану шло еще вчера, а теперь…

Смотрю, как Ларка с детьми и тещей с тестем покидают дом, и будто каменная плита на грудь опускается. Вся жизнь летит в тартары с немыслимой скоростью и знать бы ради чего.

Настька, Настька… Где же ты есть?

Часы показывают четыре утра, когда в доме не остается никого, кроме меня и охраны. Все следы несостоявшегося праздника, наконец, убраны и не мозолят глаза, вызывая чувство досады.

Устроил я, конечно, дочери день рождение… Как теперь и что будет, хрен знает.

Поспать бы не мешало. На свежую голову оно как-то лучше соображается, но какой мне теперь сон?!

 Гридасик к тому же не отзвонился, а должен бы уже, но, видимо, не напал еще на след. Что очень сильно напрягает.

Подавляю тяжелый вздох и сверлю взглядом дисплей молчащего телефона. Только сейчас доходит, что нужно вставить старую симку. Шифроваться уже все равно нет никакого смысла. А Настька, может, звонила откуда-нибудь или что-то написала.

Быстрым шагом иду в кабинет, пытаясь вспомнить, куда положил эту пластмаску. И как только раньше не догадался проверить? С этими разборками вообще мозги набекрень. Правда, от моих озарений ситуация яснее не становится. На меня сыпется куча уведомлений о звонках с неизвестных мне номеров, и только несколько сообщений от моей девочки с просьбой срочно перезвонить.

Когда расстался с ней на той остановке, кипел целую неделю, как долбанный самовар, и даже думал, что все – в жопу этот цирк. Ну, допекла она меня конкретно. Я вроде все понимал и сомнения ее, и метания, и почему на Ларкину ересь повелась, но в то же время внутри, как заноза, сидело что-то. Сам, если честно, не знал, что за херня со мной творится. Вроде ситуация выеденного яйца не стоила: пара фраз и Настька бы вместе со мной посмеялась над Ларкиным бредом в лучших традициях бразильских сериалов. Но меня, как малолетнего пацана, накрыло какой-то сопливой мутью.

Хотелось, чтобы хотя бы Настька понимала, верила, поддерживала или на худой конец просто не создавала проблем, пока я бьюсь за наше с ней будущее.

Пусть, я сам наломал дров, сам подорвал ее доверие и до последнего не мог дать ей нормальных отношений, но, мать ее за ногу, она же знала, почему. Знала, в каком я сейчас положении. Я же перед ней распинался каждый чертов раз, объясняя все это, и просил всего об одной – единственной вещи – дать мне время. Всего лишь гребанное время! В конце концов, неужели так сложно было дождаться обозначенных ей же сроков?

 Не знаю, может, я многого требовал от девятнадцатилетней девчонки, но мне казалось, что она тоже могла бы хоть чуть- чуть постараться, если не доверять, то хотя бы разобраться в ситуация, а не рубить сразу с плеча и демонстрировать свой характер.

 В общем, цепануло меня не слабо, и я уперся, как баран в стену. Не мог себя пересилить, хоть убей, да и заеб*лся, если честно, в одного тащить.

Когда она начала названивать, взбеленился еще больше. Вымораживал меня этот детский сад неимоверно, поэтому сбросил вызов. Чтоб падла за языком в следующий раз следила. А то сначала ей, понимаешь ли, говорить со мной не о чем, потом телефон обрывает.

 Нет, так она у меня себя вести не будет! – решил я и дал ей время поразмыслить над своим поведением, отправляя ее в черный список. Позже я, конечно, немного остыл, успокоился, нашел ей, как всегда, кучу оправданий, на возраст списал. И всё… меня снова потянуло. Потянуло со страшной силой. Вернулась эта лютая, нестерпимая потребность в ней. Ни на работе сконцентрироваться не мог, ни спать толком, да вообще ни хрена. Все мысли об этой паскуде.

Как она? Что делает? О чем думает?

Соскучился я по ней. По голоску ее звонкому, по заливистому смеху, по запаху нежному, по ее солнечной улыбке. Ночью так вообще башню срывало. Смотрел на нее обнаженную на картине и вспоминал, какая она на вкус, как сладко, тихо стонет от удовольствия, как в ней ох*енно влажно и горячо. От этих воспоминаний в буквальном смысле начинало ломать. Член стоял, как в шестнадцать: хоть душ холодный принимай, хоть дрочи, все равно стоит и ее требует. Я уже хотел послать все эти воспитательно-профилактические меры и рвануть к ней. К тому времени у нее должны были мозги на место встать, но тут мне сообщили, что мои планы беспалевного отступления могут накрыться медным тазом: Акерман – сука таки женился на какой-то модельке.

Пришлось срочно лететь сначала в Москву, потом в Нью Йорк. По дороге выяснилось, что за мной идет слежка и мой телефон прослушивают. Симку я сразу же вытащил, а следы пришлось запутывать.

Целую неделю мы с Гридасиком колесили по Европе и только потом полетели в Нью Йорк. Гридаса я взял с собой, так как больше никому настолько не доверял, чтобы позволить организовать Настькин отъезд, когда ситуация начнет накаляться. Мне нужно было, чтобы в чужой стране он себя чувствовал, как рыба в воде, и Настька с ним была, как за каменной стеной.

Все старые приготовления, естественно, пошли псу под хвост. Зойка и ее люди были в курсе моих планов касательно Настьки. Зная, отношение сестры, я не мог так рисковать. И без того лоханулся: приставил к Настьке на время отъезда Зойкину, как теперь выяснилось, крысу, которая ни хрена толком сказать не могла, кроме заученного: «все нормально было, ничего странного не заметил».