Луна и солнце - Макинтайр Вонда Нил. Страница 103
— …и известного своим распутством месье де Кретьена…
— Не оскорбляйте мою сестру, мадам!
«Но неужели сказать правду означает оскорбить? — в смятении думал он. — Мне следовало спасти ее, отослать назад в монастырь, я не должен был пускать ее в Версаль!»
— …и даже короля. А вы столь щепетильны!
Удерживая его за цепочку, словно за узду, она запустила другую руку ему под рясу.
Он вырвался, прежде чем она успела его схватить. Она не сумела вовремя выдернуть руку, застрявшую меж двух пуговиц, и, невольно подавшись за ним, почти упала на него.
— Вы внебрачный сын его величества… Значит, ваша сестра — его внебрачная дочь!
Мадам Люцифер наконец освободила руку из складок его одежд. Мадемуазель д’Арманьяк расхохоталась. Обе они принялись преследовать его, точно фурии.
— Всем известно, — не отступала мадам Люцифер, — что его величество устраивает подобные празднества только в честь своих фавориток. Вы же не станете этого отрицать.
Пятясь, спотыкаясь и тщетно пытаясь спастись, Ив лицом к лицу столкнулся с папой Иннокентием и его кардиналами. Если папа был мрачен, то, увидев Ива, окончательно вышел из себя.
— Ваше святейшество… я… я…
— Ступайте в часовню, сын мой, — велел папа Иннокентий, — и предавайтесь размышлениям о сущности греха.
— Отец де ла Круа!
Навстречу Иву шествовал его величество. За ним следовали его карусельные отряды, кавалерия всех времен и народов, облаченная в самые причудливые костюмы. Король в римских доспехах сверкал бриллиантами и рубинами стоимостью миллионы ливров. Пышные белые перья, словно мантия, ниспадали ему с гребня шлема на плечи и спину. Когда он впервые появился на публике в роли Цезаря Августа, ему было двадцать восемь лет. И сейчас король казался не старше.
Его величество взял Ива за плечи и обнял на глазах у всей своей кавалерии, всех придворных, всех иностранных монархов, всех князей Церкви.
— Займите место справа от меня, сын мой.
— В часовню, — повторил Иннокентий, — и особенно поразмыслите о грехе гордыни.
Ив сделал шаг к его величеству.
Но тут, за воротами, он заметил Мари-Жозеф: она стояла возле серой в яблоках лошади и, подняв голову, глядела на графа де Кретьена. «Едва ли она смогла бы глядеть на него снизу вверх в других обстоятельствах!» — подумал Ив, но тотчас догадался, в какой еще ситуации она могла бы так на него смотреть. Мари-Жозеф дотронулась до ладони Кретьена. Тот поднес ее руку к губам и надолго задержал в своей, не желая отпускать, как это обычно бывает с влюбленными. Потом он ускакал во тьму. Мари-Жозеф заторопилась прочь и скрылась из глаз.
— Отец де ла Круа! — позвал папа Иннокентий.
— Пойдемте со мною, — позвал его величество. — Поужинайте. Мне по душе мужчины со здоровым аппетитом.
— Я… Простите, ваше величество! — взмолился Ив. — Я обязан повиноваться его святейшеству.
Он бросился со двора и исчез во мраке.
Как ни пыталась Мари-Жозеф ускользнуть в тень, за ее спиной все равно слышались шаги. Спрятаться за апельсиновым деревцем в придворном роброне было невозможно. Преследователь вырос перед нею, грозный и неумолимый.
Брат схватил ее за плечи, уставившись на нее безумным взором: волосы у него растрепались, ряса расстегнулась. На груди у него висела массивная медаль, запутавшись в цепочке распятия.
— Ив?
— Эта связь тебя погубит! — вскричал он.
— Какая связь?
— Он околдовал тебя?
— Кто? О чем ты? Ты же не веришь в колдовство.
— Этот коварный атеист…
— Граф Люсьен лишь вразумлял, наставлял и просвещал меня. Как ты можешь обвинять его в таких мерзостях?!
— Он развращает женщин…
— Я не видела от него ничего, кроме добра. Я восхищаюсь им…
— …и обольстит тебя, если уже не обольстил!
— …и люблю его. Если он предложит мне стать его любовницей, я немедля соглашусь!
— Ты такая же распутница, как наша мать!
— Да как ты смеешь?! — воскликнула Мари-Жозеф. — Наша мать? Ты лишился рассудка?
— А ты лишилась добродетели? Наверняка как наша мать: король соблазнил ее и зачал и меня, и тебя…
— Ив, ты просто смешон.
Он перестал бредить, и в его глазах забрезжила надежда. Если бы не его замешательство и растерянность, Мари-Жозеф подняла бы его на смех.
— До моего рождения мама и папа прожили на Мартинике два года! Неужели король мог тайно пересечь Атлантику и неузнанным проникнуть в Фор-де-Франс?
— Но я-то родился во Франции.
— Это правда, — сказала Мари-Жозеф.
— Король признал меня.
Ив не выдержал и разрыдался.
— Он открыл позорную тайну моего рождения всему миру, его святейшеству, всем. А мадам Люцифер уверяла, будто ты наложница Кретьена, и внебрачная дочь короля, и… и…
— И?.. Ну скажи, скажи!
— И его любовница.
— Граф Люсьен неизменно относился ко мне с уважением. Его величество ни разу не оскорбил меня ни вольным словом, ни непристойным жестом. — Она порывисто обняла Ива, исполнившись сострадания. — Брат, дорогой мой, я все поняла теперь… Как же мне тебя жалко!
Она с трудом удерживалась от смеха. «Так вот почему придворные дамы поднялись с мест, завидев меня, — подумала она, — вот почему мадемуазель д’Арманьяк, подражая мне, стала носить в прическе павлиньи перья!»
Мари-Жозеф погладила Ива по волосам, стараясь утешить:
— Да у меня ведь и времени не было стать чьей-нибудь любовницей.
В глубине сада звучала русалочья песнь одиночества и отчаяния.
— Мне пора! — заторопилась Мари-Жозеф. — Шерзад зовет меня. Возвращайся, прими похвалы его величества.
Неожиданно послышался стук колес: к ним подъезжала какая-то повозка.
— Я пойду с тобой, — объявил Ив. — Я должен ее соборовать…
— Зачем ей это! — взорвалась Мари-Жозеф, решив во что бы то ни стало отослать его от греха подальше, спасти. — Она не христианка и не нуждается…
Мимо оранжереи прогрохотала повозка, на козлах ее сидел граф Люсьен: в римских доспехах, в шляпе с плюмажем и в белых замшевых перчатках, он выглядел чрезвычайно нелепо.
— Граф Люсьен!
Мари-Жозеф бросилась вслед за повозкой.
— Тпру!
Лошади остановились.
— Есть известия о галеоне?
— Мари-Жозеф, неужели я бы взгромоздился на эту дурацкую телегу, если бы получил благоприятные вести? — стал терпеливо объяснять Люсьен.
Она вскарабкалась рядом с ним, неловко путаясь в пышных юбках. Ив схватил ее за руку:
— Ради всего святого, что ты делаешь?
— Ив, возвращайся к королю. Люсьен, скорее, пожалуйста!
— А ну, пошли! — крикнул Люсьен, и упряжные лошади ринулись с места.
— Я так вам благодарна, — сказала Мари-Жозеф. — Мы должны любым способом спасти жизнь Шерзад и душу его величества.
— Я — атеист, — заявил Люсьен, — спасение душ не входит в мою компетенцию.
Мари-Жозеф невольно рассмеялась.
— Люсьен, я люблю вас безгранично и беспредельно.
Держа вожжи одной рукой, Люсьен другой сжал ее пальцы.
Неожиданно повозка дрогнула. Вне себя от испуга, Мари-Жозеф обернулась. Это Ив бросился следом, на мгновение повис над дорогой, схватившись за борта, потом подтянулся на руках и упал на дно повозки.
— Немедленно возвращайся во дворец! — крикнула Мари-Жозеф.
— Если вернусь, — возразил Ив, — то никогда не смогу искупить свою вину перед Шерзад.
Почти достигнув зенита, на небе воцарилась полная луна. Мари-Жозеф пропела Шерзад: «Плыви в дальний конец Большого канала, мы спасем тебя от месье Бурсена, лишь бы он не увидел, как ты забираешься в повозку».
Шерзад откликнулась песней, исполненной надежды и радостного волнения. Стремительно рассекая водную гладь, она обогнала пустившихся галопом лошадей.
Месье Бурсен неминуемо появится на восточной оконечности канала в одну минуту первого. Возможно, он чуть-чуть подождет Мари-Жозеф: вдруг она придет и лично велит русалке сдаться на милость мясника. В две минуты первого он поднимет тревогу, созовет стражу и даст знать королю.