Луна и солнце - Макинтайр Вонда Нил. Страница 19

Мари-Жозеф вздрогнула, но поборола волнение.

«Что за вздор! — решила она. — У звериных морд не бывает выражения. А глаза я сделала как у живой русалки».

Ив отогнул кожу.

Живая русалка то ли застонала, то ли зарыдала в бассейне. На ее стенания откликнулись животные из королевского зверинца, заревев и затрубив, заголосив и зафыркав вдалеке. Его величество слегка повернул голову в сторону фонтана Аполлона; это едва заметное движение возвестило придворным, что шум и вопли докучают ему и нарушают его покой. Музыканты заиграли громче. Никто не знал, что делать, и меньше всех — Мари-Жозеф.

— Мы видим слой подкожного жира — ворвани, характерный для китов и морских коров, — попытался Ив перекричать какофонию. — У русалок он относительно тонок, а это означает, что они не ныряют на большую глубину и не преодолевают вплавь большие расстояния. Вероятно, они приплывают к местам своего летнего сбора, переносимые теплым морским течением. Предполагаю, что они скрываются на мелководье и редко отваживаются отплывать далеко от островов, где появляются на свет.

Мари-Жозеф бегло набросала на бумаге торс русалки. Слой жира смягчал очертания тела, но не мог скрыть хорошо развитых мускулов и мощных костей.

— Мадемуазель де ла Круа!

Мари-Жозеф испуганно вздрогнула. За ее спиной появился граф Люсьен. Он обратился к ней полушепотом, хотя в таком невероятном шуме и гвалте мог бы говорить в полный голос, нисколько не опасаясь отвлечь Ива. Тем временем его величество и придворные старательно отводили глаза от Мари-Жозеф и графа Люсьена.

— Заставьте эту тварь замолчать! — властно произнес он. — Ради его величества…

— Я ее кормила, — прошептала Мари-Жозеф, — и поняла, что, когда она голодна, она кричит по-другому. Не знаю, может быть, ей не нравится музыка?..

— Да как вы смеете!..

Она покраснела:

— Я не хотела…

Однако он справедливо ее одернул. Если его величество покинет импровизированный анатомический театр, не выдержав шума и воплей, значит Ив упадет в его глазах. Карьера Ива, его положение при дворе явно пострадают.

— Она поет как птица, — сказала Мари-Жозеф. — Если закрыть клетку, как делают с птицами, русалка, может быть, замолчит.

Взгляд графа Люсьена, брошенный на клетку, был столь выразителен, словно он без обиняков назвал Мари-Жозеф дурой. Клетка вмещала в себя весь фонтан, а верх ее почти касался потолка шатра. Чтобы полностью закрыть ее, потребовался бы еще один шатер.

Граф Люсьен прохромал к русалочьей клетке, жестом подозвав нескольких лакеев:

— Принесите вон ту сеть.

Сеть из толстых веревок со стуком упала на доски помоста.

А плач русалки все не умолкал. Мари-Жозеф сама готова была разрыдаться, ведь если они станут ловить русалку сетью, если заставят ее замолчать, засунут ей в рот кляп, то вся дрессировка, на которую она потратила столько сил, пойдет прахом.

Мари-Жозеф лихорадочно зарисовывала мертвого водяного, пытаясь поспеть за объяснениями Ива. Эпидермис, дерма, подкожный жир, связки. Ей бы хотелось запечатлеть кожу морской твари во всех подробностях, в большом увеличении, пока она окончательно не разложилась, — возможно, за неимением собственного под микроскопом Шартра, если герцог разрешит им воспользоваться.

За фонтаном лакеи сняли боковые шелковые полотнища шатра и отнесли их к клетке. По знаку графа Люсьена они повесили белый шелк на прутья, отделив русалку от его величества. Хотя тонкий занавес едва ли мог заглушить звуки или объять морскую тварь ночной тьмой, чтобы, обманутая, она нырнула на дно фонтана и заснула, Мари-Жозеф предполагала, что все-таки стоит попробовать. Плотную парусину нельзя было привезти из Версаля быстрее чем за час, а из Парижа — быстрее чем за день.

Крики русалки действительно стали все глуше и глуше. Все, за исключением короля, удивленно взглянули на клетку.

В толпе послышались отдельные свистки, но потом они стихли, и по рядам зрителей прошелестел вздох облегчения. Граф Люсьен подал знак слугам вернуться на места и отвесил поклон Мари-Жозеф. Она застенчиво улыбнулась. Едва ли ее догадка оказалась верной, скорее всего, это просто совпадение, именно этот миг русалка выбрала, чтобы погрузиться в безмолвие. Ответный рев и вопли животных в королевском зверинце тоже постепенно умолкли, лишь тигр где-то далеко напоследок издал отрывистый хриплый рык, и все стихло.

Квартет заиграл тише. Граф Люсьен вернулся на свое место, Ив вернулся к прерванной лекции, а Мари-Жозеф — к неоконченному эскизу. Король с интересом наблюдал за вскрытием грудной клетки и плечевых мышц.

Доска украсилась целой серией рисунков. Пять, десять: тело морской твари, нога, ступня, снабженная когтями и плавательными перепонками. У Мари-Жозеф от напряжения свело пальцы.

— Сейчас я обнажу внутренние органы…

Его величество произнес что-то, обращаясь к графу Люсьену, и тот жестом велел глухонемым слугам стать на свои места. Придворные повскакали на ноги. Шатер снова наполнился шуршанием и шелестом шелка и атласа.

— …которые, если я не ошибаюсь, должны напоминать…

Всецело поглощенный работой, Ив выбрал новый острый скальпель.

— Отец де ла Круа! — воззвал к нему граф Люсьен.

Ив выпрямился, в недоумении уставился на него и лишь спустя несколько секунд вспомнил, где он и в присутствии каких особ находится.

— Необычайно увлекательно, — сказал его величество. — Чрезвычайно интересно.

— Благодарю вас, ваше величество, — ответил Ив.

— Месье де Кретьен? — обратился к адъютанту король.

Граф Люсьен приблизился к королевской коляске:

— Что вам угодно, ваше величество?

— Прикажите Академии наук опубликовать подробный отчет о вскрытии, вместе с рисунками. И отчеканить памятную медаль.

— Разумеется, ваше величество.

— Отец де ла Круа, месье де Кретьен сообщит вам, когда у нас появится время снова присутствовать в анатомическом театре. Возможно, его святейшество папа соблаговолит к нам присоединиться.

У Мари-Жозеф упало сердце: надо же, еще одна задержка. Если король не позволит Иву препарировать русалку в одиночестве, без зрителей, не дожидаясь папы, ее, возможно, и вовсе не удастся описать должным образом.

Ив поклонился. Мари-Жозеф сделала реверанс. Пальцами в угольной пыли она запачкала юбку амазонки.

— Как будет угодно вашему величеству, — произнес Ив.

После того как король покинул шатер в сопровождении не перестававших играть музыкантов, после того как удалились придворные, королевские слуги, стража, после того как разбрелись посетители, Мари-Жозеф осталась в обществе Ива и графа Люсьена.

Мари-Жозеф устало опустилась на стул, разумеется не стул его величества, это было бы непростительной дерзостью, а на другой, еще хранивший тепло тела шевалье де Лоррена.

Новые туфли, которым Мари-Жозеф так радовалась поначалу, нестерпимо жали.

— И когда мне будет позволено продолжить, граф Люсьен?

Не отвечая, граф Люсьен задумчиво разглядывал приколотые к доске рисунки Мари-Жозеф.

— Скажите, мадемуазель де ла Круа, живые существа удаются вам столь же хорошо, сколь мертвые?

— Да, месье де Кретьен, запечатлеть жизнь куда проще.

— Пожалуйста, представьте Академии наук рисунок, изображающий русалку — живую русалку, — для медали, отчеканить которую задумал его величество. Впрочем, не могу обещать вам, что именно он будет избран.

— Но когда мой брат сможет продолжить препарирование?

— Сестра, — перебил ее Ив, — граф Люсьен оказывает нам неслыханную честь. Будь добра, потрудись хотя бы вежливо ответить.

— Конечно, сударь, как же иначе! — воскликнула она. — Я польщена, сударь, и от всего сердца благодарю вас. Но рисунки и медали не подвержены разложению. А вот вскрытие русалки…

— Продолжение вскрытия — всецело во власти его величества, — напомнил Ив.

Он взял с лабораторного стола длинный осколок стекла, швырнул в мусорное ведро и разбил с гулким, точно колокольным, звоном. Ив закрыл парусиной истерзанное тело мертвого водяного.