Южный поход (СИ) - Тыналин Алим. Страница 37

— Мы тогда пришли к выводу, что они хотели вытрясти из тебя информацию о походе, — сказал Суворов и гулко швырнул котелок на землю. Прохор с ворчанием подобрал утварь. — Теперь они хотели просто лишить тебя живота. Значит, про поход им все известно и ты им не нужен.

— Скорее всего, они пришли с войском мятежного султана, этого, как его, Ералы, — предположил Кушников, забыв о резях в желудке. — А значит, за ночным нападением на нашего хана опять стоят англичане. Замысел прост — они меняют Уали хана на своего и перерезают нам его руками коммуникацию. Поход провалился, задача выполнена.

— Все верно! — Суворов не выдержал и вскочил с места. Затем забегал взад-вперед у повозки. — Хитры, коварны, дальновидны альбионцы! Все, как ты говорил, Витенька! Сегодня приехал курьер с новостями из столицы. Бонапарт уже взял Италию и скоро отхлестает цесарцев по щекам. А потом настанет очередь островитян.

— Сколько же еще каверз ждать от них? — озабоченно спросил Кушников.

— А ничего, вставит им француз фитиль в зад, — ухмыльнулся Стрельцов с полным ртом. — А надо будет, мы добавим.

— Это как же ты добавишь, Петька? — насмешливо спросил Суворов. — Через пролив перескочишь и задать им перцу?

— Надо будет, перескочу, ваше сиятельство, — кивнул Стрельцов.

— Нам для начала Памир перепрыгнуть надобно, — сказал Суворов. — А там уж поглядим, куда богиня войны укажет.

Он лукаво глянул на меня и добавил:

— Курьер не только последние известия привез, но и письма доставил. Тебе тоже пришла весточка. До сих пор ароматно благоухает.

Полководец порылся в сумках м достал небольшой конвертик. Я взял его, стараясь сохранить спокойное выражение лица. Суворов велел позвать Платова, чтобы дать указания насчет ночных караулов и еще потребовал подать коня, чтобы отправиться в объезд по войскам. На меня он больше не обращал внимания и я удалился.

Письмо, конечно же, было от Ольги. Конвертик и вправду сладко пах полевыми цветами, уж не знаю там, какими, ибо не очень силен в ботанике. Почерк красавицы оказался изящным и мелким, наверное, она вырабатывала его специальными занятиями. Но меня привлекла не форма, а содержание послания.

Как и положено, поначалу девушка осведомилась о моем здоровье и выражала надежду, что со мной все в порядке. спТакже она соизволила написать предположение, что моя рана, полученная на дуэли с Буриновым, зажила и больше меня не беспокоит. ра

Читая письмо Ольги, я думал, что сдержанный тон вызван правилами приличия этой рыцарственной эпохи, а потом в середине письма девушка обмолвилась, что «вы могли бы, милостивый сударь, и хоть как-то дать знать о том, что выезжаете в долгий и опасный путь, а если бы соблаговолили зайти лично и рассказать, то я посчитала бы это столь нехарактерным для вас показателем учтивости и была бы несказанно рада». Вот оно в чем дело! Как обычно, гордая аристократка обиделась, что я не попрощался с ней, уезжая в дальнюю дорогу, а всего лишь прислал коротенькую записку. Ну что за строптивый характер у девки!

В конце витиеватого письма коварная фемина вроде бы случайно упомянула о молодом графе Н., который повадился ходить к ним в дом на столь незаслуженно упущенные мною обеды. У него, как сообщила Ольга, были очень породистые бакенбарды. Несмотря на то, что в столице лютовал Павел и строго запретил баки, а также заставил всех носить косички, в провинции на нарушение взбалмошных царских указов смотрели сквозь пальцы. Вот и этот юнец, которому я бы охотно открутил баки, позволял себе маленькую фронду и щеголял запрещенной растительностью на скулах.

В общем, опять у нас с Ольгой вышла размолвка. Я не дошел до своей палатки, расстроенно сел у костра, где болтали незнакомые гренадеры и опустил руку с письмом к земле. Наверное, вид у меня был совершенно незавидный, потому что один из солдат, пожилой крепкий мужик, похожий на вековой дуб, продуваемый всеми ветрами, сразу видно, родом из деревни, толкнул меня в бок и сказал, напирая в разговоре на букву «О»:

— Ты чего скис, вашблагородие? Сердечный реприманд получил от ненаглядной?

Я, признаться, и в самом деле задумался тогда о горькой своей судьбинушке и о том, что мне категорически не везет в любви. Была Ириша, да и сплыла со своим новым ухажером. Вроде все хорошо пошло с Ольгой, но и она разобиделась чего-то и нашла себе нового утешителя. Недаром говорят, с глаз долой — из сердца вон. Заслышав участливый тон старого солдата, я малодушно ответил:

— Да, променяла моя голуба меня на другого. Не успела и неделя пройти, понимаешь ли.

Солдат усмехнулся.

— Эх, молодо-зелено. Нашел, о чем кручиниться. Ну и хорошо, что другого нашла, теперь знаешь, какова она есть по своей сути. А ну как, женился бы на ней, барин? А она бы себе тогда нашла, что делал бы?

— И что же теперь, ничего не делать? — спросил я, хотя на самом деле начал уже обдумывать подробный ответ девушке, обрисовав ситуацию и объяснив, почему уехал так срочно и не зашел попрощаться. — Не писать ей и не извиняться, что внимания не уделил?

Солдат закурил трубку с терпким табаком. Другие его товарищи, загорелые, все повидавшие, чумазые и грязные, улыбаясь, слушали наш разговор.

— А чего ей писать-то? — спросил в ответ пожилой солдат. — Не надо ничего бабе писать. Пусть мается и переживает, это ее бабья доля. Я вот своей жинке раз в год пишу и ничего, все путем.

— А если она вообще разозлится и мы с ней размолвимся навсегда? — возразил я. — Тогда как быть?

— Да пес с ней, с бабой-то, — сказал солдат, покуривая трубку. — Ты, вашблагородь, не о том кручинишься. Если о бабе будешь думать, а не о том, как в бою себя показать, то прямо завтра тебя бухарская стрела в песках похоронит. Ежели она тебя и вправду любит, то дождется, хоть ты ей вовсе не отвечай. А ежели ты ей не люб, а так, для развлечения, то хоть всю ее с ног до головы письмами завали, все равно в сторону смотреть будет, понял, барин?

— А и правду говоришь, браток, — медленно сказал я, осознавая, что это действительно так. — Не буду я перед ней извиняться. Напишу короткую записку, пусть дальше сама решает.

Я поблагодарил солдат за место у костра и прочищенные мозги, поднялся и заковылял к мушкетерскому полку Васьки Бурного. Вернувшись к себе, я быстро накарябал Ольге ответ. Написал, что чувствую себя превосходно и еще не скоро вернусь с похода. Графу, отцу ее, передавал привет и желал ему крепкого здоровья. Об удальце с бакенбардами не обмолвился и слова. Запечатал конверт и отнес Кушникову, ведавшему отправкой посыльных. Затем завалился спать, потому что дико устал за прошедший день.

Рано утром, еще затемно, Суворов соскочил с обоза, где ночевал и громко залаял. Это был сигнал к продолжению марша. Армия двинулась дальше, хотя ночь стояла прохладная и люди ежились от холода.

Я проснулся под утро. За горизонтом заалела полоса неба, предвещая скорое появление солнца. Было так холодно, что доски повозки побелели от инея.

Весь день я лежал на повозке, трясясь на ухабах и глотая пыль. На следующий день я пообещал себе сесть в седло, так как устал валяться без движения. Армия продолжала идти ровными колоннами и отряды легкой кавалерии продолжали маячить вдали, ведя разведку. Казахи ехали отдельной группой и Бурный сообщил мне, что Уали хану сильно полегчало и он вскоре уедет в свою ставку с отрядом телохранителей. Из-за сильной жары и усталости верховых животных днем приходилось делать кратковременные остановки.

Ночью неожиданно налетела сильная гроза и грянул проливной дождь. С неба хлынули потоки воды. Люди прятались в палатках и под обозами. Стало очень холодно и я кутался в меховое одеяло.

Утром я уселся на Смирного и мы отправились дальше в поход. Лошади выглядели чрезвычайно усталыми, даже Смирный не протестовал против моего сидения на его спине. Несколько лошадей пали и Суворов приказал сбавить темп. Проводники из казахов сообщили, что впереди грядет особо трудный переход через пустыню. Я напряг свои скудные познания в географии этого края и вспомнил, что нам предстоит пройти через Каракум.