Цинковые мальчики - Алексиевич Светлана Александровна. Страница 33

Газеты сообщали: «Военно-политическая обстановка в ДРА продолжает оставаться сложной и противоречивой». Военные утверждали, что вывод первых шести полков надо расценивать только как пропагандистский шаг. О полном выводе советских войск не может быть и речи. «На наш срок – хватит», – в этом никто из летевших со мной не сомневался. «Вперёд! На мины! «– кричал уже сквозь сон пьяный капитан.

Итак, я – десантник. Как меня тут же просветили, армия делится на две половины – десантников и соляру. Этимологию слова «соляра» установить так и не удалось. Многие солдаты, прапорщики и часть офицеров делают себе наколки на руках. Они не отличаются большим разнообразием, чаще, всего Ил-76 и под ним купол парашюта. Бывают и варианты. Например, я встречал такой лирический сюжет: облака, птички, парашютист под куполом и трогательная надпись: «Любите небо». Из негласного кодекса десантников: «Десантник становится на колени лишь в двух случаях: перед трупом друга и чтобы напиться воды из ручья».

Моя война…

– Равняйтесь! Смирно! Приказываю совершить марш по маршруту: пункт постоянной дислокации – уездный партийный комитет Баграми – кишлак Шевани. Скорость на маршруте – по головной машине. Дистанция в зависимости от скорости. Позывные: я – «Фреза», остальные – по бортовым номерам машин. Вольно. – Обычный ритуал перед выездом нашего агитотряда. Могло последовать продолжение – снимать каски и бронежилеты категорически запрещаю. Автомат из рук не выпускать…

Я запрыгиваю на свою БРДМку, небольшой проворный броневичок. От наших советников услышал её кличку – «бали-бали». «Бали» в переводе с афганского «да». Когда афганцы проверяют микрофон, они помимо нашего традиционного «раз-два, раз-два» говорят «бали-бали». Мне как переводчику интересно все, что связано с языком.

– «Сальто», «Сальто», я – «Фреза». Пошли…

За невысоким каменным забором – одноэтажные кирпичные домики, покрытые снаружи известью. Красная табличка: уездный партийный комитет. На крыльце нас встречает товарищ Лагман. Он одет в советское военное «хэбэ».

– Салам алейкум, рафик Лагман.

– Салям алейкум. Четоур асти! Хуб асти! Джор асти! Хайр хайрият асти? – выпаливает он традиционный набор афганских приветственных фраз, которые все означают, что собеседник интересуется вашим здоровьем. Отвечать на эти вопросы не нужно, можно просто повторить то же самое.

Командир не упускает момента, чтобы загнуть свою любимую фразу:

– Четоур асти? Хуб асти? В Афгане по д-ур-р-ости.

Услышав непонятное, товарищ Лагман недоуменно смотрит на меня.

– Русская народная пословица, – поясняю я.

Нас приглашают в кабинет. Приносят на подносе чай в заварных металлических чайниках. Чай у афганцев – непременный атрибут гостеприимства. Без чая не начнётся работа, не состоится деловой разговор, отказаться от чашки чая все равно что не протянуть при встрече руку.

В кишлаке нас встречают старейшины и бочата, вечно неумытые (совсем маленьких не моют вообще, согласно шариату – их вере – слой грязи сохраняет от злой напасти), одетые во что попало. Раз я говорю на фарси, каждый считает необходимым удостовериться в моих познаниях. Следует неизменный вопрос: сколько времени? Я отвечаю, что вызывает бурю восторга (ответил, значит, действительно знает фарси, а не притворяется).

– Ты мусульманин?

– Мусульманин, – отшучиваюсь я. Им нужны доказательства.

– Калему знаешь?

Калема – это особая формула, произнеся которую ты становишься мусульманином.

– Ла илях илля миах ва Муххамед расул Аллах, – декламирую я. – Нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммед – Пророк его.

– Дост! Дост (друг)! – лепечут бочата, протягивая в знак признания свои худенькие руки.

Они ещё не раз попросят меня повторить эти слова, будут приводить своих друзей и заворожённо шептать: «Он знает калему».

Из звуковещательной установки, которую сами афганцы назвали «Аллой Пугачёвой», уже разносятся афганские народные мелодии. Солдаты развешивают на машинах наглядную – агитацию – флаги, плакаты, лозунги, раскручивают экран – покажем фильм. Врачи ставят столики, раскладывают коробки с медикаментами.

Открывается митинг. Вперёд выходит мулла в длинной белой накидке и белой чалме. Читает суру из Корана. Закончив суру, он обращается к Аллаху с просьбой сберечь всех правоверных от зла вселенского. Согнув руки в локтях, поднимает ладони к небу. Все, и мы тоже, повторяем за ним эти движения. После муллы выступает товарищ Лагман. С очень длинной речью. Это одна из особенностей афганцев. Говорить могут и любят все. В лингвистике есть термин – эмоциональная окрашенность. Так вот, у афганцев речь не просто окрашена, а раскрашена метафорами, эпитетами, сравнениями. Афганские офицеры не раз высказывали мне своё удивление тем, что наши политработники проводят занятия по бумажкам. На партийных собраниях, заседаниях, активах афганцев я слушал наших лекторов с теми же бумажками, с той же лексикой: «в авангарде широкого коммунистического движения», «быть постоянным примером», «неустанно претворять в жизнь», «наряду с успехами имеются некоторые недоработки» и даже «некоторые товарищи не понимают». К моему приезду в Афганистан митинги, вот такие, как наши, давно стали обычной принудиловкой, народ собирался, чтобы попасть на медосмотр или получить кулёк муки. Исчезли овации и дружные выкрики «заидо бод» – «да здравствует!» с поднятыми вверх кулаками, которыми неизменно сопровождались все выступления в те времена, когда народ ещё верил в то, в чем его пытались убедить, – в сияющие вершины Апрельской революции, в светлое будущее.

Бочата выступления не слушали, им интересно, какой будет фильм. У нас, как всегда, мультфильмы на английском и два документальных на фарси и пушту. Здесь любят индийские художественные фильмы или картины, где много драк и стреляют.

После кино – раздача подарков. Мы привозили мешки с мукой и детские игрушки. Передаём их председателю кишлака, чтобы разделили между беднейшими и семьями погибших. Поклявшись публично, что все будет как положено, он вместе с сыном стал таскать мешки домой.

– Как ты думаешь, раздаст? – обеспокоился командир отряда.

– Думаю, что нет. Местные подходили и предупреждали, что нечист на руку. Завтра все будет в дуканах.

Команда:

– Всем по ленточке. Приготовиться к движению.

– 112-й к движению готов, 305-й готов, 307-й готов, 308-й…

Бочата сопровождают нас градом камней. Один попадает в меня.

– От благодарного афганского народа, – говорю я.

Возвращаемся в часть через Кабул. Витрины некоторых дуканов украшены надписями на русском: «Самая дешёвая водка», «Любые товары по любой цене», «Магазин „Братишка“ для русских друзей». Торговцы зазывают по-русски: «батник», «варенка», «сервиз „Седой граф“ на шесть персон», «кроссовки на липучках», «люрекс в бело-голубую полосочку». На прилавках наша сгущёнка, зелёный горошек, наши термосы, электрочайники, матрацы, одеяла…

Дома чаще всего мне снится Кабул. На склонах гор висят глиняные домики… В них зажигаются огни… Издали кажется, что перед тобой величественный небоскрёб. Если бы я не был там, то не сразу догадался бы, что это всего лишь оптический обман…

Я вернулся оттуда и через год ушёл из армии. Вы не видели, как блестит штык при лунном свете? Нет? А фотографию: советский офицер стоит рядом с повешенным афганцем? Любительский снимок… На память… Самое страшное – участвовать в допросах… Когда пленного сажают на мину: говори или… Есть такая пытка: «телефон». Привязывают провод к половым органам… И пускают ток…

Я ушёл из армии… Поступил на факультет журналистики… Пишу книгу… Но происходит оптический обман…

– Калему знаешь?

– Ла илях илля миах ва Муххамед…

– Дост! Дост!

Наш офицер возле повешенного афганца… Улыбается… Я там был… Я это видел, но можно ли об этом писать? Никто об этом не пишет… Значит, нельзя. Если об этом не пишут, выходит, этого как бы не было. Так было или не было?»

Старший лейтенант, переводчик