Огневица (СИ) - Шубникова Лариса. Страница 32
Холопки пугались, завидев молодую хозяйку, но доля рабская такова — служить и хозяев не хаять. А тут еще большуха Снежана добавила, озлилась за дочку-то, гнев свой унимала тем, что работой чернавок заваливала, за косы таскала. Одна радость в дому — опросталась от бремени меньшуха Беляна, мальчиком явь одарила. Да такой хорошенький получился, справненький! Вот девки сенные и бегали понянькаться с младенчиком, да и поболтать по добру с младшей женой Рознега, почитай единственной бабой в дому, от которой можно было услыхать ласковое слово.
В гриднице Беляны светло, отрадно. Девки агукаются, младенчик гулит, открывает рот беззубый, глазенками на мир смотрит, радуется. Беляна на лавке сидит, держится за круглый еще живот, опричь девки веселые. И каждая норовит хозяйке угодить, и не просто так, а от сердца. Рады, что меньшухе не придется теперь обиды глотать, в себе горе таить. Ведь не абы кого родила, а сына! Наследника! Теперь уж никто не сможет обидеть мать, что принесла в явь еще одного Новика.
С того большуха Снежана еще более лютовала, Цветава сильнее сердилась, а в самом дому сделалось плохо. И то верно, ведь каковы хозяйки, таков и дом.
Была средь сенных девок одна — Зойка. Почитай три зимы, как купил ее Рознег на местном торгу у залётного купца. Девка здоровая, откуль родом — неведомо. Работала справно, молчала больше, а дружбы ни с кем не свела — нос воротила. А вот с Цветавой уживалась…
— Зойка! Где шляешься, коза драная?! — Цветава сидела на лавке у раскрытого окошка. — Квасу подай и поскорее.
Дождалась, пока Зойка метнется, приняла ковш из рук холопки. Пила долго, в окно глядела. На улице благодать! Вечер теплый, солнце ласковое. Парни и девчатки после трудов дневных по улицам пошли, песен запели. Рубахи на всех белые, нарядные. Навеси звонкие, подпояски цветные. Цветава и не снесла! Вслух высказала то, о чем до сего мига токмо думала:
— Тварь пришлая, разлучница бледная! Чтоб тебе, Нельга, пусто было в яви и нави! — злые слезы брызнули из синих глаз, рот скривился, брови соболиные изогнулись.
Зойка голову набок склонила, разглядывала молодую хозяйку, а глаза-то блестели странно и опасно. Вздохнула девка раз, другой и решилась слово молвить:
— Вона как… Стало быть, жениха у тебя увели? А мы и знать не знали. Думали, что Новики вено вертают.
— Не твое дело, холопка! Язык-то прикуси! — Цветава злилась на дурь свою, что заставила проговориться.
— Знамо дело — смолчу. Токмо что ж рыдать-то? Сидя на лавке горю не поможешь, — насмелилась, подошла ближе. — Хозяюшка, ты только согласись, а я ужо расстараюсь для тебя.
Цветава слезами захлебнулась, уставилась на девку, словно чудо узрела.
— Ты чего говоришь-то, не разумею я.
— Так то и говорю, Цветава Рознеговна, что могу горю твоему помочь. Токмо и ты мне уж помоги, не оставь заботой.
Цветава, даром что рыдала, но почуяла, что дело верное. С того кивнула Зойке, мол, дверь притвори и говори тише. А Зойка уразумела — дверь прихлопнула, снова села рядом с хозяйкой и зашептала на ушко.
— Уговор, хозяйка, что б про то, о чем порешим, знали токмо я и ты и никто боле. Инако все дело псу под хвост.
— Поняла, не дура же! — осердилась Цветава. — Ты дело, дело-то говори.
— А просто все. Заманить девку на Дурную тропу и припугнуть, — очами раскосыми сверкнула.
— И как припугнуть? Нельга не из пугливых. Нос дерёт высоко, ходит гордо, — Цветава слезы утёрла, смотрела на холопку с надеждой.
— Так повисит головой вниз над обрывом, спугается. Ай, не так, хозяюшка? — и говорила-то складно Зойка, заманивала. — Вдвоем-то мы ее скрутим, заставим зарок дать, что к жениху твоему ни в жизнь не подойдет. А еще лучше, пущай едет из Лугани. Чего ей тут? Ни родни, ни корней. Никто об том не прознает, и ты чистая будешь. Нет разлучницы — нет печали. А ежели не послухает, упираться станет, так наврём, что братьев твоих на нее натравим. Поваляют ее гуртом на сене, и кому она после того нужна будет? Чай Квит не дурень, брать девку порченую. Токмо делать надо быстро, пока Некрас не появился. Инако у него защиты станет искать разлучница-то.
Цветава отвечать не торопилась. Все думала, морщила лоб гладкий. Оглядела гридницу свою девичью, наново в окно посмотрела. А там как раз толпа шла, впереди всех красавица Радмила: навеси серебряные, рубаха расшитая. Смеется, зубами белыми похваляется.
Цветава и не снесла.
— Как заманить-то, Зойка? Я кликну, она и не пойдет. Давеча приходила на рождение сына Белянина, так не ела, не пила. Сторожится, змея.
— А ты подумай, хозяюшка, — промолвила Зойка. — К чему у ней думки повернуты? К кому?
Цветава задумалась глубоко, с лавки соскочила, пометалась малое время по гриднице.
— Вот что, Зойка, скажем ей, будто Тишка Голода на Дурной тропе оскользнулся. Старая-то любовь скоро не забывается. Побежит, куда денется. Нельга явится, так мы ее и…
— Я, хозяюшка. Я сделаю. А ты ей все выскажи, злобу-то сорви.
— Что хочешь в расчет?
— Так деньгу, Рознеговна. Выкуплюсь и уйду с Лугани куда глаза глядят. Коли свезет, то и домой попаду. Там тепло, море соленое. Чай не тутошняя слякоть.
Цветава оглядела иноземку, кивнула, да и пропала в мыслях. Складно выходит… Нельга пропадет, так Некрас заскучает, запечалится, а тут она, Цветава, подползет ласковой кошечкой: приголубит, утешит, а может и дитя зачнет. Вено-то еще не вертали.
Глава 23
Некрас метался по дому, злился, а почему не разумел. Будто нашептывало что-то, наговаривало: «Беда!». День прошел, второй к концу близился, а тревога не проходила. Не стерпел и пошел к отцу.
— Бать, я в Лугань, — брови насупил, кулаки сжал, собрался ругаться с отцом.
— Что так? Хотели третьим днем ехать. Мать коробок еще не собрала, — Деян внимательно посмотрел на сына. — Ты чего, Некраска? Весть получил али так, по дурости?
— Что хочешь думай, отец, но тревожно мне. До того тоскливо, аж выть готов.
Деян глянул в окно на подворье, обсмотрел холопов, что возвращались с дальних пашен и репищ*. Почесал задумчиво макушку, и рукой махнул.
— Собираемся. Утресь отваливаем. Отпахались, так ничего и не держит. А ежели что, так брат приглядит за хозяйством. Все верно, сын, себя надоть слухать. Сколь раз со мной такое было и ведь все угадывал. Беги нето, ватажников своих сбирай.
— Бать…да я… — поклонился и бегом по Решетову!
Ввечеру вернулся, прошел по двору, и хотел уж было в дом ступить, но остановил его Радим — новый закуп, которого привез Некрас из Нового Града.
— Слыхал, что отваливаете завтра.
— А твоя какая печаль, Радим?
— Такая, хозяин! Возьми с собой. Сруб я те новый возведу, токмо мне на торг надоть. Хучь Луганский, хучь иной какой. Кузня в Решетове маловата и кривовата. Прикупить бы кой-чего. Я могу и тебе обсказать, чего надобно, токмо лучше самому приглядеть. Ты сруб-то, чай, справный хочешь, — закуп брови насупил и, по всему было видно, что уступать не собирался.
— Тьфу! Вот не до тебя сей миг, — Некрас, как и отец, почесал макушку. — Семейство устроил?
— Устроил. Спаси тя, Квит. Жёнка довольна, уж дюже домок просторный. Да и харч сытный, — вспомнил о чем-то, и поклонился.
— Ладноть, одним больше, одним меньше. Собирайся и утресь к реке приходи.
Мужик кивнул и ушел, словно растворился в вечерних сумерках. Некрас даже головой тряхнул, не поблазнилось ли?
Вечерять Некрас отказался, завалился на лавку, но глаз не сомкнул до самого рассвета, а там уж завертелось, захлопоталось, и забегалось.
Насада шла ходко: вода тихая, небо синее. Плыви, да плыви, любуйся на красоту речную. Но беда-то и в отраде подстеречь может. Через Журки, после порогов, наткнулись на насаду ушкуйную!
— Деянушка, что ж будет? — Видана прижалась к мужу.
— Не боись, Видка. Отмахаемся. Глянь, на веслах у них через одного сидят, стало быть, пощипали их ужо, — Деян жену успокаивал, но сам себе не верил.