Углём и атомом - Плетнёв Александр Владимирович. Страница 2

Парень удивил:

– Мне на эту войнушку на Дальний самому надо до зарезу – проверить, чему я их научил. И справлюсь ли?! А еще показать и доказать некоторым тут «мундирам», как работают фланговые пулеметы и… – и махнул рукой, – тут все надо показывать. Не берут они многое просто на веру. Особенно кто чинами повыше. И даже царское распоряжение им не указ. Бьюсь, бьюсь, а толку. Своих-то вымуштровал, офицеров просил помоложе – так и выделили вполне нормальных ребят, неглупых. А вот господа енералы… мать их! Блин! И напиться по-нормальному ни с кем нельзя…

– Отчего же?

– Да меня и так уж достало – постоянно контролируешь себя. А по пьяни тем более боюсь, что болтну чего лишнего – откуда я, и вообще…

Помню, как на ледоколе кто-то мысль выдвигал – валить в Америку и оттуда России помогать. Мы потом в кубрике с парнями даже дообсуждались до корпуса наемников из-за границы. Да и вы ж говорили, что пока на Руси танки, подлодки, самолеты освоят, «запад», как всегда, вперед убежит.

– Ты эти мысли вслух не говори, про «валить в Америку». Тем более что не очень они и умные… мысли эти.

– Да понимаю я. Скушали бы там нас. Всем скопом и по отдельности. Так ведь и тут могут. Насмотрелся на господ полковников-генералов. Словно я на их место мечу или метю. Х-хэ.

– И все одно – не болтай. Болтун находка для…

– Шпиона? – Пьяно оскалился.

– Для «охранки».

И почти синхронно оглянулись… каждый за свое плечо – тонкий брезент военной палатки свободно пропускал все звуки снаружи: топот солдатских ботинок, командные окрики, лошадиное ржание, лязги и стуки амуниции.

А жандармский эскорт Гладкова где-то тут же рядом отирался. И вполне мог «греть уши».

Что характерно, подобная доверительность теперь имела место быть и с еще одним пребывающем в Петербурге «попаданцем».

Точнее «попаданкой» – Богдановой, медичкой, на которую раньше в «атомфлоте» смотрел скорей сурово по-стариковски (хотя вправе ли?).

А ныне встретишь – прям родные!

Да и уж не вертихвостка, а дама, да еще и претендующая на ученые степени в медицине.

Наталья Владимировна в Царском Селе тоже частый гость – мальца-наследника смотрит. Пересечься с ней не всегда удавалось, но порой, вот так и накоротке, случалось обмолвиться парой фраз.

– Здравствуйте, Наталья. Что там за переполох был в покоях цесаревича?

Глянула из-под ресниц переспелыми вишенками:

– Добрый день, Александр Алфеевич. Да, у малого, Алексея-наследника, очередное обострение.

– А не пройтись ли нам по аллейке, от ушей лишних? – тут же предложил негромко, взглянув на часы – до назначенной встречи время еще было.

Степенно шли, под ручку даму взяв.

– Так что же там случилось с цесаревичем?

– Ничего фатального. Мальчик больной и абсолютно здоровым никогда не будет. Я делаю все, что могу в доступных медицинских средствах. Иногда случаются рецидивы. А эта… – что-то сугубо нецензурное утонуло в змеином шипении, – простите, стерва взъелась. Она думает, что я всесильна, раз из будущего.

– Тихо, тихо, милейшая, нам ни в коем случае нельзя поддаваться эмоциям и тем более выражать их.

– Проблема в том, что они просто не знают, как оно было бы без квалифицированного медицинского вмешательства. У больного и трети того не наблюдается, что случалось в реальной истории. А для нее любой чих ребенка – это уже катастрофа.

– Ты, Наташенька, дело это не запускай. А то недолго, и до Распутина доживем. Говорили мне, что во дворце уже какой-то юродивый объявился. Очередной целитель?

– Клоака средневековая! Помешанные на мистике, святых, блаженных… экстрасенсы поповские! Право, не знаю, целитель ли? Какой-то пророк-прорицатель. Грязный, нечесаный, ходячая инфекция. Я категорически запретила пускать его в детскую. Косятся теперь уроды, крестятся, за спиной шепчутся. Недавно вообще в спину услышала «нерожуха». Тоже мне – нашли в чем обвинить.

– Чужие мы тут. Хорошо, если позже обживемся. Я хоть и по технической части, а тоже хватает всего этого… я бы сказал, классового непонимания. Дворянчики нас видят насквозь – что кровь не благородная. Народ, как и положено, быдлится. Кто мы для них? – баре. Средний класс-сословие – сторонится. Но тут понятно – при мне постоянно жандармы. И даже заводчане-инженеры держат дистанцию, хоть и вежливо – по имени отчеству и в рот заглядывают, как водится, преклоняясь перед нашей кажущейся иностранщиной.

– Скажем, и у меня охрана постоянно приставлена, – изобразила глумливую улыбку, – дюжие усачи гвардейцы…

– Ну-ну, – подыграл.

– Не «ну-ну», а «но-но!» Я себе ничего не позволяю. У меня великое медицинское будущее! Но как же мне эти шовинисты-мужланы при академических званиях осточертели. А ведь не блондинка! И спорят, и против прут, бороды в клочья, не потому, что не согласны, а просто наперекор. Потому что баба! А раз баба – значит, дура.

– Ну. Не без истины ж…

– Да знаю! Кто ж спорит. Но не в науке ж-ж-ж! – С непередаваемой смесью – огрызнулась, усмехнувшись. Сквозя этим «ж-ж-ж» почти с издевкой, но и… без особого кусачества.

– Так уж все плохо? – Поднял бровь на вполне цветущую женщину, мелькнув мыслью: «да, по здешним меркам бездетная баба-нерожуха “за тридцать”, это даже у дворянчиков моветон».

– Да не так уж, чтоб во всем-с, – смеется глазами-колючками.

– Ох, уж эти ваши дамские штучки. Не забывайте, женское счастье ориентировано на чувства. Медицина медициной, наука наукой, а любовь нечаянно нагрянет…

Промолчала, проведя украдкой взглядом по фигуре собеседника – не в тех отношениях, да и возраст почти отеческий, чтоб упражняться в словоблудстве.

На том и расстались, расходясь по своим делам.

Не оглядываясь, бередя: «Появилась, насладила и ушла, оставив приятное послевкусие».

Помяни черта, он тут как тут! Блаженный дурачок со страждущим лицом выскочил не пойми откуда, кривляясь, брызжа слюной, осеняя себя крестом, лепеча на старославянском – едва разобрал про какие-то «беды на Русь-матушку и проклятья на голову пришлого».

Гладков ускорил шаг, оставив юродивого позади, с укоризной взглянув на двух приставленных жандармов, дескать, «почему не оградили».

Поспешил – император ждет – краем глаза замечая, что сегодня на территории и по периметру как-то уж многовато гвардейцев.

Царь Николай, как всегда, не соответствовал парадным портретам, развешенным на безбрежье российских чиновничьих кабинетов.

Сегодня так и особенно заметно – мешки под глазами, старее, отечней и желтее кожа. За версту несет от усов якобы дорогим благородным табаком… вот уж действительно – пепельница.

Движения немного рассеяны. Поздоровался с гостем. Сел в кресло, предложив легким хозяйским жестом: на столике курево, слегка початая янтарная с рюмашками, в отличие от стереотипа – кусковой черный шоколад к прикусу [1].

Только вот нерадостный совсем царь всея Руси, задумчивый, словно гнетущийся, томимый чем-то:

– Я иногда удивляюсь, как вы осторожно присаживаетесь. Не бойтесь – мин нет.

– Что вы, ваше величество. Для меня это музейные экспонаты. В прошлый, хм… далекий раз я здесь бывал на экскурсии, и эти диванчики отгораживала веревочка, а также возбраняющие надписи «садиться запрещено».

– И как он через сто лет? Дворец? Чернь и пьяная революционная солдатня не разграбили?

«Ого! – подумал Гладков. – Раньше он таких тем избегал. Уж про «чернь» от него ни разу не доводилось слышать».

– Музей есть музей, ваше величество. Тогда, пытаясь вдохнуть эманации эпохи, прочувствовать, как жили, пусть и избранные люди, все одно натыкался на плесень веков. Сейчас же, – Гладков окинул взглядом помещение, провел рукой по спинке кресла, – все естественное, живое и как бы на своем месте. Вот там, в стеклянной витрине висели платья императрицы и чьи-то военные кители. Наследника или ваши. А рядом увеличенная фотография всей семьи Романовых: Николай Александрович, э-э-э… в смысле, вы. Ваше фото с супругой и детьми…