Углём и атомом - Плетнёв Александр Владимирович. Страница 8

– Обходи его слева!

В голове пульсировала догадка: «Этот стоял за каретой, и светошумка его едва зацепила! Кому это он кричал? Там еще один?»

Взгляд стелился по земле под днищем. Увидел за спицами колес ноги – ноги пошли, пошли в обход…

Сменил магазин. Взвел – и прямо по этим безликим ногам, потом еще два выстрела в мешок свалившегося с воплями тела.

«Там еще один!» – Перекатился, затаившись, вглядываясь в серость ночи.

Тот, «еще один» оказался самым осторожным. Или продуманным, никак себя пока не проявляя.

«Ага! – С облегчением, увидев метнувшуюся прочь тень. – Самым трусливым».

Догонять не было сил. Вроде и не бегал, а дыхалка сбилась от постоянного стискивания зубов и задержки дыхания при пальбе.

«Да и возраст…»

Тот знал, куда убегать. Там в темноте, видимо, стояло лошадино-колесное средство передвижения. Пролетка или еще чего. Хлестанул кнут, со свистом и криком «но-о, пошла!» споро уцокало, затихло.

«Значит, дорога там».

Навалилась тишина. Полежал еще чутка, прислушиваясь, вычленяя звуки, кажущиеся с перепугу странными, среди которых понятны только мягко всхрапывающие лошади.

Запах гари, пороховой, от факелов, уносило легким ветерком, примешивая тинистый, речной, плеском недалекой заводи. Ночь прозрачная, звездная, но желтый глаз луны чуть в дымке дает мутноватый отсвет и шансы не споткнуться.

Осторожно… «ну его, от подранка чего вдруг еще прилетит…» встал на полусогнутых… еще раз, с оглядками прошелся, попинал трупы. Хладнокровно не пожалев пяток пуль для «контрольных». Взял один из фонарей. Осмотрел – кто в гражданском, кто в форме. От вида убитых подергивало спазмами. Дальше разглядывать было противно. Воняло.

«Ну и чьи это ребята? Неужели царь команду дал? Глупости! У него полно иных рычагов».

Обошел по большей окружности. Чуть в стороне лежали еще два трупа. Этих узнал – постоянно приставленные к нему жандармы.

Это уже не его работа – в эту сторону он не стрелял.

«Вот и думай, чья эта акция! Но хоть одно успокаивает – по всей логике царь тут все-таки не замешан. А если все сложней и проще? Сказал своим из охраны… да тому же Ширинкину, дескать, не желаю я этого господина Гладкова больше видеть! А те и исполнили со всем верноподданническим рвением?»

От этих мыслей накатила пустота безысходности.

«А если так, то зачем… ну, на фига тогда все?»

У задних колес с удивлением обнаружил заявленный бочонок, оказавшийся на самом деле ящиком. Внутри мешочки с порохом.

«А ведь мог и рвануть от шальной пули».

Только сейчас сообразил, что лошадей отвязали.

«Зачем? Хотя… может, кто пожалел животину, если уж собирались взрывать карету?»

Бедолаги лошадки после светошумки от испуга понесли. И умчали бы дальше, но одной не посчастливилось сломать ногу, упавшим грузом удержав всю упряжку.

Подошел, встречаясь с их поблескивающим шальным испугом глазами.

«Назад уже не впрячь. Не умею. И верховой езде так и ни разу не озаботился обучиться».

Раненая лошадь болезненно тонко хрипела. В кино обычно таких, чтоб не мучилась, достреливают, но рука не поднялась. Ну, вот совсем не поднялась.

«И как теперь отсюда выбираться? Куды, блин ехать-идти?»

Ко всему холоднуло, потянув ветерком.

«Короче!»

Вернулся к карете, вытащив верхнюю одежду, все ценное и важное. Взглянув на звезду-компас, уверенно двинул в сторону Петербурга.

Совсем не тихий Тихий

Навстречу не чая – столетием в ретро!
Под солнцем одним, и одни у причала —
Отважных фрегатов, бок о бок от ветра,
Космическим ветром бы пьяно качало.

Весь путь до Петропавловска-Камчатского эскадру гнал попутный ветер – прям закрывай глаза, представив: мачты скрип и рей, тугие паруса!

Но в данном случае и месте царствовала другая романтика – сталистое небо было ненастно, сея дождевыми шквалами, укрыв за почти нулевой видимостью, как и сам океан, так и вообще любые яркие краски.

Серые в немыслимых пятнах камуфляжа корабли как никогда вписывались в эту картину похмельного художника.

А шли ходко, тоннаж кораблей Рожественского вполне спокойно позволял им переносить приштормовое состояние. Пожалуй, только «американцу» – промысловику-браконьеру, плетущемуся в кильватере, с его утлыми тоннами водоизмещения и слабосильной паровой машиной приходилось несладко.

Подстегиваемый сквозящим со стороны кормы ветром дым из труб сбивало вниз, он обтекал надстройки кораблей, провоняв мостики гарью, клубясь дальше, обгоняя эскадру. Зиновий Петрович, периодически инспектируя своими визитами «ходовой», словно не замечал этих мелких неприятностей и был доволен:

– Есть в том упование, что сей ветер разгонит всех промышляющих, всех нежелательных свидетелей в здешних водах. Так глядишь, и пройдем нераскрытыми для постороннего глаза.

Вместе с «нордом» пронизывало заморозками, моряки сигнальных вахт, обветренные Арктикой, пренебрежительно терпели, бравируя… тем не менее радуясь постепенному, по мере спуска к югу, потеплению.

Не оглядываясь на то, что с каждой милей они были ближе к войне и возможной «смертушке», боевой дух, подогретый первыми победами, зашкаливал.

* * *

Возвращаясь на Тихоокеанский театр военных действий, пожалуй, стоит снова описать декорации.

Взглянув на карту, условно от широты Петропавловска-Камчатского и ниже, можно увидеть, что с геологической точки зрения Курильская гряда, Японский архипелаг и далее Рюкю (Ликейские острова), типичные островные дуги, отделившие континентальную плиту Евразии от океанической коры Великого океана, тем самым образовав отдельные акватории – окраинные моря: Охотское, Японское, Желтое и Восточно-Китайское.

Весь этот изломанный островной пояс – от самой южной точки Камчатского полуострова, до острова Окинава архипелага Рюкю… (или уж доведем до острова Формоза [13], и тогда общая длина пояса составит примерно 4000 км) словно бы отсекает собою зону боевых действий, ограничив выход из окраинных морей в большие воды Тихого несколькими проливами.

А чтобы совсем уж не усложнять, можно обобщить позиционные конфигурации сторон, нарезав их в виде операционных линий, которые (что японская, что русская), были завязаны на Ляодунский полуостров, с «вишенкой на этом торте», пусть и сомнительной, под названием Порт-Артур.

Японская «силовая линия» опиралась на хорошо оборудованные порты, протянувшись от Хакодате, далее на базу ВМФ Сасебо, и вплоть до тактической якорной стоянки на Эллиотах.

Что же касается русских, то…

Когда неизбежность скорого начала войны с Японией стала очевидной, наместник Алексеев принял решение, которое разные эксперты оценили по-разному – во Владивосток были переведен отряд крейсеров, тем самым, хорошо ли плохо ли, разделив Тихоокеанскую эскадру.

К чему это привело?

К очевидному: тонкая оперативная линия – от Владивостока, через Корейский и Цусимский проливы к главной военно-морской базе Порт-Артуру, являвшая из себя, пожалуй, основную транспортную артерию российского обеспечения, вынуждала японцев держать на этом направлении необходимо превосходящие силы.

Хэйхатиро Того прекрасно видел и понимал все плюсы и минусы такой позиционной расстановки.

С одной стороны, появлялась возможность разбить русских по частям, с другой стороны – фактор неопределенности действующих на японских коммуникациях владивостокских крейсеров под командованием контрадмирала Иессена. И, кстати, в какой-то мере «владивостокцам» в рейдерских операциях и удалось это осуществить.

Более того, крейсера, покинув приматериковые моря, пройдя Сангарским проливом, теперь могли дергать за ниточку третью линию. Операционную сомнительность, которую командующий японским флотом прекрасно видел – где главным препятствием для русских была удаленность от баз обеспечения.