Прощай, оружие! Иметь и не иметь - Хемингуэй Эрнест. Страница 12

– Нет, – сказал я. – Когда рвануло, я ел сыр.

– Давай серьезно. Наверняка ты совершил какой-то подвиг, до или после. Хорошо подумай.

– Ничего такого я не совершал.

– Может, вытащил на себе кого-нибудь? Гордини утверждает, что ты вынес на себе несколько человек, а вот майор медицинской службы на первом посту говорит, что это невозможно. А он подписывает представление к награде.

– Никого я не вытаскивал. Я не мог пошевелиться.

– Это не важно, – отмахнулся Ринальди и снял перчатки. – Я думаю, мы можем рассчитывать на серебро. Разве ты не отказался от медицинской помощи, пока не обслужат других?

– Я не настаивал.

– Не важно. А твои ранения? А то, как ты рвался на передний край? К тому же операция была успешной.

– Так реку все-таки удалось форсировать?

– Еще как удалось. Почти тысяча пленных. Это было в сводке. Ты что, не видел?

– Нет.

– Я тебе принесу. Это был настоящий coup de main [18].

– А как вообще?

– Отлично. Все наши на высоте. Мы тобой гордимся. Расскажи мне в точности, как все было. Я уверен, что ты получишь серебро. Давай, рассказывай. Все-все. – На секунду он задумался. – Может, ты еще и английскую медаль получишь. Я найду этого англичанина и попрошу, чтобы он тебя порекомендовал. Наверняка что-то сделает. Сильно мучаешься? Тебе надо выпить. Вестовой, принесите штопор. Ты бы видел, как я убрал три метра тонкой кишки – высший класс! Это для «Ланцета». Ты переведешь, и я им пошлю. Я расту с каждым днем. Малыш, как ты себя чувствуешь? Где этот чертов штопор? Ты такой смельчак и так мужественно держишься, что я забываю о твоих страданиях. – Он хлопнул перчатками о край кровати.

– Вот штопор, синьор лейтенант, – сказал вестовой.

– Откройте бутылку. Принесите стакан. Пей, малыш. Как твоя головушка? Я видел медицинское заключение. Нет у тебя никакой трещины. Этот майор с первого поста годится в мясники. У меня ты бы не почувствовал боли. У меня никто не чувствует боли. Я учусь, как надо делать. Каждый день учусь делать ровнее и лучше. Ты уж меня прости за мою болтовню, малыш. Тяжело видеть твои ранения. Ты пей. Хороший коньяк. Пятнадцать лир. Должен быть приличный. Пять звезд. Прямо от тебя я пойду к этому англичанину, и он тебе добудет английскую медаль.

– Их так просто не дают.

– Скромняга ты наш. Я к нему пошлю офицера связи. Он знает подход к англичанам.

– Ты видел мисс Баркли?

– Я приведу ее сюда. Прямо сейчас приведу.

– Не надо, – сказал я. – Расскажи мне о Гориции. Как там девочки?

– Какие девочки? Уже две недели ни одной новенькой. Я туда больше не хожу. Сплошное безобразие. Это не девочки, а старые боевые товарищи.

– Совсем не ходишь?

– Только узнать новости. Захожу на минутку. Все про тебя спрашивают. Это безобразие, они торчат так долго, что становятся твоими друзьями.

– Возможно, девочки больше не хотят ехать на фронт.

– Еще как хотят. У них полно желающих. Просто такое начальство. Их придерживают для тыловых крыс.

– Бедный Ринальди, – сказал я. – Один на войне, без новых девочек.

Ринальди налил себе еще коньяку.

– Малыш, выпей. Хуже не будет.

Я выпил и почувствовал, как тепло пошло вниз. Ринальди налил еще стакан. Он притих. Поднял стакан:

– За твои доблестные ранения! За серебряную медаль! Признайся, малыш, когда ты так часами поджариваешься, неужели не испытываешь возбуждения?

– Бывает.

– Не представляю, как можно столько лежать. Я бы умом тронулся.

– Ты и так тронулся.

– Скорее возвращайся. Не с кем возвращаться после ночных приключений. Не над кем потешаться. Не у кого взять в долг. Я потерял побратима и сожителя. И зачем тебе понадобились эти ранения?

– Ты можешь потешаться над священником.

– Священник! Я, что ли, над ним потешаюсь? Это капитан. А мне он нравится. Хочешь священника – будет тебе священник. Он собирается к тебе в гости. Целый день готовится.

– Я его люблю.

– Я давно подозревал. Иногда мне кажется, что вы оба немножко не по этой части. Ну, ты меня понимаешь.

– Ничего ты не подозревал.

– Нет, правда. Как некоторые в первом полку бригады Анкона.

– Иди ты к черту.

Он поднялся и натянул перчатки.

– Обожаю тебя дразнить, малыш. Ты можешь дружить со священником и англичанкой, но в душе такой же, как я.

– Вот уж нет.

– Да. Ты истинный итальянец. Весь горишь, дымишься – а внутри пусто. Ты только изображаешь из себя американца. Мы братья, и мы любим друг друга.

– Веди себя хорошо, пока я здесь.

– Я пришлю мисс Баркли. Тебе лучше с ней без меня. Ты чище и нежнее.

– Иди ты к черту.

– Я пришлю ее. Твою прекрасную холодную богиню. Английскую богиню. Господи, что может мужчина делать с такой женщиной? Только молиться на нее. Для чего еще годится англичанка?

– Ты богохульник и невежественный даго [19].

– Кто я?

– Ты невежественный макаронник.

– Сам ты макаронник. Только холодный как лед.

– Невежественный, тупой. – Я заметил, что последнее слово его задело, и продолжил: – Необразованный. Незрелый. Отупевший от своей незрелости.

– Вот как? Тогда я тебе кое-что скажу про твоих порядочных девушек. Про твоих богинь. Есть лишь одно отличие между порядочной девушкой и женщиной, которую ты берешь. Девушке больно. – Он шлепнул перчатками по изголовью. – И еще неизвестно, понравится ли это девушке.

– Не сердись.

– Я не сержусь. Просто говорю это тебе, малыш, для твоей же пользы. Чтобы оградить тебя от неприятностей.

– Это единственное отличие?

– Да. Но миллионы дураков вроде тебя этого не знают.

– Как хорошо, что ты мне сказал.

– Не будем ссориться, малыш. Я ведь тебя люблю. Но не будь дураком.

– Нет. Я буду таким же мудрым, как ты.

– Не сердись, малыш. Смейся. Пей. А мне пора идти.

– Ты настоящий друг.

– Вот видишь. В душе мы все одинаковы. Братья по оружию. Поцелуемся на прощание.

– Ты слюнявый.

– Нет. Просто я более любящий.

Я почувствовал его дыхание.

– Пока. Скоро я к тебе еще наведаюсь. – Его дыхание отдалилось. – Не буду тебя целовать, если ты не хочешь. Я пришлю твою английскую девушку. Пока, малыш. Коньяк под кроватью. Выздоравливай поскорее.

Он ушел.

Когда пришел священник, уже стемнело. Нам принесли суп, потом забрали пустые тарелки, и я лежал, поглядывая то на ряды коек, то в окно на дерево, макушку которого слегка раскачивал вечерний бриз. Он проникал в палату, и по вечерам становилось прохладнее. Мухи сидели на потолке и электрических лампочках, болтавшихся на проводах. Свет включали, только когда приводили гостя или надо было что-то сделать. Наступление темноты сразу после сумерек возвращало в детство, когда меня после раннего ужина укладывали в постель. Между коек прошел вестовой и остановился. Рядом с ним я различил еще один силуэт. Это был священник, маленький, смуглолицый и смущенный.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он, ставя на пол какие-то пакеты.

– Все хорошо, святой отец.

Он присел на стул, ранее поставленный для Ринальди, и от смущения вперился в окно. Он казался ужасно уставшим.

– Я ненадолго, – сказал он. – Время позднее.

– Да нет. Как там наша столовая?

Он улыбнулся.

– Я по-прежнему главный объект для шуток. – Голос у него тоже был усталый. – Слава Богу, все живы-здоровы. Я так рад, что вы в порядке. Надеюсь, вы не очень страдаете.

Кажется, я никогда не видел его таким измученным.

– Уже нет.

– Мне вас не хватает в столовой.

– Хотел бы я быть там. Я всегда получал удовольствие от наших разговоров.

– Я вам принес разные мелочи. – Он взял в руки пакеты. – Москитная сетка. Бутылка вермута. Вы любите вермут? А это английские газеты.

– Можно вас попросить открыть пакеты?