Бунтарь (ЛП) - Реншоу Уинтер. Страница 32

— Чем могу помочь? — Одна ее рука лежит на бедре, а другая — на дверной ручке. Она внимательно осматривает меня. — Почему ты так одет?

— Я хочу пригласить тебя на свидание.

Она смеется.

— Нет, спасибо.

— Я должен все тебе объяснить.

— Чертовски верно. Только я прекращаю это, Зейн. Серьезно. Нам было весело, у нас были свои моменты. Не думаю, что смогу отпустить это ради дружбы с привилегиями, тем более, что ты не способен относиться ко мне, как к другу.

— Это не так. Абсолютно не так. — Я подхожу ближе. Она отступает. — Мне нравится тусоваться с тобой, Далила. Мне нравится быть рядом с тобой. С тобой у меня гребаный взрыв. Когда ты рядом, я могу быть самим собой. Мне не надо пить, не нужно подавлять себя — хотя, может быть, иногда мне все-таки следует это делать.

Далила закатывает глаза и поднимает свои очки на голову.

— Ага, тебе нравится тусоваться со мной, и ты показал это совершенно ясно на днях, не так ли?

— Позволь мне забрать тебя сегодня вечером, — говорю я. — Я все объясню.

— Почему я должна согласиться, Зейн?

Я скучаю по тому, как она называет меня де ла Круз.

Эта игривая искорка в ее глазах исчезла, и я чувствую себя гигантским куском дерьма.

— Потому что, когда ты услышишь то, что я собираюсь сказать, все обретет смысл, — говорю я, вручая ей цветы. — И ты, вероятно, должна поставить их в воду — я купил их несколько часов назад.

Далила неохотно берет букет и медленно подносит розы к лицу, вдыхая их аромат.

— Почему розы?

— Не знаю. — Я чешу подбородок, пожимая плечами. — Я посмотрел на все цветы, которые у них были, и все они выглядели вычурными. Эти были просто… идеальные сами по себе.

— Почему розовые?

— Для чего эти вопросы? И почему я чувствую, что сейчас меня подвергают психоанализу?

— Просто ответь.

— Потому что красный — банальный, персиковый — уродливый, а белый заставляет меня думать о похоронах. Розовый был просто… идеален.

Далила снова вдыхает их запах, а затем опускает букет на сгиб своей руки.

— Хорошо. Дай мне время, чтобы подготовиться. Куда ты меня везешь?

— Увидишь.

— Мне нужно знать, как одеться.

— Мы будем рядом с водой. Это все, что я тебе скажу.

Я сижу за кухонным столом Рут, когда слышу, как каблуки Далилы стучат по коридору. Когда она появляется из-за угла, я практически перестаю дышать. Ее волосы свободно лежат на плечах локонами, а губы блестят, как красное яблоко. Платье без рукавов в сине-белую полоску, облегающее все ее изгибы, заканчивается чуть выше колена, и мне требуется вся моя выдержка, чтобы не задрать его и не взять ее прямо здесь.

— Вау… Я… Ты… — У меня нет слов. — Ты выглядишь великолепно.

Она кладет руку на бедро.

— Ты скажешь, куда меня везешь?

Я подхожу к ней маленькими шагами, не спеша и наслаждаясь видом. Далила все еще злится на меня, но это продлится недолго. Она облизывает губы, ее тело напряжено, а поведение сдержанно, но к концу этого вечера она снова станет моей.

Скользя кончиками пальцев по шелковистой коже, я беру ее за руку и тяну к входной двери. К тому времени, когда мы достигаем моего внедорожника, легкий аромат ее духов окутывает нас сладким облаком.

Я открываю Далиле дверь, обращаясь с ней, как с леди, которой она и является, и не уверен, что когда-либо открывал двери кому-либо раньше.

Минуту спустя мы покидаем Лагуна-Палмс и направляемся к побережью залива. Через час или около того мы будем на моем любимом частном пляже. Один из моих приятелей владеет этим небольшим участком береговой линии, и сегодня вечером там будем только мы, одеяло, шум волн и звездное небо.

Я не романтик, но хочу, чтобы Далила чувствовала себя сегодня вечером особенной. Потому что, черт возьми, она особенная.

Глава 23

Далила

Зейн въезжает на небольшую обсаженную деревьями стоянку. Впереди на кованых воротах висит табличка «Посторонним вход запрещен».

— Выпрыгивай, — говорит он, протягивая руку на заднее сиденье, хватая плед и маленький холодильник.

— Что это? Пикник?

— Что-то вроде того.

Небо совершенно черное за исключением небольшого количества мерцающих звезд и яркой полной луны. Почему Зейн напустил пелену романтики на этот вечер, я не знаю, но по какой-то совершенно безумной причине я хочу выслушать его в последний раз.

Следую за ним до ворот, на которых он набирает код, пропускающий нас. Песчаная тропа, окруженная зеленью, ведет нас на звук грохочущих волн, и через несколько секунд мы оказываемся на частном пляже с нежным белым песком и освещенной луной бирюзовой водой.

Зейн расстилает одеяло, а я скидываю с себя босоножки. Затем он опускается на колени, открывает холодильник и достает бутылку вина, два бокала и штопор.

— Зачем ты это делаешь? — спрашиваю я. — Я не понимаю.

— Моя бабушка всегда говорила мне, что дела говорят громче слов, — говорит он, вкручивая штопор в пробку бутылки с вином.

— Хорошо. Так что ты пытаешься сказать всем этим? Потому что я действительно ничего не понимаю. Цветы? Пикник на пляже? Вино?

— Я знаю, что на днях, — говорит Зейн, наливая бокал и вручая его мне, — обидел тебя.

— Почему ты так решил? — Мой тон суше, чем белое вино, которое я потягиваю.

Зейн берет свой бокал, выпивает половину и смотрит поверх моего плеча на беспокойную воду. Впервые в жизни он выглядит погруженным в свои мысли.

— Даже не знаю, с чего начать. — Зейн смеется, но это не радостный смех. Он нервничает. Впервые. Я никогда не видела, чтобы Зейн де ла Круз нервничал. Вообще.

Мой пульс учащается, и я делаю еще один глоток. Из лекций я знаю, что, когда человек собирается что-то рассказать, нужно позволить ему это делать на его условиях. Мы не уговариваем и не вытягиваем из него информацию.

— Когда я расскажу тебе, — говорит он, — пообещай мне кое-что.

— Конечно.

— Не пытайся анализировать меня. Не пытайся меня понять.

Это будет очень сложно, но я буду стараться изо всех сил.

— Хорошо.

— Я серьезно, Далила, — говорит он. — Когда расскажу, я не хочу, чтобы ты смотрела на меня по-другому. Как бы там ни было, я не хочу ничего менять. Не хочу, чтобы ты меня жалела, и не хочу, чтобы ты уходила от меня.

Его предисловие начинает пугать, но я сохраняю спокойный взгляд и медленное глубокое дыхание. В колледже мы учились быть готовыми услышать что угодно. Никогда не знаешь, какие секреты тебе доверят, когда решат поделиться своей историей.

— Я не буду судить тебя или анализировать, Зейн. — Я прижимаю руку к груди, где бьется сердце, мой взгляд становится сочувствующим. — Я обещаю.

Зейн улыбается нервной улыбкой, делает глоток вина и проглатывает его так быстро, что сомневаюсь, что он его распробовал.

— Хорошо. — Он глубоко вдыхает и выдыхает. — Иисус. Я даже не знаю, с чего начать. И кое о чем я не говорил годами. Даже десятилетиями.

Я тянусь к нему через плед и кладу свою руку на его ладонь.

— Для меня большая честь, что ты хочешь поделиться этим со мной.

Я никогда не видела Зейна таким уязвимым, и это почти заставляет меня забыть все причины, по которым он в моем «черном списке». Какая-то часть меня хочет погрузиться в его объятия, обнять самой и поцеловать его дрожащие губы. Приятно увидеть Зейна без его привычной самоуверенности. Это как глоток свежего воздуха.

— Когда мне было девять лет, — начинает он, — служба защиты детей забрала меня у мамы, которая принимала наркотики и продавала себя, чтобы платить за аренду жилья. Я никогда не ходил в школу, плохо питался и был очень маленьким для своего возраста. Я выглядел, как пятилетний.

— Боже мой, — шепчу я, глядя на этого гигантского мускулистого мужчину и пытаясь представить изможденного маленького мальчика.

— Меня отдали моей бабушке Магдалене, — продолжает он. — До этого я никогда не видел ее раньше. Она была матерью моего отца, и она и моя мать ненавидели друг друга. Мама никогда не допускала Магдалену к нам, и даже когда бабушка посылала нам деньги, мама отправляла их обратно. Она предпочитала заниматься проституцией, нежели принимать деньги от Магды.